Джеймс Сигел - Кружным путем
– Майлз что-то упоминал насчет игорных долгов, – проговорил Пол.
Игра. Ставки. Можно было употреблять разные слова, но Рейчел поняла бы их нисколько не лучше.
– Он ставил по десять долларов. Утром просматривал спортивные страницы газет и говорил: «Это на мои карманные деньги». Десять долларов! Какие могут быть долги?
– Игроки часто начинают лгать, Рейчел. Это болезнь. Вроде алкоголизма. Он говорил «десять долларов», а на самом деле ставил десять тысяч.
– Десять тысяч?! Не может быть! Я бы знала! У нас не было долгов! Как я могла не заметить?
«Ничего ты не знала. Понятия не имела о его побочном бизнесе. Ты не замечала, как уплывали деньги, потому что не видела, как они приходили».
– Видимо, у него было больше денег, чем вы себе представляли. Кто вел домашнюю бухгалтерию, выписывал чеки? Вы или он?
– Майлз.
– Вот видите. Если бы он захотел скрыть от вас деньги, у него были такие возможности.
Полу показалось, что Рейчел задумалась, насколько это было вероятным. В это время в комнату вошел очередной соболезнующий, наклонился и что-то прошептал ей на ухо.
– Спасибо, – прошептала в ответ вдова.
Мужчина чинно кивнул и, пятясь, удалился, словно считал неуважительным поворачиваться к скорбящей женщине спиной. Пол вспомнил, как неловко вели себя люди, когда утешали его. Что сказать мальчику, у которого рак унес мать? А что сказать вдове, у которой застрелился муж?
Рейчел подняла на него глаза.
– Не могу взять в толк. Я бы поняла. Это же просто деньги. Нам бы помогли. Как-нибудь выкрутились бы. Вся община его бы поддержала. Все бы кончилось хорошо.
«Нет», – чуть не сказал Пол. Ничем хорошим это не кончилось бы. Община могла поддержать продувшегося игрока, но не контрабандиста наркотиков и похитителя людей.
– Покончить с собой только потому, что кому-то задолжал? Бессмыслица!
Пола снова так и подмывало выложить все напрямик. Дело было не в деньгах, а в страхе. И не только за себя – за жену и сыновей. В итоге себялюбец пошел на самоотречение. Майлз решил: если его не станет, семье ничто не будет угрожать. Однако Риохас не из тех, кого ужаснет мысль убить женщину и ее детей.
– Множество людей совершают убийства из-за денег, – продолжал он. – Убивают себя или других. Я это знаю, потому что работаю в страховой компании.
Рейчел опустила глаза и уперлась взглядом в свои руки. Пол заметил, что у нее на пальце все еще надето обручальное кольцо. Интересно, сколько времени понадобится, чтобы она его сняла и спрятала в ящик секретера?
– И что же он вам еще сказал? Похоже, именно вас он выбрал, чтобы поверять все свои секреты? – Это было произнесено с легким оттенком горечи.
«Нет, – сказал себе Пол. – Не все».
– Рассказывал о семье. Говорил, как вы ему дороги.
– Оказывается, не очень. Вы говорите мне то, что я, по-вашему, хочу от вас услышать. Не надо.
Пол покачал головой.
– Я определенно почувствовал, что семья была для него всем. Удивляюсь, почему вы сами не взяли на воспитание ребенка. Ведь помощь детям была его жизненным призванием.
Рейчел ответила не сразу.
– Сомневаюсь, чтобы община одобрила такой шаг – взять ребенка из Колумбии. Мы – изолированное сообщество, мистер Брейдбарт. Это еще мягко сказано. Неприятно об этом говорить. Но это так.
– Мне показалось, что у Майлза были странные отношения с общиной и религией. Что-то вроде любви-ненависти.
– Это не религия. Это образ жизни.
– Понимаю. Но не уверен, что этот образ жизни был комфортен для Майлза.
– А он и не предполагает комфортности. Он требует угождать Богу. А это непросто.
