Борис Акунин - Смерть на брудершафт (Фильма 1-2)
— Угу. Угу, — мрачно хмыкал в телефонную трубку хромой штабс-ротмистр, глядя в протокол допроса.
На том конце провода надзиратель околотка, где был прописан Алексей Парисович Романов, сообщал сведения об арестанте. Все совпадало. Сын личного почетного гражданина, уроженец Санкт-Петербургской губернии, православного вероисповедания, студент физико-математического факультета, под надзором не состоит, временно жительствует у родного дяди, присяжного поверенного Г. С. Романова.
Собственно, и так было ясно, что мальчишка ни при чем. Провал случился из-за нелепого стечения обстоятельств.
Лучников-то давно все раскумекал. Штабс-ротмистр еще на что-то надеялся — стучал по столу кулаком, задавал каверзные вопросы, а старший филер, даром что при задержании получил от студента по уху, уже заварил ему крепкого чаю и выдал пару баранок из своих запасов.
Теперь физико-математический кретин сидел напротив Козловского и с оскорбленным видом пил второй стакан.
Чтоб сбить с сосунка спесь, князь объяснил: по вашей вине провалена операция важнейшего государственного значения, упущен опасный шпион. А когда студент осознал свою вину и виновато заморгал густыми девичьими ресницами, штабс-ротмистр презрительно указал ему на дверь:
— Катитесь отсюда, рыцарь печального образа! Защитник униженных и оскорбленных! Сколько времени зря потрачено!
Мальчишка встал и снова сел.
— Господин офицер, но я не знал, что эти господа — агенты контрразведки, а тот человек — шпион! Вижу, трое бьют одного! Как бы вы сами поступили на моем месте?
— Сначала спросил бы.
— Я и спросил! Эй, говорю, вы что? А он меня кулаком в грудь!
Что было толку с ним препираться? В сущности, Романов не виноват. Это штабс-ротмистру судьба подгадила. Невзлюбила она за что-то лейб-кирасира. Как говорится, то по морде влепит, то по харе, а то физию расквасит.
— Брысь отсюда! — рявкнул князь. — Глаза б мои вас…
Зазвонил аппарат — черный, для связи с начальством.
— Ну что, Козловский? — спросил его превосходительство.
Прибыл, стало быть. Поспал ночь в мягкой кроватке, скушал завтрак и к половине десятого, как положено, явился на службу. Сейчас будет кофей пить.
Картинка 06
Ну, штабс-ротмистр его и порадовал. Резидент ушел, Рябцев убит, и это еще цветочки. Самое скверное, что предатель сделал список с Генерального плана развертывания. Где находится копия, неизвестно.
Пока генерал кричал и ругался, Козловский зажег папиросу. Пускал колечки дыма, смотрел в потолок. Иногда говорил в трубку:
— Так точно, сознаю… Никак нет, не надеюсь… А это как прикажете.
В паузе, когда его превосходительство после очередного риторического вопрошания задохнулся от чувств, штабс-ротмистр вставил то, что собирался:
— Глубину ответственности понимаю. Чего я не понимаю — с какой стати план развертывания оказался в Царском Селе, в штабе Гвардейского корпуса?
Начальник, похоже, первый пар уже выпустил. При такой комплекции долго гневаться трудно. Во всяком случае, ответил уже без ора:
— Его императорское высочество великий князь Николай Николаевич с началом военных действий становится главнокомандующим. Такое решение принято еще весной.
Тогда понятно. Никник (как называли гвардейцы своего шефа) — мужчина обстоятельный. Затребовал документ, чтобы как следует подготовиться. Выходит, наши стратеги войну предвидели и до выстрела в Сараеве? Ладно, не нашего ума дело.
Козловский решил, что можно переходить к делу. Эмоциональная часть окончена.
По-прежнему разглядывая потолочную лепнину, он доложил о проведенной работе.
— Рябцев сказал (я сам слышал), что папку с планом он вынес из секретной части и спрятал в тайнике на территории штаба. С двух часов ночи до девяти утра мои люди произвели там предварительный осмотр. Потом пришлось прекратить, потому что на службу начали прибывать сотрудники. Да и все равно, как его найдешь, этот тайник? Сами знаете, ваше превосходительство, там в ограде добрая сотня десятин. Чего только нет: штабные корпуса, гаражи, конюшни, плац, оранжереи, спортивный клуб… Я про клуб упоминаю, потому что в агентурной сводке на Рябцева написано: спортсмэн, гол-ки-пер футбольной команды.
Начальник переспросил про незнакомое слово.
