Норман Мейлер - Призрак Проститутки
Ну а я хоть и не был амбициозным молодым политиком, но унаследовал от матери представление о социальной лестнице и понимал, что попал не туда. Я осел в Змеиной яме, известной также как Бойлерная, или Ящик для угля. Работа была неблагодарная — другие синонимы нетрудно подобрать. В огромной комнате, где под низким потолком гудели флюоресцентные лампы и едва чувствовалось дуновение воздуха из двух-трех небольших кондиционеров, установленных в маленьких окошечках, прорезанных в дальней стене, мы бегали по узкому проходу, то и дело натыкаясь друг на друга. Было жарко, необычно жарко для октября. Вдоль стен стояли старинные деревянные шкафы шести футов высотой с полками для карточек.
Рядом находилась Экспедиционная — большое помещение, где лежали кипы неразложенных бумаг. Кипы эти вырастали до потолка. Имена, встреченные в брошюре, в сообщении резидентуры, сообщении агента, в аннотации журнала или газеты, коммерческого журнала или книги, должны были заноситься на карточку вместе с суммарной информацией. После этого карточку ставили в картотеку, а документ отправляли на хранение. Теоретически это делалось для того, чтобы Фирма, заинтересовавшись кем-то, могла получить всю необходимую информацию. И получить наглядную характеристику.
Однако на самом деле тут царил хаос. Документы накапливались быстрее, чем мы в состоянии были их обработать. Информация отдела Западного полушария вскоре отставала на полгода от документов, поступивших в соседнее помещение. Отдел Советской России отставал на четыре месяца. Отдел Китая (учитывая сложность, связанную с иероглификой) — на полтора года. Отдел Западной Германии, куда я был прикомандирован, отставал всего на три месяца. Этого, однако, было достаточно, чтобы любая справка требовала напряжения. Большую часть времени я тратил на то, что пробирался по проходам и ломал себе пальцы, вытаскивая карточки. Время от времени возникала настоящая паника. Например, однажды утром поступила телеграмма от шефа резидентуры в Западном Берлине с просьбой дать информацию по некоему ВКью/ДИКОМУ КАБАНУ. Поскольку приходила куча таких запросов, текучесть персонала на моем низком уровне была значительная, задания распределялись наудачу — просто ты брал телеграмму сверху из стопки, лежавшей на столе «входящих».
Затем ты прокладывал себе путь по проходу, стараясь не толкнуть сотрудника, который преграждает тебе дорогу, уткнувшись в папку. В помещении стоял неистребимый запах пота. Точно было лето. Легкие у воздушных кондиционеров были маленькие, а каждый из нас, клерков — чем мы были, несмотря на всю нашу подготовку, лучше клерков? — вносил в воздух свою лепту. Ведь недостаточно было найти ДИКОГО КАБАНА для шефа западноберлинской базы — надо было еще сделать это быстро. Телеграмма гласила: НЕОБХОДИМЫ ВСЕ ПОСЛЕДНИЕ ЗАПИСИ ПО ВКью/ДИКОМУ КАБАНУ СРОЧНО = ГИБРАЛТ. Да, сам шеф ее подписал.
Мне пришлось ждать в бюро Сводного архива, которое находилось дальше по коридору, пока мне дадут допуск к досье ПРКью — Часть I / Часть II досье 201, которое, будем надеяться, доведено до сегодняшнего дня и сможет раскрыть мне, кто такой ВКью/ДИКИЙ КАБАН. В то утро, однако, оказалось, что ВКью/ДИКИЙ КАБАН — это некто Вольфганг из Западной Германии, фамилия неизвестна, последний адрес: Вассершпигельштрассе, 158, Гамбург. По крайней мере хоть что-то. Теперь, вернувшись в Змеиную яму, я мог продолжить поиск в двух ящиках с карточками — каждый в двадцать дюймов длиной, в каждом около тысячи восьмисот карточек с Вольфгангами, которые не потрудились сообщить нам свою фамилию. Вольфганги, имевшие любезность поставить после своего имени инициал — Вольфганг Ф. или Вольфганг Г., — занимали еще три ящика картотеки. Вольфганги с фамилией занимали десять ящиков. Я не имел представления, что такое количество Вольфгангов интересовало нас в Западной Германии!
Затем я обнаружил, что это не так. Мой Вольфганг из Гамбурга удостоился одной карточки в Змеиной яме в связи со своим арестом в 1952 году после того, как он швырнул кирпич во время уличной демонстрации в Бонне. Однако в карточку было занесено не менее пятнадцати записей, сделанных по пятнадцати западногерманским газетам, которые перепечатывали одну и ту же информацию западногерманского телеграфного агентства, упоминавшего лишь его имя. Вполне возможно, что совершенно бесценный материал о моем Вольфганге лежит где-нибудь в Экспедиционной, в другом конце этого бесконечно большого сарая, но этот материал еще не занесен на карточку. К этому времени я пришел в великое раздражение. В обеденный перерыв я послал шефу западноберлинской базы телеграмму: НЕ В СОСТОЯНИИ УДОВЛЕТВОРИТЬ ЗАПРОС О ПОСЛЕДНИХ ЗАПИСЯХ КАСАТЕЛЬНО ВКью/ДИКОГО КАБАНА ТОЧКА ПРИШЛИТЕ БОЛЕЕ ТОЧНЫЙ АДРЕС = КУ/ГАРДЕРОБ. Это была первая телеграмма, которую я отослал за своей подписью. И я впервые использовал свою кличку.
