Леонид Могилев - Клон
Я выронил брошюрку.
Шел декабрь, приближался Новый год, и наши войска опять входили в Чечню. Тогда-то я и решил ехать в Грозный. Я не знал, жива ли она. Более того, я не знал, доберусь ли до этого дома. Не знал, цел ли он. Но наступает в жизни миг, когда карьера, деньги, дом, благополучие, смешное перестают существовать, и остается только Любовь. И вся эта история только о Любви и ни о чем больше. Ибо огонь, смерть, течение рек и их стремление к океанам, города и дороги, птицы и звездная пыль есть вещи прилагательные к Любви. Ибо не будет ее — и рассыплется все сущее в прах…
Старков
То, что произошло сейчас, было для Старика большой ошибкой, последствия которой могли оказаться фатальными. То, что его отозвали из Чечни, уже было рискованно, и большие люди в Москве долго решали, делать это или нет. Работа, которую он выполнял, информация, которую получал напрямую от источника, занимавшего такую должность в чеченских спецслужбах, не могла быть предметом торга и риска. Война заканчивалась, но источник оставался. То партизанское побоище, в которое страна втягивалась на многие годы, если не на десятилетия, требовало информации, и Старков должен был до последнего мига, до крайней возможности держать эту связь.
Через фильтрационный пункт, в котором работал Славка, должен был пройти некто. Подполье чеченцев на территории России было в основном отслежено, выявлено и взято под контроль. Его можно было ликвидировать эффективно и быстро. Час еще не пришел. У начальников духа не хватало. Но сейчас тот случай, когда нужно брать врага немедленно, и в лицо его знал только Старков. Поселок мог быть блокирован, и, если бы что-то не получилось, привлекались все силы для взятия живым этого персонажа. Естественно, персонаж не один. Его должны были прикрывать и лелеять во время всего карантина и после, и то, что Славка таким банальным образом прокололся с этой бараниной под чесноком, было необъяснимо и могло быть отнесено только к степени крайней усталости. Но если бы он не ошибся, то эвакуировался бы и потихоньку вернулся к горам и оружию. Теперь делать этого было нельзя, и блистательную долголетнюю операцию можно было считать проваленной. А для Старкова это был конец в полном смысле этого слова. На него вешались все грехи и собаки, тем более что не был он чист перед законом и страной, и то, что делалось, называлось искуплением вины.
Сколько в поселке агентов с той стороны и кто они, оставалось только догадываться, но то, что все они славянской крови, не вызывало сомнений. А пока он сидел в лесопосадках на окраине и по мобильнику вкратце объяснял ситуацию тем, кто должен был его эвакуировать. Можно было подождать, что-то исправить, но Старик уже сорвался с болтов.
Забирали его на милицейских «Жигулях». Начальнику райотдела позвонили из ФСБ, объяснили тактично, что товарища из ФСБ нужно быстро и скрытно вывезти из города и доставить на ближайший военный аэродром, при этом эфэсбэшники весьма туманно объясняли, что это за человек. Звонок был от оперативного дежурного.
Старков ждал милицейскую «пятерку» белого цвета, и когда машина появилась, собрался выходить из укрытия — канавы, которую он забросал ветками и листьями. При этом он видел часть дороги и мог выползти и перекатиться в кустарник, откуда до соснового леса метров пятьдесят. Только он остался. Все было как бы нормально. Мигалка, вышел мент в камуфляже, попинал скат, сделал движение к посадкам. Еще один в цивильной форме и еще один за рулем. По тому, как они озирались, было видно — ждут. Но «пятерка» — синяя. Более того, за время проживания в общежитии и скитаний по здешним достопримечательностям он такой машины не видел. А все запоминать — это рефлекс, способствующий выживанию. Впрочем, могли прислать машину из соседнего района. Но…
Его позвали по имени и двинулись было в посадку, но что-то услышал водитель по рации — и все. Исчезли «Жигули» как призрак. Через пять минут появилась «пятерка» белая. Старков покинул окоп мгновенно, рванул заднюю дверь на себя, произнес условную фразу и заорал: «Трогай, брат».
И тут по ним дали очередь из автомата… Недалеко убрались синие «Жигули». Стреляли метров с двухсот, не попали и этим испортили дело. Пули прошли рядом с багажником.
— Ты жить хочешь, летеха?
— А в чем дело? — лейтенант, некрасивый молодой парень, худой и длинный, как-то сразу осунулся.
— Говори быстро: где в соседних райотделах такие синие «Жигули», как эти?
— Нигде, — мгновенно ответил парень. — На аэродром?
