Леонид Могилев - Век Зверева
У самого берега он лег в теплую яму, погрел бока, чуть не уснул даже. Никто его на берегу не ждал, вещи остались в целости и сохранности. Он полежал на песке, обсох, стряхнул с себя белейший из песков, оделся.
Он видел белый берег, зеленые мазки сосен, и это не могло быть ничем иным, как Куршской косой. Или, наоборот, материком. Чтобы понять, где он сейчас, он отправился вдоль кромки прибоя, налево. Берег образовывал как бы петлю. Ивану показалось странным, почему нет никаких отдыхающих. Берег сейчас должен быть просто забит народом. Если нет работы, нужно просто долго лежать в дюнах, экономить энергию, набираться солнца на всю долгую зиму, когда ветра и недоумение природы.
Примерно через час он вышел к реке. Сперва началось болотце, осока, далее рвались к небу камыши. И река-то была изрядной. Ничего похожего в области Пирогов не припоминал. Тогда вдоль реки он направился в глубь таинственной территории. Через часа два обнаружились признаки цивилизации. На противоположном берегу — поселок. Веселые черепичные крыши и коттеджи привлекательной конфигурации. На мосту Иван прочел название реки: «Нямунас». Немного подумав, он сообразил, что это литовский вариант Немана. Времени для шуток сейчас не было ни у Ивана, ни у его шкафоподобных сопровождающих, ни у того, кого он принял за офицера и кто офицером и являлся несомненно. Только вот какого рода войск и в каком звании?
Иван перешел мост.
Автозаправочная станция и буфет. В кармане и деньги завалялись. Сто тысяч одной купюрой.
Одет Иван в спортивный костюм и куртку из черного кожзаменителя.
— Кофе и сосиски. И пиво.
— Пожалуйста, — отвечает на чистейшем русском языке дамочка. Иван протягивает деньги. — Нет. Литы, пожалуйста.
Иван все не хочет верить в происшедшее с ним. Голод такой, что прямо всасывает душу в желудок. Нельзя ли ее переварить. И потому, пока у него не отобрали еду, он прямо руками берет сосиску, макает ее в кетчуп и проглатывает. Пытается отхлебнуть пиво, но девушка тянет кружку к себе, не отдает. Тогда он успевает захватить вторую сосиску и откусывает от нее.
В буфете кроме Ивана всего один посетитель. Пожилой литвин в дрянном костюме. Он с большим удивлением смотрит на Ивана, а тот выходит наружу.
Он ждет увидеть тех, кого не может не быть сейчас где-то рядом, но никого не обнаруживает. Тогда он отправляется на обзорную экскурсию по населенному пункту Русне, как он уже успел это уяснить из указателя при въезде. Одна, в принципе, улица, пограничный городок, вот и комендатура с национальным флагом и гербом, вот и мэрия, или как она там у них называется. Вот здесь, кажется, можно совершить простейшую валютную операцию. У Ивана никто ничего не спрашивает, он получает несколько монеток белых и желтых, находит бар, просит рюмку, кофе, еще сосисок.
Уже на автостанции, когда он покупает билет до Паневежиса, его наконец останавливают:
— Ну, хватит, пошли наконец.
Русскоговорящий молодой человек, два полицейских. Его ведут вначале в полицию.
— Ваши документы?
— Никаких документов у меня нет. Я турист.
— Украли?
— Конечно.
— А кто вы вообще?
— Я русский турист. Прошу отправить меня в консульство.
— Обыщите его.
Документы обнаруживаются у него в куртке, под подкладкой. Иван твердо знал, что не брал их с собой. Они у него вообще в части. В Балтийске. В сейфе. На хуторе — только пропуск. Это не есть порядок, но где порядок есть сейчас в принципе?
Но вот они. И военный билет, и прочие книжечки.
— Иван Иванович Пирогов?
— По всей видимости.
— Как попали на литовскую территорию?
— А вы будто не знаете?
— Не знаю, — совершенно искренне говорит полицейский, — будем писать протокол о незаконном переходе границы.
— Меня сюда привезли на вертолете неизвестные личности. Как я предполагаю, по договоренности с вашим Департаментом охраны края. Впрочем, я не силен в вопросах силовых ведомств.
— Значит, вы признаете, что вас высадили с вертолета на территорию Литовской республики вместе с отрядом КГБ? Я, знаете, тоже не очень разбираюсь, как это у вас там все называется. Я мирный человек.
— Слушай, ублюдок, кончай придуриваться, — привстал Иван и потянулся к полицейскому чину.
— Запишите в протокол, что он оказывал сопротивление при задержании. Что у него было еще с собой?