К концу дня пришел ответ. ТЕЛЕГРАММА 51 /СЕРИЯ РБ 100А/ КУ/ГАРДЕРОБУ: САМАЯ ПОСЛЕДНЯЯ ПОВТОРЯЮ И ПОДЧЕРКИВАЮ САМАЯ ПОСЛЕДНЯЯ ИНФОРМАЦИЯ О ВКью/ДИКОМ КАБАНЕ ИМЕЕТ ПЕРВОСТЕПЕННУЮ ПОВТОРЯЮ ПЕРВОСТЕПЕННУЮ ВАЖНОСТЬ ТОЧКА АРХИВНАЯ КРЫСА ТЫ ЧТО НИЧЕГО НЕ УМЕЕШЬ? САМ УЗНАЙ БОЛЕЕ ПОДРОБНЫЙ АДРЕС = ВКью/ГИБРАЛТ.
Шеф западноберлинской базы славился своей вспыльчивостью. Но я понятия не имел, где еще искать нужные ему данные. Если я не дам ответа на его телеграмму, я могу получить выговор. Во мне закипела ярость против Проститутки. Почему меня заткнули в Змеиную яму? Другие из моей группы уже сидели на отличных местах в Вашингтоне. Розена направили в Техническую службу, сверхсекретное, лакомое местечко — интересно, это из-за того, как он вел себя в ночь допроса? Более того, Дикс Батлер, как я узнал от Розена, уже орудовал в Западном Берлине.
Как раз когда, казалось, мое мрачное настроение сохранится, а весь вечер — где этот Вольфганг и что мне делать завтра? — позвонил мой отец. После того как он — это я выяснил из первой же его фразы — провел какую-то крупную и таинственную операцию в Токио, отец вернулся с докладом в Вашингтон, посетив по пути резидентуры в Маниле, Сингапуре, Рангуне и Джакарте.
— Присоединяйся ко мне — поужинаем вместе, — предложил сразу он. — Отпразднуем твое высвобождение с Фермы. Монтегю тоже будет.
— Великолепно, — сказал я. Правда, я предпочел бы общаться с отцом наедине.
— Да понаблюдай сегодня вечером за Хью, — сказал он. — Он знает, что я держу в руках целый ряд операций на Дальнем Востоке — пальчики оближешь. Ему до смерти захочется все узнать. Утаи что-нибудь от Хью, и он так себя поведет, будто ты залез к нему в карман.
Ну, мы роскошно поужинали в «Сан-Суси», и Проститутка с Кэлом ловчили вовсю. Я с трудом следил за ходом их профессионального разговора о Суматре и СЕАТО и сложностях получения хоть какой-то информации из Сингапура, не обидев при этом раджу. Однако когда Проститутка спросил: «А как ты планируешь подпалить пятки Сукарно?» — мой отец пригнулся, коснувшись локтем моего локтя, и ответил:
— Вот в это, Хью, мы не будем вдаваться.
— Конечно, нет. Ты выслушаешь полнейшего идиота, который курирует все резидентуры и понятия не имеет, как вести дело, а мне не дашь шанса высказаться.
— Хью, я не могу на это пойти.
— Я-то вижу, к чему дело клонится. Чувствую это в воздухе. Вы попытаетесь сфотографировать Сукарно на одном из его секс-пиршеств.
— Не желая его порочить, — сказал мой отец, — следует заметить, что несколько таких цирков у него, безусловно, есть.
— Ты попусту тратишь время. Это великая глупость. Нельзя подловить буддистов на сексе. Они ставят секс где-то между едой и испражнениями. Часть комедии с заглатыванием и выбрасыванием из себя. Тебе потребуется нечто большее, чем фотографии, чтобы положить Сукарно к себе в сумку.
— Единственная альтернатива ему — полковники, — сказал отец. — А я не уверен, что, если пригласить их на ужин, они будут честно себя вести.
Такой между ними шел разговор. Я, конечно, не могу поклясться, что понимал, о чем они говорят, но это было безумно интересно. Может, пройдет совсем немного лет и я тоже буду вести такие разговоры.
Полного удовольствия от вечера я все-таки не получал. Я все еще страшился завтрашних поисков Вольфганга, и желудок мой буянил. После самых поверхностных двух-трех фраз Проститутка и Кэл больше не спрашивали, как я провел последние полгода на Ферме и как я закончил подготовку. Не дали они мне и возможности поговорить о моем нынешнем положении. После трех мартини я принялся за рулет из телятины, запивая его красным бургундским, которое, похоже, не очень ладило с моим естеством. Добавьте к этому коньяк «Хеннесси» и попытку лихо курнуть сигару, и то, что, по моим предположениям, должно было стать праздничным ужином (а возможно, и объяснением, почему меня заткнули в Бункер), превратилось в мучительную борьбу с гастроэнтерологическим бунтом. Я потерял всякий интерес к Сукарно и к тому, как ему подпалят пятки.