— Голкипер? Понятия не имею, — пожал плечами Козловский. — Должность какая-нибудь. Выясним.
И вдруг слышит:
— Господин офицер, я знаю. Голкипер — это игрок, который в футболе «гол» защищает. Ну, на воротах стоит. Я сам на первом курсе…
Рассматривая потолок и сконцентрировавшись на тяжелом разговоре, про студента Козловский совсем запамятовал.
Замахал на мальчишку рукой: уйди, уйди, не до тебя.
В дверь бесшумно проскользнул отлучавшийся Пантелей Иванович, успокоительно кивнул. Очень вовремя!
— Кое-что, правда, зацепили, — сказал штабс-ротмистр начальству. — Может, и найдем герра резидента. Люди работают.
В общем, закончил разговор на ноте сдержанного оптимизма.
Студент все топтался у дверей, не уходил.
— Простите, господин офицер, а что такое «Генеральный план развертывания»?
У Лучникова на лице появилось вопросительное, даже недоверчивое выражение. Смысл этой гримасы был для князя нелестен: неужто, ваше благородие, вы при постороннем вели такие разговоры?
Прав был фельдфебель, безусловно прав.
Но про план развертывания Романову объяснить все-таки следовало. Иначе, не дай Бог, начнет расспрашивать знакомых, всяких встречных-поперечных.
Едва сдерживаясь, Козловский проскрипел:
— Это документ огромной важности. В нем изложен весь порядок предполагаемых действий против Германии. И благодаря вашей дурости этот план теперь может оказаться у немцев. Понимаете, что вы натворили? По крайней мере, хоть держите язык за зубами! Вашему слову можно верить?
Вид у студента сделался совсем убитый.
— Господи! Я очень виноват. Господин штабс-ротмистр, позвольте мне как-то исправить… Давайте я буду вам помогать. Я бесплатно, из одного патриотизма. Вы, может быть, думаете, я ни на что не годен? Я на велосипеде езжу, боксирую. Кстати, и в футбол играю. То есть раньше играл, хавбеком в университетской команде.
Сердиться на него Козловский больше не стал. Лишь устало попросил:
— Послушайте, хавбек, уйдите, а?
Мальчик продолжал лепетать чушь:
— Я сообразительный. У нас на факультете был чемпионат по разгадыванию ребусов, так я первое место занял…
— Марш отсюда!!! — гаркнул тогда князь страшным голосом. — Ребусы, тттвою мать!
Студента Романова за дверь вынесло будто ураганом.
— Значитца так, — доложил тогда Лучников. — В Питере двенадцать китайских прачечных и еще три в пригородах. В каждую послал по толковому человечку. — Он потрогал красное, распухшее ухо и усмехнулся. — А крепко вкатал мне боксер этот сопливый. До сих пор башка гудит.
В Царском Селе
Симе Чегодаевой жить на свете было трудно, но интересно. С одной стороны, она ужасно страдала. С другой — летала, как на крыльях. Оказывается, так тоже бывает.
Страдала она, потому что жалела Алешу. Вчера так и не успела исполнить свое намерение: провести сцену расставания нежно, но твердо. Алеша милый и хорош собой, но невероятно инфантильный. Спрыгнул с забора, ввязался в какую-то драку, и его забрали в полицию. Мама, как всегда, права: это не вариант.
Сегодня прибавился новый повод для терзаний — неспокойная совесть. Ведь формально с Алешей она не порвала. Поцелуи, пускай коротенькие, все-таки были, а это очень серьезно. Между тем нынче случилось нечто чрезвычайно важное.
Мама, как и собиралась, повезла Симу в Павловское и познакомила с племянником Анфисы Сергеевны, тем самым существенным вариантом, о котором дочка давеча и слушать не захотела.
Но штука в том, что «вариант», действительно, оказался очень, то есть даже в высшей степени существенным.
Единственное, немножко староват, лет тридцати пяти. Но красив, статен, в прекрасно сидящем мундире и брюнет. Мама сказала, что Мишель занимает какую-то чудесную должность в интендантстве и вообще «твердо стоит на ногах».
Сначала Симочка, конечно, на племянника и смотреть не хотела, хоть и приметила, что он пожирает ее взглядом. Но после обеда они подружились. Мишель оказался ужасно славный. Рассказывал еврейские и грузинские анекдоты, так что рассмешил до слез. Потом учил стрелять из револьвера. А самое лучшее началось, когда он повез ее кататься на собственном автомобиле «форд» и даже дал подержаться за руль.
За весь день Сима ни разу не вспомнила об Алеше, а ведь еще накануне была уверена, что влюблена до конца жизни.