— Вот это. — И появляется сумка спортивная, совершенно новая, никогда Иваном не виданная ранее.
— Откройте.
Из сумки извлекается автомат «КСУ», портативная радиостанция, коробка патронов и запасной рожок. Неснаряженный.
— Ваше? — спрашивает чин.
— Нет. Первый раз вижу.
— А вот свидетели говорят другое. С этой сумкой вы пропутешествовали с побережья, вошли в поселок, потом попытались углубиться на территорию республики.
— Вы где так по-русски научились? Или тоже ряженый?
— Обижаете. Я в Москве институт закончил. В Архангельске служил.
— Врешь, собака. Вашего брата к механизмам приставляли.
— А я и был механиком. При автомашинах. Золотое время было. Саломбала, клюква, девки.
— С какой целью нарушили границу?
— С целью убить президента Бразаускаса.
— Запишите.
— Я, вообще, решил всех бывших членов ЦК убить. Аккуратно, методично и жестоко.
— А почему начали с нашего?
— Ближе всего.
— Запишите.
— Ладно. Хватит записывать. Кто со мной будет говорить?
— Это совсем другое дело, — вмешивается штатский молодой человек. Появляется мобильный телефон, шепот какой-то, кивание головой. — Я господина Пирогова позаимствую у вас.
— Надолго?
— Ну, это зависит от него. Может быть, и насовсем.
— Вот тут распишитесь и вот тут.
Ивана отвезли недалеко, в соседний поселок Шилуте. Там, в коттедже на окраине, и стали допрашивать…
Комната большая, должно быть, светлая. Занавешены окна. Музыка легкая и популярная, приглушенная.
Молодой человек не заставил себя долго ждать. С ним появилась неизбежная бригада с чемоданчиками, зажглась настольная лампа. Не в глаза, а так, для интима. Желтое пятно, чтобы было за что уцепиться взгляду.
Допрашивал иностранец. Акцент не литовский, не польский. Что-то подале.
— Значит, вы уяснили ситуацию. Незаконный переход границы, оружие, сопротивление при задержании. Срок большой.
— Я его весь не смогу отбыть.
— Не выдержите?
— Через год освободят советские войска.
— Смелое предположение, впрочем не лишенное некоторой логики.
— Скажите мне, зачем огород городить? Нельзя меня было в Кенигсберге допросить? Зачем сюда?
— А вы тот баран, прошу прощения, которого отдали на заклание. Должна же массовка быть в любой провокации? А на вас кровь большая по ту сторону границы. Хотите, и на этой организуем.
— Но вы-то знаете, что нет на мне крови?
— Ну, в этом еще разобраться нужно. Кто убивал наших людей на хуторе?
— Стрелок. Умелый и ловкий.
— Кто из них?
— Вот этот, — безошибочно показал Иван на фото Бухтоярова.
— Фамилию его, естественно, не помните?
— Отчего же не помнить? Зворыкин.
— Рассказывайте, как все произошло.
— Начинать придется с Отто Генриховича Лемке.
— Ну и начинайте.
Иван рассказывал долго, подробно, ничего не скрывая, понимая, что если есть у него какой-то призрачный шанс, то он там, в тонких совпадениях или различиях того, что он излагал, и того, что от него желал услышать большой мастер сыска, специально, должно быть, прилетевший откуда-нибудь из-за океана. Примерно час ушел на пересказ прошедших событий, сопровождавшийся вопросами и конспектированием, записью на диктофон и короткими фразами, которыми перебрасывались господа, хозяева ситуации.
— Отдохните теперь, Иван Иваныч, — наконец разрешил ему сыскарь, и Ивану принесли чай, бутерброды, сигареты. За трапезой он скоротал еще минут сорок, потом его одиночество (охранник в кресле у окна не в счет) было прервано.
— Вы нас извините, придется выполнить одну формальность.
Ивана привязали ремнями к подлокотникам кресла, закатали рукав на левой руке, вогнали несколько кубиков из шприца.
Второй, настоящий допрос он не помнил вовсе. Его, уже безвольного, загипнотизировали, задавали вопросы, опять совали под нос фотографии, и опять он выбрал Бухтоярова-Зворыкина.
Побег Пирогова
— Жить-то хочешь? — уточнил сыскарь.
— Нет, — честно признался Иван.
— Я верю.
— А веришь, так убей.
— Нет, Иван Иваныч. Это уж ты сам. Но прежде или в литовскую тюрьму, или назад, в Кенигсберг.
— А туда зачем?
— Там сейчас господин Бухтояров.
— Это еще кто?
— Это тот, кого ты называешь Зворыкиным.
— Это он так себя называет.
