Кен Фоллетт - Игольное ушко
Увидев «джип», она сразу поняла, что случилось неладное. Он двигался ужасно медленно, колесо вихляло, в кабине сидел один человек. Машина подъехала ближе, и Люси увидела помятое крыло, разбитую фару.
– Боже праведный!
«Джип» задрожал, остановился перед домом. В машине был Генри. Он так и остался на сидении, не делал никаких движений, чтобы открыть дверцу и вылезти. Люси подбежала, открыла кабину.
Он сидел неподвижно, голова опущена, глаза почти закрыты. Рука на тормозе. Лицо в крови и синяках.
– Что произошло? Ответь же.
Рука соскользнула с тормоза, «джип» тронулся с места. Люси перегнулась через Фабера и поставила ручку переключения передач в нейтральное положение.
– Оставил Дэвида в коттедже у Тома… авария на обратном пути… – Люси едва различала слова. Очевидно, ему стоило огромных усилий говорить.
Теперь все ясно. Люси даже как-то немного успокоилась, перестала паниковать.
– Пойдем в дом, – сказала она решительно. Твердость ее тона на минуту привела его в чувство. Он повернулся к ней, поставил ногу на подножку, чтобы сойти – и тут же упал на землю. Люси заметила, что его лодыжка сильно распухла.
Она положила его руки себе на плечи, подняла с земли.
– Опирайся на другую ногу и крепче держись за меня. – Медленно, шаг за шагом, Люси поволокла его к дому.
Джо в ужасе, широко раскрытыми глазами смотрел, как она тащит Генри в гостиную и укладывает его на диван. Он лежал с закрытыми глазами. Одежда грязная, мокрая.
– Джо, иди наверх, надевай пижаму и ложись, пожалуйста.
– Но ты еще не рассказала мне сказку. А дядя что, мертвый?
– Нет, он не мертвый, просто попал в аварию. А сказки тебе сегодня, как видишь, не будет. Все, иди.
Мальчик начал было хныкать, но мать так посмотрела на него, что он тут же ушел.
Люси вынула из коробки большие ножницы, разрезала на Генри одежду: сначала куртку, комбинезон, затем рубашку. Она застыла в изумлении, когда увидела длинный нож в левом рукаве, но подумала, что это, возможно, какое-то специальное приспособление для чистки рыбы или нечто подобное. Когда она попыталась снять его с ремешка и убрать, Генри отбросил ее руки. Люси не стала настаивать, занялась ботинками. Левый стащился легко, вместе с носком, но, когда она дотронулась до правого, он закричал от боли.
– Мы все равно должны его снять. Крепись, Генри.
Что-то наподобие улыбки промелькнуло у него на лице, он кивнул. Люси разрезала шнурки, ухватилась за ботинок двумя руками, резко дернула. На этот раз он не проронил ни звука. Она надрезала носок, сняла его. Вошел Джо.
– Дядя в трусах!
– Дядина одежда промокла. – Она поцеловала мальчика, пожелала ему доброй ночи. – Давай, сынуля, я к тебе попозже приду и как следует укрою.
– Ладно, только поцелуй мишку.
– И тебе, мишутка, спокойной ночи.
Джо вышел. Люси вернулась к Генри. Его глаза были открыты, он улыбался.
– И Генри тоже поцелуй.
Она нагнулась, нежно дотронулась губами до его разбитого лица… затем разрезала и сняла с него мокрые трусы.
В камин она положила уголь, поэтому Генри должен скоро согреться. Люси прошла на кухню, набрала миску горячей воды, добавила туда дезинфицирующего средства, чтобы промыть раны. Она нашла чистую тряпочку, хорошо впитывающую влагу, вернулась в гостиную.
– Вот уже во второй раз ты появляешься на пороге этого дома еле живой, – сказала она, продолжая подготавливать все для промывания.
– Обычный установленный сигнал. – Его речь была отрывистой.
– Что ты сказал?
– В Кале ждут призрачную армию…
– Генри, о чем ты?
– Каждые пятницу и понедельник…
Наконец она поняла, что он бредит.
– Молчи, не надо ничего говорить. – Она чуть приподняла его голову с подушки, чтобы убрать запекшуюся кровь вокруг шишки на затылке.
Вдруг он выпрямился, сел на диване, посмотрел на нее с неприязнью.
– Какой сегодня день? Говори!
– Воскресенье. Лежи, постарайся ни о чем не думать.
– Хорошо.
Он затих, даже позволил ей убрать нож. Люси вымыла ему лицо, перевязала палец, наложила повязку на ногу. Затем стояла и смотрела на него – беспомощного, спящего. Она потрогала длинный шрам на груди, какую-то отметину в форме звездочки на бедре. Наверное, она у него с рождения, решила Люси.
