Мастер Чэнь - Шпион из Калькутты. Амалия и генералиссимус
— Я люблю конфеты… Там, над баррикадой, возвышается, изображая отличную мишень, дама во фригийском колпаке, с лягушиным знаменем в руке и с обнаженным бюстом сомнительной свежести. Вы знаете, госпожа Амалия, вместо знамени эта золотоволосая фурия собиралась воздеть саксофон, и уже расстегнула на блузке несколько пуговок… Но войны не случилось, поэтому она триумфально прошествовала до вашего предприятия, где хозяйничает тот португальский подросток, вдохновенно рассказала там всему городу о стойкости полиции и волонтеров ФМС, а потом долго играла в эфире на саксофоне вместе с каким-то индийским скрипачом из «Колизеума». Это было незабываемо! Но скажите мне, а когда вы догадались, что этот ваш повар и был сам великий Дай Фэй?
— Омлет, — сказала я мрачно.
— Омлет — что?
— Помните, Тони, я спросила вас — если человек велик, то он велик во всем? Вы мне начали рассказывать все эти как всегда интересные сведения о китайских генералах, но я думала о другом. Если человек пишет гениальные стихи — может ли он быть еще и гениальным поваром? Это был не просто хороший омлет…
— А, конечно, Тони, ты еще тогда начал рыдать на французском насчет женского белья, а Амалия подхватила — «ом-ме-летт»… Я-то думала, у нее опять, как всегда…
— Видишь ли, в чем дело, — повернулась я к ней. — Китайские повара делают множество омлетов, с луком, с кукурузной мукой, с устрицами. Но максимум, что от них дождешься — это что они разбавляют яйца водой. И никогда — молоком. Да в какой это китайской кухне ты вообще увидишь молоко? Ну, а я, после полутора лет в Сорбонне, как-нибудь уж умею отличать настоящий французский омлет от любого другого. Это не итальянский повар, подумала я. А французский. И тут все стало абсолютно ясно — надо было только понять, как же он оказался незарегистрированным. Это я узнала на вечере клуба «Ротари» только позавчера вечером… Тони, а вы тоже собрались воевать?
— Я отвечу, но сначала — пока не перебили — моя настоятельная просьба: час или два разговора с этим поэтом. Я готов отказаться ради этого от гонорара.
— К Элистеру, полковник. Я даже не знаю, где он этого поэта сейчас прячет. Но я попрошу за вас, и он согласится.
— Благодарю. А что касается войны, мадам Амалия, то я родился военным советником — в интеллектуальном смысле, конечно — и сдохну военным советником. Пока эта замечательная женщина изображала богиню победы, и мужчины готовились носить ее вдоль боевых позиций на руках, я сидел с одним капитаном в арсенале и пытался навязать ему великолепную идею, которая меня осенила на ходу. Берется грузовик, откидывается задний борт, туда укладываются мешков пятнадцать песка, и ставится не один «льюис», а сразу два. Там, помнится, стратегически все дело было в мосте, соединявшем две половинки города. Представьте: подаем грузовик задним ходом на мост, огнем двух пулеметов разносим в пыль все живое на рыночной площади и трех прилегающих улицах на той стороне, волонтеры бегут через мост и занимают все ключевые высокие здания, а пара-тройка профессиональных охотников на тигров прикрывает пулеметчиков от огня с крыш — победа наша! И ведь я уговорил этого капитана, несмотря на саботаж майора, который постоянно врывался и сообщал нам, что во время боевых действий джин строго рационируется… Но боя не случилось.
— Вдруг оказалось, что в китайских кварталах нет никакого бунта и погрома, лавки открыты и никто не может ответить, что тут вообще было? — почти утвердительно сказала я.
— Так, моя дорогая, ты, кажется, знаешь про эту историю больше, чем мы…
— И вот, мадам Амалия, мы трясемся в поезде сюда, в Сингапур, я пессимистично размышляю, что опять никто не воспользовался моими советами о том, как поубивать сотни человек — просто фатальное невезение! А этот зябличек спит у меня на плече всю дорогу без перерыва. Лет десять назад играла бы на саксофоне целую ночь, под грохот канонады, а поутру… Ах, что делает время…
— Что делает время? — сказала Магда, глядя в окно, где сизые тучи поливали темно-серым дождем металлическую морскую воду. — Оно делает бриллианты из графита, если надавить на него посильнее. Или ржавчину из железа.
— Что с тобой, Магда?
— Да так, ничего. Почитала «Стрейтс тайме». Люди замерзали этой зимой, если не доходили до костров. «Армия спасения» стала больше просто армии как таковой. Бывшие банкиры, строители и актеры переселились в ночлежки.
— Где, Магда?
