Сергей Донской - Дай умереть другим
– Это Громов… их? – осторожно спросила Светлана.
Ей не доводилось видеть, как Громов обращается с пистолетом, но она почему-то была убеждена, что это получается у него ничуть не хуже, чем управлять автомобилем и женщинами. Даже лучше. Некоторых мужчин легче представить себе без штанов, чем без оружия. Громов принадлежал к их числу. Светлана совсем не удивилась бы, если бы услышала, что трупов было не четыре, а в два раза больше.
– Их еще до нас пощелкали, – неохотно признался лейтенант. – Наверху оперативно-следственная бригада работала, так мы их разговоры подслушали. Стреляли в основном самодельной картечью – шляпками от гвоздей. Свидетели показывают: в офис ворвались лица кавказской национальности. Четверых бандитов они уложили на месте, двоих увезли в багажнике.
– Ленку и Анечку? – испуганно предположила Светлана.
– Нет. Катковских братков. А куда сам Леха запропастился, неведомо. – Костечкин хотел было вздохнуть, но вспомнил язвительное замечание собеседницы и сдержался. – Громов считает, что это Леха заложниц вывез. Тайком. И теперь добраться до него за полтора суток не успеть, а денег, которые мы надеялись у Зинчука стребовать, тоже нет.
– Почему-то мне кажется, что вас опередил Сосо… Ну, тот грузинский хам, о котором я Громову рассказывала. – Светлана слегка порозовела. – Владимира, моего мужа, тоже он умыкнул. Почему бы вам не заняться им вплотную?
– Дохлый номер. Когда мы возвращались из школы, Леха Громову снова перезвонил. Напомнил о сроке, сказал, что Ленка и Анечка у него. – Костечкин неумело нахмурился. – Олег Николаевич во время разговора с ним бодрился, чтобы слабину не показать, а потом…
– Что потом?
– Разогнал свою «семаку» до ста шестидесяти, вывел на разделительную полосу и спрашивает: «Ну что, Андрюша, любишь быструю езду?» Мимо встречные машины: фыр, фыр… В динамиках: «инту зэ файе-оо-оо!» Я ему ору: «Нет, Олег Николаевич, такая езда мне совсем не нравится». Он: «Я так и думал. А потому вылезай, Андрюша, я дальше сам поеду, один». И тормозит у обочины.
– А ты? – спросила Светлана, глаза которой стали круглыми, как у героини какого-нибудь мультфильма.
– А я не вылез, – буркнул Костечкин. – Олег Николаевич пригрозил голову мне отвинтить и за шиворот хватался, а потом извинился и замолчал. Так и молчит до сих пор.
– Ему бы водки, – предположила Светлана.
– Скажи еще: бабу!
– Бабу даже лучше.
– Ха-ха-ха, – отчетливо произнес Костечкин. Этим он давал понять, что его смешит самоуверенность глупой девушки.
Светлана лишь фыркнула по-кошачьи и вышла из комнаты. На ней не было ничего, кроме старенького халата с чужого плеча, скорее всего Ленкиного. Грубоватая ткань поглаживала затвердевшие соски, снизу тянуло холодком. Странное это было чувство: ощущать себя одновременно похотливой самкой и… заботливой дочерью, может быть, даже немного матерью. Такое приятное и такое тревожное состояние. Раньше Светлана никогда ничего подобного не испытывала.
Громов сидел за столом и пил, но не водку, а кофе. Напиток был черным, как смоль, и таким же вязким на вид. Стоило Светлане заметить это безобразие, и у нее во рту скопилась горькая слюна.
– Зачем вы… так? – сказала она и осторожно забрала у Громова чашку.
Его пальцы не оказали никакого сопротивления, послушно разжались, словно их обладатель умер.
– И курить так много совсем не обязательно…
Он заметил ее только после того, как она затушила его сигарету в пепельнице. Вернее, повернулся к ней лицом. Его глаза казались совершенно незрячими. Взгляд Громова был обращен куда-то внутрь его самого, а не на окружающий мир.
– Миленький… – Светлана погладила его по щеке.
Было такое ощущение, точно прикасаешься к каменному изваянию. Когда Громов неожиданно схватил девушку за запястье, она невольно вскрикнула, решив, что сейчас ей сломают руку. Но он лишь коротко прижал ее ладонь к своему лбу, а потом отстранил и снова сделался прежним. Почти. Потому что прежде у Громова не наблюдалось привычки машинально проводить рукой по лицу, будто бы убирая оттуда невидимую паутину.
– Чего тебе? – глухо спросил он. – Пожалеть меня пришла? В этом нет никакой необходимости.
– Разве плохо, когда жалеют?
– А разве от этого кому-нибудь становится лучше?
