Стивен Хантер - Второй Саладин
– Неподалеку от Эль-Пломо. В горах Сьерра-дель-Каррисаи. К западу от Ногалеса. Милях примерно в шестидесяти.
– А где все остальные?
– Внизу. В Эль-Пломо. Это большое приключение. Вчера ночью малыш плакал, хотел к маме. Но теперь он уже успокоился.
Тревитт с болью кивнул. Бедняга. Какого дьявола они не отпустили его? Теперь мальчишка черт знает где и по уши увяз во всем этом.
– Они скоро уже вернутся. Стоп, мистер. А вы кто такой?
Мексиканец впился в него настороженным взглядом.
– Просто парень, который вляпался в непонятно что, – последовал сбивчивый ответ Тревитта. – Я тоже искал приключений.
– Приключений ищут только сумасшедшие. Рейнолдо хочет умереть где-нибудь в теплой постели. С бутылочкой пива и теплой мягкой бабой под боком, которая не создает тебе неприятностей.
Тревитт прислонился к занозистому косяку и принялся выглядывать на узкой дороге взятую напрокат желтую машину. Боже, ну и счет ему выкатят!
– По крайней мере, – сказал он, – мы в безопасности. Это хорошее место, чтобы залечь на время.
– Да уж, тут безопасно, – расхохотался Рамирес. – Безопасно так безопасно.
Его улыбка так и лучилась весельем.
– В чем дело? Что тут такого смешного?
– Дело в том, что я позвонил из Эль-Пломо моему доброму другу Оскару Месе. И рассказал ему об этом замечательном безопасном местечке.
Тревитт уставился на мексиканца. Сначала он решил, что имеет дело с особо извращенным чувством юмора. Но широченная, с сумасшедшинкой, улыбка Рамиреса так и не угасла и не стала хитрой, и Тревитт осознал, что именно ему выложили, и чуть не покачнулся, как от удара.
Внезапно он ощутил прилив сил и заорал:
– Что? Что ты сделал? Что сделал? Надо же было так сглупить, выложить все ему!
Тревитт взглянул на дорогу. В любую секунду на ней могла показаться машина, битком набитая мексиканскими головорезами. А у них была «беретта». С четырьмя оставшимися патронами.
– Эй, мистер, взгляните-ка сюда, – позвал Рамирес.
Мексиканец привел его в угол и сдвинул какую-то пыльную циновку, под которой обнаружилось что-то вроде ящика или сундука, вкопанного в землю. Он опустился на колени, отпер замок и открыл крышку. И вытащил оттуда винтовку с оптическим прицелом.
– Эх, поохотимся, – сказал он.
Его улыбка не стала уже, но Тревитту она показалась людоедской.
Внезапно послышался какой-то шум, и Тревитт решил, что умирает.
Но это оказалась всего лишь его желтая машина.
Глава 33
Когда Улу Бег подошел к двери, он понятия не имел, что скажет, у него не было никакого плана.
Он постучался, гадая, что уготовил ему Всевышний на ближайшие несколько минут.
Дверь распахнулась, и он очутился лицом к лицу с женщиной в годах с выражением живейшего, крайнего американского дружелюбия на лице. Она произнесла лишь:
– Здравствуйте.
– Да, здравствуйте, как поживаете? – отозвался он.
Что-то в его словах – он так и не понял, что именно, – похоже, смутило ее.
– Да? Вы на вечеринку?
Он понятия не имел, что ответить. За дверью виднелся полутемный коридор, а в конце его – ярко освещенная комната, дымная и людная. Он ощущал эту толпу, было очень шумно, слышался хохот.
– Да? – повторила она.
Ей хотелось помочь ему. Он видел это.
– Все в порядке, – сказал он.
– А, – обрадовалась она, – вы, должно быть, доктор Абдул.
– Да. Доктор Абдул.
– Спасибо, что пришли. Джо восхищается вашими работами, несмотря на то, что не вполне разделяет ваше мнение о египетском господстве.
– Мне не терпится побеседовать с ним.
– Конечно, входите скорее. Не будем стоять здесь. О, вы такой высокий, а я и не знала.
– Да. Это дар Всевышнего.
– Да, наверное. Вы долго пробудете на факультете? Возвращаетесь в Каир в конце семестра или зимой?
– В конце семестра.
– О, я терпеть не могу эти краткосрочные контракты. Мы с Джеком были в Мюнхене, но грант был рассчитан всего на восемь месяцев. Меньше чем за два года по-настоящему в культуру не вникнешь. Как вам Америка?
– О! Мне здесь очень нравится.
– Прекрасно. Проходите. Джек вон там, у стены, за стойкой. Он нальет вам чего-нибудь выпить. А если вам удастся пробиться к Джо, передавайте ему привет от меня. Мне даже парой слов не удалось с ним перекинуться с тех пор, как он пришел.
