Джон Ле Карре - Шпион, выйди вон
Смайли задремал, но его мысли продолжали блуждать в этом замкнутом клубке сомнений, подозрений и бесспорных фактов. Он думал об Энн и, измученный, продолжал хранить для нее тепло в своей душе, страстно желая защитить ее хрупкость ценою своих собственных страданий. Совсем как влюбленный юноша, он вслух прошептал ее имя и представил, как над ним в полутьме склоняется ее прекрасное лицо, а тем временем миссис Поуп Грэм орала через замочную скважину, что в такое время никого впускать не собирается. Он думал о Tappe и об Ирине и беспредметно размышлял о любви и верности; он думал о Джиме Придо и о том, что принесет ему завтрашний день.
Он вполне осознавал, насколько скромный смысл заключен в грядущей победе. Он проделал долгий путь, избороздил не один океан, а завтра, если все будет хорошо, он наконец сможет увидеть землю: какой-нибудь маленький мирный пустынный островок. Такой, что даже Карла о нем никогда не слышал. Только для него и для Энн.
Он уснул.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава 30
В том мире, где обитал Джим Придо, этот четверг начался так же, как и любой другой день, за исключением того, что где-то под утро у него открылась рана на лопатке. Он подозревал, что это все из-за вчерашних соревнований по бегу между пансионами школы. Он проснулся от боли и оттого, что в том месте, где выделялся гной, спина намокла, и стало холодно. В прошлый раз, когда произошло нечто подобное, он примчался в Тонтонскую больницу, но медсестры только взглянули на него и тут же отправили в отделение неотложной помощи, чтобы он дождался доктора такого-то и сделал рентген; после чего Придо тайком забрал свою одежду и ушел. Хватит с него больниц и всяких там докторишск. Английских или каких других – все равно. Он вспомнил, как его учили, что об открывшихся ранах могут сообщить и это наведет на след.
Он был не в состоянии дотянуться до раны, чтобы обработать ее, но после того случал нарезал треугольники из марли и к каждому углу пришил завязки.
Взяв один и повесив его на сушилку для одежды, чтобы был под рукой, и приготовив дезинфицирующий раствор, Джим нагрел воды, высыпал туда полпачки соли и устроил себе импровизированный душ, согнувшись так, чтобы струя попадала прямо на больное место. Затем он намочил марлю в растворе, закинул ее себе за спину, завязал спереди веревочки и лег на койку лицом вниз, поставив рядом бутылку с водкой.
Боль улеглась, и его одолела дремота, но он знал, что стоит сейчас ей поддаться, и он проспит весь день. Поэтому он поставил водку на окно и сел за стол проверять тетради 5-го "В" с упражнениями по французскому, пока в Яму не соскользнул рассвет и грачи не начали галдеть в зарослях вязов.
Иногда он думал, что эта рана служит ему напоминанием о том, с чем он не в состоянии справиться. Придо прикладывал нечеловеческие усилия, чтобы загнать эти мысли вглубь и наконец забыть об этом, но даже его усилий иной раз бывало недостаточно.
Он проверял тетради не торопясь, потому что это занятие ему нравилось и служило хорошей тренировкой для мозгов. Где-то около половины седъмого-семи он закончил, надел какие-то старые фланелевые штаны и спортивную куртку и потихоньку отправился в церковь, которая никогда не запиралась на замок. В центральном проходе часовни, в которую редко кто-нибудь заходил и которая представляла собой небольшой фамильный монумент, посвященный погибшим в двух войнах, Джим на минуту опустился на колени. На кресте маленького алтаря был вырезан барельеф, изображающий саперов в Вердене. Стоя на коленях, Джим осторожно пошарил под скамьей, пока кончики его пальцев не нащупали полоску, состоящую из кусочков липкого пластыря. Следуя за ними, Придо почувствовал холодную металлическую поверхность. На этом его общение с Богом закончилось, и он отправился по направлению к Комб-Лейну, на верхушку холма, где он побегал немного трусцой, чтобы вспотеть: тепло делало с ним настоящие чудеса, а привычный ритм бега немного притуплял тревогу. После бессонной ночи и утренней водки у него слегка кружилась голова, и, когда он увидел пасущихся в ложбинке пони, которые уставились на него своими глупыми мордами, он заорал им на сомерсетском диалекте: «Пошли вон, дурни вы чертовы, ну чего вытаращились на меня своими глупыми гляделками?» – и побрел назад по тропинке, чтобы успеть до начала занятий выпить кофе и переменить повязку.
