Богомил Райнов - Умирать — в крайнем случае
— Думаю, что согласится, — отвечаю я. — Она по натуре уступчива.
— Исключительно воспитанная дама.
— Так что, Стентон, спокойно занимайтесь своим делом, — обобщаю я.
— Да, естественно. Но из одного известного места мне намекнули, что в настоящее время шефом являетесь вы.
— Да, но только положение мое в какой-то степени сродни положению английской королевы: царствую, но не управляю. Так что, повторяю, спокойно занимайтесь своим делом.
Это последнее заявление уже окончательно приводит в восторг специалиста по финансовым вопросам, и он, угодливо поклонившись, ретируется из кабинета.
По правде говоря, этот кабинет действует на меня угнетающе. Я отдергиваю шторы, чтобы впустить немного света, но интерьер от этого не становится более приветливым. Мерцающий свет дождливого дня вряд ли может соперничать с сиянием хрустальной люстры. И потом, все в этом кабинете мне напоминает старину Дрейка, как Линде в ее квартире все напоминает Марка. И попробуй тут утешиться мыслью, что причина не в кабинете, а в воспоминаниях, связанных с ним.
Итак, с трудом дождавшись двенадцати часов, я направляюсь в заведение итальянца, где поглощаю отличный бифштекс с макаронами по-милански, который мне подносит в знак особого внимания сам содержатель ресторана. После этого я следую для небольших послеобеденных размышлений в родную «Аризону».
— О, мистер Питер! — радостно восклицает добрая Дорис. И добавляет с сияющим лицом: — Какие трагические события, а?
— Да, в самом деле, — бормочу я. — Но, к счастью, на вас лично они не отражаются. Наоборот, с каждым днем вы становитесь все более цветущей и соблазнительной. Я не раз говорил и готов повторить снова: здоровый дух в здоровом теле, — это вы, дорогая Дорис.
— Ах, вы ужасный льстец, мистер Питер, — восклицает женщина не без выражения удовольствия на лице. — И все же, какие события, а?
— Да, в самом деле, — соглашаюсь я. — События таковы, что и я, и вы теперь можем спать совершенно спокойно.
И чтобы подкрепить эти слова соответствующими действиями, я отправляюсь по лестнице к себе в номер.
«Принимайте корреспонденцию покойного и держите связь со мной», — сказал Мортон. Серьезное основание, чтобы торчать в кабинете на Дрейк-стрит, при условии, что корреспонденция может содержать в себе что-нибудь интересное.
Только ничего интересного она не содержит. И это заранее известно американцу. А может, он имеет в виду те самые открытки из Вены? Да, в самом деле. Но Мортон должен быть идиотом, чтобы не сообразить, что эти почтовые открытки никогда не будут получены. Или же он считает идиотом меня.
Открытки не будут получены в том случае, если операция потерпит крах где-то между Варной и Веной. Но они не будут получены и в том случае, если операция не потерпит крах. По той простой причине, что тогда само ЦРУ организует провал на приемном пункте в австрийской столице. Так что и в этом случае товара не будет, а следовательно, не будет и сообщения о товаре.
Но почему тогда американец посадил меня сюда, в это уютное местечко, вместо того чтобы без излишних проволочек отправить прямо на кладбище? Почему он допускает, что партия может быть перехвачена до прибытия в Вену? Короче, операция должна быть повторена. И, следовательно, я ему еще нужен.
Допустим и другой ответ, но я лично не очень убежден в его достоверности: Мортон намеревается использовать меня в будущем, меня и мою группу, состоящую из людей, готовых на все. Только для него я и мои люди — не более чем кучка криминальных типов, падких на деньги. А после того как провокация состоится, ЦРУ уже не нужны эти политически неблагонадежные типы, которые, кроме всего прочего, вероятно, возбудят подозрение местных властей.
Есть еще и третий ответ. В том случае, если провокация удастся, Мортон мог бы меня использовать в качестве живого свидетеля, которого падкие на сенсацию журналисты охотно будут снимать и интервьюировать: агент, подосланный болгарами, принимает товар в Лондоне. Раскаявшийся грешник, готовый, как хорошо отлаженный автомат, повторять свои признания, сфабрикованные и отредактированные Мортоном. Но, поскольку грешник будет абсолютно не готов принять на себя эту роль, она неминуемо отпадет. Вместе с ней отпадает и грешник.
Вероятнее всего первый вариант. А это значит, что я могу рассчитывать на известную неприкосновенность только до момента, когда Мортон получит сообщение, что провокация провалилась. А этот момент не за горами. С каждым днем мы неудержимо приближаемся к нему, к этому торжественному, трогательному и незабываемому мгновению, когда мы будем приглашены на собственные похороны.
