Станислав Гагарин - Контрразведчик
— Этого, видимо, было достаточно, чтобы заинтересоваться и самим инженером и исследовательскими работами, — сказал Леденев. Во всяком случае вы видели, что по тем бумагам, которые обнаружены у Бойко, можно судить о главном в предложении Кравченко.
— Да, — сокрушенно произнес директор, — там есть все или почти все, ведь разработка технологической схемы почти закончилась, осталась доводка второстепенных деталей. Еще немного, и мы хотели представить Кравченко к Государственной премии. С Москвою это согласовано.
— А остальные работники лаборатории? — спросил Корда.
— Они не имеют отношения к авторству, лишь помогали Андрею Тихоновичу.
— Кто знал о существе работ? — задал вопрос Юрий Алексеевич.
— Кроме самого Кравченко, конечно, еще заведующий лабораторией Александр Васильевич Горшков и его заместитель, инженер Травин.
— Инженер Травин? — спросил Леденев.
— Да. Михаил Петрович Травин. Весьма способный исследователь, талантливый инженер. А что?
— Да нет, ничего. Хотелось бы посмотреть этих людей…
— Они будут сейчас на планерке.
— Вот и отлично. С вашего разрешения, посидит здесь Юрий Алексеевич, — сказал Корда. — А затем оставьте всех троих, заведите какой-либо разговор. После этого пусть останется инженер Травин. Товарищ Леденев хочет задать ему несколько вопросов. Меня Травин должен знать в лицо, и поэтому незачем раньше времени колоть ему глаза тем, что его особой в связи с Мариной Бойко интересуется подобная организация.
Так и порешили.
Инженер Травин заметно нервничал.
Он вздрогнул, когда Юрий Алексеевич спросил его, знаком ли Михаил Петрович с Мариной Бойко, и с тех пор беспокойство не оставляло инженера.
— Да, — сказал он, — я был знаком с Мариной Бойко.
— И хорошо знакомы? — спросил Леденев.
Они беседовали в кабинете директора комбината вдвоем. Ружников любезно согласился предоставить его.
Инженер Травин на вопрос Юрия Алексеевича ответил не сразу.
— Видите ли, — начал он, — наше знакомство с Мариной… Как вам сказать… А, собственно говоря, на каком основании вы спрашиваете меня об этом?
Леденев улыбнулся:
— Извините, Михаил Петрович, вы правы. Я должен был представиться и объяснить существо дела, которое привело меня к вам. Я представитель прокуратуры области, из Каменогорска. К нам поступило заявление, анонимное, правда, будто с Мариной Бойко произошел не несчастный случай. Пишут о том, что она якобы покончила с собой…
— Покончила с собой?! — вскричал Травин. — Но ведь это же абсурд!
— Почему? — быстро спросил Леденев. — Почему вы так считаете?
Михаил Петрович опустил голову.
— Я любил ее, — тихо произнес он. — Я очень любил Марину. А она…
Наступило молчание.
Инженер Травин поднял голову.
— Я закурю, да? — спросил он, опустив руку в карман пиджака.
— Конечно, конечно, Михаил Петрович.
— Да, я любил Марину Бойко, готов сейчас сказать об этом, если мои признания помогут вам объяснить ее загадочную смерть.
— Загадочную?
— Вот именно. Я не верю в несчастный случай, не верю и в самоубийство. Марина слишком любила жизнь. Она многое любила, вот только меня…
— Но к вам она была более благосклонна, нежели к другим. Так, по крайней мере, утверждал Игорь Киселев.
— А, этот щелкопер и фанфарон… Пустой, самонадеянный павлин. Марина называла его «пан Спортсмен», а он радостно улыбался при этом, не понимая, что над ним издеваются.
— Расскажите о погибшей подробнее. Может быть, рассказ ваш наведет на какие-то размышления. Вы уже сделали довольно ответственное предположение. Ведь если не самоубийство и не несчастный случай, то остается только одно. И тогда возникает множество недоуменных вопросов. Словом, я внимательно слушаю вас, Михаил Петрович.
— Марина была необыкновенной женщиной. Не думайте, что я субъективен в силу своего чувства к ней. Об этом вам скажут все. Талантливый режиссер, обязательный человек, широкая натура, гостеприимная и умелая хозяйка, добрая и отзывчивая душа. Я хотел жениться на ней…
— Жениться?! — воскликнул Леденев.
— Да, жениться! — с вызовом ответил инженер. — Разве семья помеха для настоящей любви?
— Не знаю, — осторожно произнес Леденев. — Самому не доводилось попадать в подобное положение, а по чужому опыту судить не имею права.