– Да, – убежденно ответила Светлана. – Ты как бы раздаешь свое отчаяние другим людям.
Громов заглянул в пачку «Кэмела» и, не обнаружив там сигарет, смял ее в кулаке.
– Я не собираюсь раздавать себя по частицам, – сказал он. – Как говорится, все свое ношу с собой.
– А разве мне не полагается хотя бы маленькой частички? – мягко спросила Светлана и вдруг задохнулась.
Взгляд, брошенный на нее, был тверд и холоден. Как крепко слепленный снежок, брошенный в лицо. Не полагается – ответили ей глаза Громова.
Вслух были произнесены совсем другие слова, но Светлана их не запомнила. Она прислушивалась к себе. Оказывается, для того, чтобы тебя тянуло к другому человеку, вовсе не обязательно взаимное влечение. Одновременное отталкивание и притяжение – вот что такое отношения между мужчиной и женщиной. Тот, чье поле слабее, и попадает под чужое влияние.
Чтобы сохранить независимость, Светлане полагалось немедленно встать и выйти вон, демонстрируя полное равнодушие к происходящему. Ха! Очень ей нужно изображать собачку, виляющую хвостом перед человеком, который даже на ласковую улыбку никак не может расщедриться! Нет уж, дудки!
Так гневно подумала Светлана Кораблева. И… осталась.
4
Вечером смотрели телевизор.
Костечкин между делом протирал детали разобранного пистолета, разложенные на газете. Этим он давал понять Громову, что на попятный идти не собирается, готов сражаться до конца, было бы с кем.
Светлана сидела на диване в такой позе, что полы халата скорее открывали ее ноги, чем прикрывали. Она тоже не собиралась идти на попятный и тоже давала это понять, только в своей манере.
Громов, казалось, забыл о существовании обоих. Не верилось также, что он видит происходящее на экране. Скорее всего, ему просто требовалось какое-то мельтешение перед глазами, чтобы не так остро ощущать свою вынужденную бездеятельность.
Заканчивался фильм из жизни двух героических американских летчиков. Сначала они влюбились в одну и ту же девушку, а потом япошки разбомбили Перл-Харбор, и они здорово расстроились. Но все закончилось хорошо – возмущенный вероломством япошек, американский президент отправил летчиков выполнять акцию возмездия. Последовавшие за этим ядерные взрывы в Хиросиме и Нагасаки не показали, а зря. Там ведь погибло около четверти миллиона человек – примерно по пятьдесят косоглазых за каждого погибшего американца. Разгромный счет.
Костечкин смотрел-смотрел, а потом сделал неожиданный вывод:
– Паскудный народец. Без подлянок никак не могут.
– Японцы? – спросила Светлана.
– При чем здесь японцы? Они ведь не с мирными жителями воевали.
Режиссер фильма, наверное, здорово бы расстроился, услышав этот приговор. Он ведь совсем другое имел в виду: торжество американского духа, величие нации и прочую лабуду, в которую почему-то упорно верят янки, никогда и не воевавшие толком.
– Тебе надо политическим комментатором работать, – язвительно заметила Светлана, косясь на Громова: слушает ли? – Лично я уважаю тех, кто способен за себя постоять.
Тот на это никак не прореагировал. Молча смотрел на экран, где рекламировали то ли чипсы, то ли чудо-йогурты, без которых пищеварение нынче никак не наладишь.
– Это американцы способны за себя постоять? – возмутился лейтенант и тоже покосился на Громова. – Да они без своих ракет и самолетов никто! Правильно я говорю, Олег Николаевич?
– Жвачка, – сказал Громов.
– Это не жвачка, а дезодорант, – возразила Светлана, сверившись с изображением на телеэкране.
– Я кино имею в виду, – буркнул Громов. – Насколько я понял, тут кто-то поинтересовался моим мнением.
Кто-то обиженно шмыгнул носом. У него, между прочим, имелись имя и фамилия. Он звучно загнал обойму в пистолет, сунул его за пояс и заявил, ни к кому конкретно не обращаясь:
– Пойду-ка я лучше пива куплю.
– А еще лучше – сигарет, – сказал Громов, продолжая смотреть в телевизор, где началась программа местных новостей.
– Одно другому не помеха, – упорствовал Костечкин.
Возражений не последовало, но было и так ясно, что никакого пива он покупать не станет. Хотя входная дверь за ним захлопнулась достаточно громко.
Выждав минуту-другую, Светлана незаметно стиснула кулаки так, что ногти впились в ее ладони, и решительно заговорила:
– Можете мне ничего не отвечать. Можете по-прежнему делать вид, что я не существую. Но выслушать меня вам все-таки придется.
– М-м? – Громов приподнял брови, но заинтересованности на его лице от этого не прибавилось.