– О, благодарю вас.
Он прошел мимо женщины и зашагал по коридору на шум. Несколько парочек переговаривались вполголоса в полумраке – должно быть, любовники. Он протиснулся мимо них и очутился в комнате, на краю толпы.
* * *Данциг знал, что она в его власти. Настоящая красавица, и притом совсем молоденькая, экзотичная. Возможно, она даже мулатка, или евразийка, или каких-нибудь смешанных филиппино-русских кровей. Она еще не разговаривала с ним, но не сводила с него глаз. Он понимал, что это нелепая затея, к тому же технические трудности – как доставить ее к нему в гостиницу, как потом доставить ее из гостиницы обратно – были неизмеримы. Но он желал ее!
Она, скорее всего, пришла с мужчиной. Но с каким? Не с тем ли колоритным типом, который сверлит его взглядом с порога? Это было не исключено, но Данциг, к тому времени уже уставший от разговоров и изрядно подвыпивший, все же решил рискнуть.
– Э-э… мисс?
– Да? – с легким акцентом.
– Э-э… я никак не могу понять. Вы учитесь в университете?
– Нет, доктор Данциг. Мой муж – адъюнкт-профессор физического факультета.
– О, это замечательно. Уверен, я не понял бы ни слова из его лекций. Должно быть, он блестящий ученый. Он здесь?
– Нет. Я пришла с любовником.
Она сообщила это совершенно буднично, но явно с целью шокировать его, увидеть, как знаменитый политик переменится в лице.
– Вы с ним говорили. Такой молодой задиристый политолог. Джереми Гольдман.
Данциг смутно припомнил человека, который мог подойти под это определение, но подробности так и остались зыбкими.
– Да-да, он высказал ряд интересных замечаний. Весьма занятный молодой человек, насколько я помню. По-моему, я ему не нравлюсь.
– О, он терпеть вас не может. Как, впрочем, и всех вообще. Но он очарован вами.
– Позвольте спросить… прошу прощения, если мой вопрос покажется вам нескромным, я поистине не держу в мыслях ничего дурного и вообще человек совершенно безобидный, – знаменитое данциговское самоуничижение, милое и беззастенчиво тщеславное, – очарованы ли мной вы?
– Ну… – Она помолчала.
У нее было хорошенькое, пикантное лицо, очень тонкое, с выдающимися точеными скулами модели, чуть азиатский разрез глаз и губы, полные, как сливы.
– Я бы сказала, слегка. Да. Слегка.
– Гм. Какой великолепный комплимент. Вы так милы к тщеславному старику. Позвольте спросить вас еще кое о чем – повторюсь еще раз, я не хочу быть нескромным и прошу вас остановить меня, если мой напор вас пугает…
– О, я ничуть не напугана.
– Ну, тогда позвольте спросить: он где-то поблизости? И вы собираетесь уйти отсюда вместе с ним? Я уверен, что собираетесь, я не хочу на вас давить.
Она хладнокровно огляделась по сторонам.
Чарди! Данцигу внезапно пришло в голову, что Чарди мог бы отвезти их обратно в гостиницу, а потом подбросить ее до дома. Но согласится ли он?
Ну конечно согласится. Пусть только попробует заартачиться. Данциг тоже принялся оглядываться по сторонам, но в поисках Чарди.
* * *Теперь Улу Бег видел его. Он оказался толще, чем был на фотографиях, в волосах проглядывала седина, глаза за толстыми линзами очков казались маленькими, как бусинки, брюшко выпирало из жилетки. Он слегка склонялся вперед, перегнув свое нескладное тело, и оживленно беседовал с какой-то женщиной. Дважды он взглядывал на Улу Бега в упор, чем приводил того в состояние столбняка. Но его взгляд быстро возвращался к женщине; говорил он негромко, настойчиво.
Курд стал пробираться сквозь толпу. И тут же задел кого-то.
– Прошу прощения, – сказал кто-то.
– Э-э… я…
– Кто…
– Э-э… простите, я, похоже…
– А, вы пытаетесь пробраться…
В конце концов расстояние в шестнадцать футов было преодолено. Он сунул руку под пиджак и нащупал «скорпион». Курд напомнил себе, что вытаскивать пистолет нужно не торопясь и уверенно и стрелять с двух рук. Его пальцы ощутили твердый, прохладный металл.
И все же он колебался.
Толстяк, болтающий с хорошенькой девушкой в самом сердце цивилизованного мира.
Он убил сотню человек, но все они были солдатами и в противном случае убили бы его. Он попытался думать о своих сыновьях – один погиб сразу, другой получил такую чудовищную рану, что он сам совершил над ним последний акт милосердия и любви. На Улу Бега нахлынули воспоминания, в носу у него запершило от едкой керосиновой гари и пыли, которую поднимали в воздух лопасти винтов и свистящие пули.