— Только не в Березовку. Давай в областную столицу.
— Так то ж сто верст.
— Зато живой останешься. И дорогу выбирай кривую и замысловатую. И по рации не говори. Понял?
— Кажется, да.
Больше в салоне не было никого.
— Автомат у тебя есть?
— Только «Макаров».
— Дальше можешь не объяснять.
Рация заработала вскоре.
— «Урал-шесть», «Урал-шесть», где вы?
— Не отвечай.
— От этого хуже только. Потеря машины, человека. Сейчас тревогу объявят. Всех поднимут на ноги.
— Да уже всех подняли. Знаешь что? Твои начальники ни при чем. Они думают о другом.
— Да я это и без вас знаю. Вот Семафорный впереди, что делать?
— Объезжай.
— Не получится. Тут узел жэдэ и развязки.
— Тогда на полной скорости через поселок и выйди на связь, говори, что подъезжаешь… куда там?
— Ну… скажем, к Прогонному. Это на пути к аэродрому.
— Вот и хорошо.
— А почему они ближе не подъехали?
— Они же знают, что тут я.
— А оружие у вас есть?
— Вот не успел из дома прихватить.
— Вы из ФСБ?
— Ага, — скромно соврал Старков.
— А ваши-то чего?
— Да не успеет никто мне помочь. Тут чеченов полный район.
— Как полный? Мы паспортный режим отслеживаем.
— Ты, наверное, работой ошибся, парень.
— Вам виднее, — помрачнел лейтенант.
Они промчались через железнодорожный поселок и вылетели на шоссе.
— Дальше не наш район.
— Тем лучше. Чужой район, чужая машина, больше непонятного и необъяснимого.
— «Урал-шесть», «Урал-шесть» — где же вы? Бобков?
— Товарищ капитан, у меня движок грохнулся. Я же говорил Бухалаеву, что кольца нужно менять.
— Где вы, Бобков?
— В пяти километрах правее Вырино.
— Как тебя туда занесло?
— Можно я потом доложу? Нас на прицепе везли.
— Я тебя дам прицеп. Товарищ с тобой?
— Все в ажуре. Забрали чекиста. Жив-здоров.
— Никуда не уходите. Сейчас буду сам.
— Есть.
— Молодец. Я похлопочу, чтоб тебя медалью наградили.
— Да меня с работы теперь выгонят.
— Ты лучше на работу свою не ходи дня три. Спрячься.
— Если жить хочу?
— Вот именно.
Когда показались окраины большого города с высотными домами, Старков попросил летеху остановиться на остановке троллейбуса.
— Как тебя звать-то?
— Иваном.
— Ну спасибо, Ваня. По гроб не забуду.
— Мне-то что делать?
— Расскажи, как все было. Ничего тебе не будет. Вот увидишь. Моя фирма заступится.
— А сейчас?
— Оставь машину где-нибудь, позвони в райотдел, чтоб забрали, сам спрячься. Пойдешь сегодня к своим — беду накличешь.
— Ну прощайте.
— Прощай, парень.
В аэропорт он, естественно, не поехал. Выпил бутылку пива в три глотка, прямо у ларька, посидел на скамеечке.
И… решил вернуться туда… где причины и следствия. Где концы, которые в воду.
А потом победителей судить не будут. Или судить будет некого.
Поездами, самолетами, автотранспортом и прочими легальными и комфортными способами ему до гор этих и равнин не добраться. Отловят и вернут. Решение пришло как-то сразу. Улетал он с Северного, на военно-транспортном. Экипаж Калинова. Здесь аэродром Чкаловский. Там его никак не ждут, а добраться до самолета можно. В прошлый раз провели с особым почетом и скрытностью. Калинов челночит через день. Шанс есть.
До Москвы добирался электричками. Там не удержался, позвонил на квартиру человека, которому не мог не доверять.
— Славка! С тобой все в порядке?
— Со мной-то все. А как теперь быть? Сдали меня? — осторожно сложил слова в фразу. Сейчас каждая запятая была свинцовая, как пуля в «калаше». Расстрельные сейчас были знаки препинания.
— Мы сейчас разбираемся. Так что брат… ты откуда звонишь?
— Я неподалеку.
— Куда сейчас?
— Домой, — соврал Старков.
— В каком смысле?
— В профилакторий.
— Давай. Тебе отлежаться нужно. Куда машину прислать?
— К метро «Таганская», через час.
— Ты что? Мне, что ли, не веришь?
— Этого быть не может в принципе. Там лейтенант мне помог. Отмажьте парня. Иваном звать.
— Да не помогу я ему.
— Почему?