Первым уроком после молитвы был французский у пятого "В", и там Джим едва не вышел из себя: он пообещал Клементсу, сыну владельца магазина тканей, какое-то глупое наказание, а в конце урока простил его. Затем в учительской он проделал еще одну привычную процедуру, подобную той, что и в церкви: так же быстро, не задумываясь, но на этот раз нигде не шаря и никуда не выходя. Это изобретение – почтовая проверка – было довольно примитивным, но срабатывало исправно. Он ни разу не слышал, чтобы кто-то из «профи» этим пользовался, впрочем «профи» обычно редко рассказывают о своих секретах.
"Рассуди сам, – сказал бы он в таком случае, – если противник следит за тобой, он уж точно постарается просмотреть твою почту, потому как письма – самое доступное в этом деле; еще легче это сделать, если противник действует в своей стране и может наладить сотрудничество с почтовой службой. Итак, что ты в этом случае делаешь? Каждую неделю, в одно и то же время, из одного и того же почтового ящика ты отправляешь одинаковые письма: один конверт самому себе, а другой – какому-нибудь безобидному человеку на тот же адрес.
Суешь туда какую-нибудь чепуху – благотворительную рождественскую открытку, например, или рекламный проспект из местного супермаркета, – запечатываешь как следует конверты, отправляешь и ждешь, чтобы затем сравнить время доставки. Если твое письмо появляется позже, чем конверт твоего невольного помощника, ты тут же почувствуешь у себя за спиной чье-то горячее дыхание, в данном случае – не чье иное, как Тоби".
Джим называл это на своем старом потрепанном жаргоне «замером воды»; в очередной раз ее температура не вызвала нареканий. Два письма показали на финише одинаковое время, но Придо пришел в учительскую слишком поздно и не успел стащить то из них, что было адресовано Марджорибэнксу, который в этот раз играл роль ни о чем не подозревающего соучастника Джима. Так что пришлось сунуть свое письмо в карман и уткнуться в " Д е й л и т е л е г р а ф " в то время как Марджорибэнкс, фыркнув раздраженно: «А, пошли вы к черту!», разорвал отпечатанное на машинке приглашение, призывавшее его вступить в члены Братства Любителей Библии. После этого Джим снова погрузился в привычную рутину школьных дел, вплоть до начала матча по регби между старшими школьниками Тэрсгуда и Сент-Адамс, на который его назначили судьей. Игра проходила в быстром темпе, и, когда она закончилась, его спина вновь дала о себе знать. Поэтому ему снова пришлось глотнуть водки, перед тем как дать звонок к следующему занятию: Джим пообещал молодому Элвесу сделать это вместо него. Он уже не помнил, зачем тот его попросил об этом; просто те из персонала, кто был помоложе, и особенно семейные, часто перекладывали на Джима свои случайные поручения вроде этого, а он особо не возражал. Звонок представлял собой старинный корабельный колокол; еще отец Тэрсгуда когда-то давно неизвестно где откопал его, и теперь он уже стал частью школьной традиции. Когда Джим звонил, он обнаружил, что рядом стоит маленький Билл Роуч, уставившись на него с бледным подобием улыбки в ожидании, когда тот обратит на него внимание, что случалось обычно по несколько раз в день.
– Привет, Слоник, ну, что у тебя стряслось наэтот раз?
– Сэр, прошу прощения, сэр…
– Ну, давай-давай, Слоник, выкладывай.
– Сэр, там кто-то спрашивал, где вы живете, – сказал Роуч.
Джим поставил колокол на место.
– Какой он с виду, этот «кто-то», а, Слоник? Ну, давай, я ведь не съем тебя, давай, говори… эй… эй! Какой он с виду? Мужчина? Женщина?
Волшебник из сказки? Эй! Ну, давай же дружище, – мягко пробормотал он, нагнувшись к Роучу. – Не надо плакать. Ну, что случилось? Ты не заболел? – Он достал из рукава носовой платок. – Какой он с виду этот «кто-то»? – повторял он все так же негромко.
– Он спрашивал у миссис Маккаллум. Сказал, что он друг. Потом снова залез в машину, она стоит у церковного кладбища, сэр. – Очередной поток слез. – Он все еще сидит в ней.
– Подите все к черту, паршивцы эдакие! – крикнул Джим кучке ухмыляющихся старшеклассников, столпившихся у входа. – Подите к черту! – Он снова нагнулся к Роучу:
– Высокий такой друг, да? Небрежно одетый, высокого роста, да, Слоник? С такими вот бровями, сутулый? Худой такой, да? Брэдбери, поди-ка сюда и перестань пялиться! Стой здесь, отведешь потом Слоника к Воспитательнице! Худой такой, да? – спросил он снова у Роуча мягким, ноочень настойчивым голосом.