— Вот именно, — горько сказал Михаил Петрович, — не имеете права. Вы порядочный человек, товарищ прокурор…
Он снова закурил.
— Марина сказала, что любит меня, но никогда не принесет зла другой женщине… Я уехал в командировку, а когда вернулся…
Инженер Травин опустил голову.
— Мы возвращались вместе, — напомнил Леденев.
Михаил Петрович недоуменно вгляделся в него.
— Сидели рядом в самолете…
— И у вас в руках был томик Сименона, — сказал Травин.
— Совершенно верно.
— Я достал такой же, уже здесь, сегодня.
«О смерти Марины он мог узнать еще позавчера, — подумал Юрий Алексеевич. — Мог ли я, находясь под впечатлением известия о гибели любимого человека, спокойно гоняться за книгой о приключениях комиссара Мегрэ?»
— Вам нравится детективная литература? — спросил он у Травина.
— Я собрал, пожалуй, все, что выходило в стране на русском языке, — несколько хвастливо сказал Михаил Петрович. — Есть кое-что и на английском.
— Значит, у вас имеются кое-какие навыки криминалиста, — улыбнулся Юрий Алексеевич. — Не скажете ли мне в таком случае, какие наблюдения, факты, может быть, нечто замеченное вами в поведении Бойко, словом, что вынуждает вас подозревать в этой истории преступление?
— Ну что вы, какой из меня криминалист… А тут даже и повода вроде нет, чтобы такое предположить. Я, знаете ли, исхожу из метода исключения. Марина — прекрасный пловец, не могла она утонуть в этой луже… Да и причин для самоубийства не было никаких. Мне хочется думать, что она, как и я, пошла бы ради нашей любви на все, но… Я взрослый человек, инженер-конструктор, всю жизнь имеющий дело с точными расчетами, и отдаю себе отчет в том, что Марина не бросилась бы ради меня куда угодно очертя голову.
— И все-таки, — спросил Леденев, — что заставляет вас предполагать убийство?
— Интуиция. Я не могу объяснить, почему пришла мне в голову подобная мысль. Правда, перед отъездом я замечал в Марине некое беспокойство, будто она ждала какой-то неприятности, боялась чего-то… Я даже сказал ей об этом. Она беззаботно, рассмеялась, мне показался искусственным этот смех, но мы оба только что пережили то самое объяснение, понятное дело, нервы у обоих были далеко не в порядке. Потом я уехал…
Их беседа продолжалась еще около часа и закончилась просьбой Леденева не рассказывать никому об этой встрече.
Едва Травин ушел, зазвонил телефон. Леденев подумал, что звонят директору, и трубку поднимать не стала Телефон позвонил-позвонил и угомонился. Юрий Алексеевич ждал, когда придет Корда, но того не было.
Вдруг щелкнуло в динамике селекторной связи, и голос Корды недовольно проворчал:
— Ты, Алексеич, что же трубку-то не берешь? Жду тебя в парткоме, этажом ниже. Заходи.
В парткоме начальник горотдела представил Леденева секретарю, коротко охарактеризовав Юрия Алексеевича: «Наш товарищ. Из Москвы».
Затем они перешли вдвоем в кабинет политического просвещения. Здесь было безлюдно, уютно, тихо.
— Ну, — сказал Алексей Николаевич, — как тебе пришелся инженер Травин?
— Он производит впечатление искреннего человека, — ответил Юрий Алексеевич. Но все это ничего не значит…
И подумав, добавил:
— Меня смущают его упорные заявления о том, что Марину Бойко убили. Если он причастен к этому делу, то зачем ему так усиленно подводить нас к мысли о совершенном преступлении? Нелогично это, Алеша.
— А не уловка ли это? Иногда нарочно поступают так, а следователь и мысли не допускает подобной… и ищет глубже, уходит в сторону. Но возможно, Травин догадывается, что нам известно о насильственной смерти Бойко… Тогда нет смысла туманить нам головы. Ничего у тебя не возникло подспудного при разговоре?
Леденев пожал плечами.
— Я записал наш разговор на пленку, в отделе ты можешь послушать его.
— Хорошо. А я побывал в лаборатории… Все у них по инструкции, безмятежность полная. Горшков абсолютно спокоен.
— А чего ему тревожиться, ежели не им переданы материалы?
— Ты уверен?
— Я ни в чем не уверен, пока не держу в руках факты. Может быть, надо искать четвертого?
— Четвертого?
— Ну да.
Юрий Алексеевич встал и посмотрел в окно.
— Иди-ка сюда! Быстро! — вскричал он.
Корда подбежал к окну.