— В Америке, где же еще. Но там живут крепкие ребята, они улыбаются вот такой улыбкой и встречают новый день, и еще один. Сейчас там весна, уже тепло. И, знаешь, я вспоминала… в старом, добром Нью-Йорке есть такое место, где этот косой Бродвей пересекает, кажется, тридцать четвертую улицу — уже забыла. Маленький скверик, трамвайные пути, и там стоит «Мэйси». А это тебе не здешний «Робинсон», «Мэйси» в Нью-Йорке — это целый громадный квартал, а высотой он этажей в восемь.
— И что ты там хотела купить, мой обезьеночек?
— Ничего. Там над входом нависает на железных канатах — здоровенных, толщиной в мою талию — этакая платформа. И на ней можно посадить бэнд человек в шесть. Так вот, я и думала, что если бы можно было усесться там с саксофоном и нашими ребятами — некто Джек с банджо, черный Вуди с барабанами, и еще, наверное, две скрипки и труба. Тони, я играла бы там для этих замечательных, этих непобедимых ребят что-то зверски веселое, типа Old Man's Blues, с утра до ночи, бесплатно, за миску супа. Просто чтобы они знали — Магда здесь, с ними, и все будет нормально.
Дождь над сингапурской гаванью скрыл горизонт с его кораблями и чайками.
— А ведь это можно сделать, Магда, — сказала я. — Я это могу. Ты же знаешь.
— А ты знаешь, что я могу не вернуться?
— Что ж… Но иногда мечты должны сбываться. А иначе зачем мне моя жизнь, если я не могу сделать хоть что-то для людей вокруг меня? Другое дело, что когда мечты сбываются, то не очень понятно, что делать дальше.
— А Тони ты тоже отправишь домой? Тони, что ты будешь делать, если вернешься?
— Я, мой вороненочек? Ну, может быть, Уэст-пойнт, не профессор, так хоть… Кто у них есть, с военным опытом на Дальнем Востоке? Если, конечно, там сейчас хоть кого-то интересует Дальний Восток… Хотя в частой армии мадам Амалии я бы стал через год-другой генералиссимусом, без сомнения…
Магда все так же стояла у окна, глядя на залив.
— А у них здесь дождь идет, — сказала она.
ЭПИЛОГ
Много лет назад, когда я была еще ребенком, а Сингапур — уже гордой столицей, мне казалось, что в названиях его улиц таится волшебство. Произнеси их, одно за другим, на звенящей британской и лениво-чувственной малайской речи — и произойдет чудо.
Улицы Вердена и Соммы, так же как и улица Ватерлоо. Пагода-стрит и Эмпресс плейс, Брас Базах — улица медного базара, Танджон Пагар — который знаменит своим множеством борделей, и Серангун роуд. Последняя — это куда пригоняют скот и заводят в стойла. Здесь пахнет. Никакой романтики. И чуда не происходит.
Ана краю китайских кварталов, рядом с Маркет-стрит — Де Соза стрит. От этого названия — странное чувство холода в голове.
Большой, загадочный и всегда чужой город.
Нас было четверо, стоявших в этот вечер на горбатом мостике над Сингапур-ривер. Магда была в высокой шляпке. Элистер выглядел как настоящий плантатор, с пробковым шлемом на затылке. Тони, с его тростью, был похож на профессора. В целом же — бинокли, панамы, похоронные очки на лбу — мы были группой туристов. Вместе с нами на том же мосту болтали еще две такие же компании. Мы ничем не выделялись, здесь было одно из самых знаменитых мест для щелканья фотокамерами во всем Сингапуре.
Мы стояли, чтобы в последний раз увидеть Дай Фэя, величайшего из поэтов несчастной и далекой страны.
Река изгибалась перед нами, неся в близкое море кофейные воды. Слева был британский берег — сюда, на набережную, выходила задняя часть Муниципального здания, замыкавшего Эспланаду: серые колонны, купола, краешек Мемориального зала и театра Виктории. А дальше виднелись стены «Отеля д'Юроп», где — в отличие от «Раффлза» — белый человек и евразийка могли часами не выбираться из мягчайшей постели. И они не выбирались. Вдобавок ко всему прочему, я получила простую женскую радость Магды — чесание пяток и подошв любимым человеком, сколько угодно, хоть по пять раз в день. Элистеру даже не потребовалось брать для этого уроки у Тони.
Тони и Магда обитали в том же коридоре, но обходились по большей части без нас.
— Ни за что не догадаетесь, как китайцы называют эту набережную. «Восемнадцать домов». Я подсчитал только что — конечно же, их девятнадцать, — со вкусом сказал Тони, смотревший с моста вправо, на противоположную, китайскую сторону реки. Двухэтажные домики плавным изгибом выстроились по ней в ряд, слепленные вместе без каких-либо интервалов.