— Вы обещали мне помочь с визой, сэр, — позволяю я себе два раза напомнить своему новому шефу.
— Да, да, не беспокойтесь, — пророкотал он в первый раз.
— Для чего, черт побери, вам понадобилась виза именно сейчас? — спросил Мортон, когда я позвонил ему во второй раз.
— Мисс Грей попросила меня сопровождать ее до Брайтона. Я тотчас же вернусь, разумеется. Но вы же знаете, что поездка с недействительным паспортом…
— Отложите поездку, — отвечает сухо американец. — Кажется, я вам уже объяснял, что ваше присутствие здесь крайне необходимо.
Я, естественно, подчиняюсь. Что мне остается делать? Тем более что мисс Грей не имела намерений посетить Брайтон или какое-нибудь другое место. В данный момент она очень довольна возобновлением выступлений в «Еве» и поглощена разучиванием нескольких новых песен.
Я тоже занят. Главным образом тем, что жду у моря погоды. Это все же лучше, чем ждать виселицы.
В начале ноября, в один вовсе не прекрасный, а дождливый день, в поздний послеобеденный час (если быть исчерпывающе точным), неожиданно зазвонил телефон:
— Мистер Питер? — слышу я знакомый бас. — Что вы скажете, если я предложу вам вместе отужинать? У меня для вас хорошие новости.
— Я польщен, что вы вспомнили обо мне, — стараюсь быть любезным я.
— В таком случае ждите меня на углу Риджент-стрит и Пикадилли. Буду ровно в семь. Черный «плимут».
Черный «плимут» мне знаком. Другое, однако, не известно. Хорошие новости… То, что хорошо для одного, увы, редко бывает хорошо для другого. Будем надеяться, что мне не поднесут новость об удачном завершении некой провокации.
Ровно в назначенный час черный «плимут» появляется в условленном месте, на несколько секунд останавливается, и я оказываюсь рядом с Мортоном. Машина выезжает на Стренд, переезжает Темзу по мосту Ватерлоо и углубляется в лабиринты Южных кварталов.
Название «Южные кварталы» может вызвать представление о юге, даже об экзотике у тех, кто не бывал на этой обширной лондонской территории. Мы едем вдоль реки, которая, впрочем, не видна, а лишь угадывается по веренице высоких портовых кранов, вздымающих над крышами свои хоботы. Потом сворачиваем в какой-то узкий проход между глухими фасадами складов и фабричными корпусами, слабо освещенными желто-зеленым светом газовых фонарей. Въезжаем в другую улицу, сворачиваем в третью. И всюду все те же глухие фасады, подслеповатый свет фонарей и узкие безлюдные тротуары. Такое впечатление, словно мы плутаем по мертвому городу.
Наконец-то мы выбираемся из очередного закоулка, чтобы оказаться на небольшой площади, зажатой ржавыми оградами и брандмауэрами складских помещений. «Плимут» останавливается перед двухэтажным кабаком, словно специально подготовленным для съемок фильма по роману Диккенса. Над входом в заведение висит вывеска со старательно нарисованным кораблем.
Горилла, на этот раз ловко исполняющая роль шофера, выскакивает из машины, чтобы открыть дверцу перед шефом, мне же представляется право выйти самому. Я вхожу в кабак, почтительно следуя за Мортоном, и вдруг из тишины пустынной вечерней улицы попадаю в скученность и галдеж ярко освещенного помещения. Парни и девушки с длинными всклокоченными волосами, в потрепанных джинсах, пожилые господа и дамы в скромных элегантных нарядах, квартальная шушера плюс скромный по составу, но оглушительный по производимым звукам оркестр из двух аккордеонов и одного банджо — все это ютится на нескольких квадратных метрах и усиленно хлещет пиво, хохочет и вопит, — нет, это вам не «Белый слон», этот Мортон просто спятил.
К счастью или несчастью, он еще не совсем спятил, поскольку подходит к стоящему за стойкой хозяину заведения и делает мне легкий, но красноречивый жест, указывая на узкую лестницу в глубине заведения, которую я только сейчас замечаю.
Мы поднимаемся наверх, стараясь не стукаться головами о низкий сводчатый потолок, и снова оказываемся в царстве тишины и уюта. Столики накрыты белоснежными льняными скатертями, на них фарфор и серебряные приборы, маленькие вазочки с цветами. Небольшие оконца выходят на реку с тусклыми вечерними тенями на воде и темными корпусами барж.