Перед тем, как выбросить разорванную одежду, она проверила карманы. Ничего особенного не было: немного денег, документы, кожаный бумажник и кассета с пленкой. Она положила все это на камин рядом с его рыбацким ножом. Придется подобрать ему что-нибудь из одежды Дэвида.
Люси пошла наверх посмотреть, как Джо. Мальчик спал в кровати прямо на медведе, обхватив его за шею руками. Она подошла, чмокнула ребенка в щеку, укутала как следует, затем спустилась вниз, вышла из дома, завела машину в амбар.
Люси налила себе на кухне бренди, долго сидела у его постели, желая лишь одного – чтобы он поскорее поправился и опять занялся с ней любовью.
* * *Генри проснулся почти в полночь. Он открыл глаза, и на его лице сменилось сразу несколько уже знакомых ей выражений: сначала страх, потом беспокойный взгляд по комнате и затем успокоение. Сама не зная почему, чисто импульсивно, она спросила:
– Чего боишься, Генри?
– Не понимаю, о чем ты?
– Когда просыпаешься, у тебя всегда испуганный вид.
– Понятия не имею. – Он пожал плечами, тело сразу заныло. – Боже, да я весь разбит.
– Ты уже можешь рассказать мне, что произошло?
– Да, если дашь мне немного бренди.
Люси достала из буфета бутылку.
– Можешь переодеться во что-нибудь из одежды мужа.
– Сейчас, минуту… если, конечно, я тебя не очень смущаю.
Люси протянула ему стакан, улыбнулась.
– Наоборот, мне доставляет удовольствие видеть твое тело.
– Что с моей одеждой?
– Она была мокрая. Чтобы ее снять, пришлось разрезать. Потом то, что осталось, я выбросила.
– Надеюсь, не мои документы? – Генри улыбался, но голос был крайне напряжен.
– Все на камине. – Люси показала. – А нож что, для чистки рыбы или для чего-то еще?
Его правая рука автоматически пошла влево, но рукава там не было.
– Да, примерно для этого. – Какое-то время его лицо оставалось обеспокоенным, затем разгладилось. Генри стал глотками пить бренди. – Классный напиток.
– Ну? – сказала она через минуту.
– Что «ну»?
– Как ты умудрился потерять моего мужа и разбить «джип»?
– Дэвид решил переночевать у Тома. Несколько овец попали в беду в том месте, которое они называют оврагом.
– Да, знаю.
– Шесть или семь овец пострадало. Сейчас они на кухне у Тома, блеют, ужасно шумят, потому что мужчины делают им перевязки. Дэвид велел мне возвращаться и предупредить тебя, что он остается. Понятия не имею, как я попал в аварию. Наверное, разбился потому, что машина незнакомая, дороги как таковой нет. Колеса заскользили, «джип» повело в сторону, я во что-то врезался, в результате машина перевернулась. Помню все очень смутно.
– Наверное, ты ехал с изрядной скоростью, был по уши в грязи.
– При падении ударился головой, сильно ушиб ногу…
– И еще содрал ноготь, разбил лицо, почти схватил воспаление легких. Тебя просто преследуют несчастные случаи.
Генри спустил ноги на пол, встал, осторожно подошел к камину.
– Удивительно, как быстро тебе удается восстанавливать силы.
Он снова пристегивал нож к руке.
– Мы, рыбаки, здоровые люди. Кстати, ты что-то говорила насчет одежды.
Люси встала, приблизилась к нему.
– Зачем тебе сейчас одежда? На дворе ночь.
Он притянул ее к себе, прижал к своему обнаженному телу и пылко поцеловал в губы. В ответ она погладила его бедро.
Через минуту он отстранился, собрал свои вещи с камина, потом взял Люси за руку и, прихрамывая, повел ее наверх – туда, где стояла кровать.
30
Широкая блестящая автострада извивалась змеей, проходя через Баварскую долину и уходя дальше, в горы. На заднем кожаном сидении служебного «мерседеса» расположился фельдмаршал Герд фон Рундштедт. Фельдмаршал сидел не шевелясь. Он устал. Рундштедту было шестьдесят девять. Он был в очень большом восторге от шампанского и куда в меньшем от Гитлера. Его худое, почти траурное лицо носило отпечаток самой длинной и всегда непредсказуемой военной карьеры из всех помощников фюрера. Много раз Рундштедта с позором увольняли в отставку, но затем фюрер снова просил его вернуться.
Когда машина проезжала старинную деревушку Берхтесгаден, существующую еще с шестнадцатого столетия, фельдмаршал подумал: почему он всегда опять надевает мундир после просьб Гитлера? Деньги для него ничего не значат; высшего воинского звания, которое можно было получить, он уже достиг; на награды в Третьем рейхе никто особого внимания не обращал, славы в этой войне все равно не добьешься.