Кто-то заглянул в комнату, но увидел, что они разговаривают, и не стал мешать.
– Вы кого-нибудь из них видели?
– Кого-нибудь из кого?
– Из детей. Которых брали на воспитание.
В комнату вошла пожилая женщина, наклонилась к Рейчел и что-то сказала на идише. Вдова поднялась. Пол хотел ее поддержать, но Рейчел отстранила его. У Пола сложилось ощущение, что эта женщина сильнее, чем показалась на первый взгляд, – достаточно сильная, чтобы пережить самоубийство мужа и все следующие за ним долгие, одинокие ночи. Во второй раз она не скоро упадет в обморок.
* * *Пол еще немного покрутился в их доме.
Ему становилось все более неуютно. Жара жарой, но, кроме нее, ему досаждали косые взгляды, перешептывание на идише и недружелюбие соболезнующих, которые явно не звали его в свою компанию.
Но тут, к его большому облегчению, явился еще один такой же неуместный человек, как он сам.
Он был черный – чернее некуда.
Поначалу Пол решил, что человек пришел убраться. Собрать пустые тарелки, полные крошек коробки из-под пирогов, испачканные губной помадой картонные стаканчики и вынести все это в мусорный ящик.
Однако на черном был костюм. Плохо сидевший, не слишком дорогой, но тем не менее костюм. Он был bona fide[57] соболезнующий.
Тут же стало очевидно: если на Пола смотрели, как на лезущего не в свое дело, то на него – как на откровенно непрошеного гостя.
Но черного как будто не тронула реакция собравшихся на его появление. Он подошел к Рейчел, которая снова сидела на неудобном табурете без спинки (Пол отметил, что и это неудобство, видимо, было одной из составляющих их образа жизни), наклонился, пожал ей руку и что-то сказал. Рейчел выглядела немного изумленной – наверное, все еще переваривала то, что сообщил ей Пол. Но нашла в себе силы кивнуть и что-то пробормотать в ответ.
Когда черный отошел и уставился на последнюю оставшуюся на столе галету с печеночным паштетом, явно не понимая, что это такое, Пол объяснил:
– Печень.
– Неужели печень? Вот уж не подумал бы. Ненавижу печенку.
– Это печеночный паштет, совсем другое дело. Очень вкусно.
– Все равно я не любитель печени. Меня зовут Джулиус.
– Пол Брейдбарт. – Они обменялись рукопожатием.
– Похоже, Пол, мы с вами здесь единственные, кто не носит тюбетеек.
– Кип. – Пол не удержался, чтобы не поправить его.
– Как? Ну да ладно, все равно.
– Вы друг Майлза?
– Друг? Угу. Наши дорожки пересекались.
– По профессиональной линии?
– Что?
– Вы тоже адвокат?
Вопрос рассмешил Джулиуса.
– Да нет, я с другой стороны.
– Что значит «с другой стороны»?
– Он меня защищал. – На правой кисти Джулиуса был длинный шрам, убегавший к запястью.
– О, так Майлз был вашим адвокатом?
– Именно. Суд по делам несовершеннолетних. Давние дела. Я был тогда скверным мальчишкой и вляпался в дерьмо.
– Он вам помог?
– Еще как! Вытащил мою задницу из детской каталажки.
– Освободил вас из тюрьмы?
– Типа того. А что тут удивительного?
– Я просто поддерживаю разговор.
– Ах вот что…
– Я никого здесь больше не знаю.
– Мне с ними тоже не в жилу.
– Тогда зачем пришли?
– Я же сказал: Майлз все отлично обтяпал. Вытащил из детской тюрьмы.
– Вас отпустили?
– Вам выдать отчет по полной программе? Так вот, я оказался по уши в дерьме. Застрелил одного козла. А Майлз добился, чтобы меня освидетельствовали. Асоциальный тип. Таких помещают в дурдом.
– Ну и что? Получилось удачно?
– Ничего. Сидишь себе, рисуешь картинки, к тебе особенно не пристают. Я много читал, все время терся в библиотеке. А когда вышел, уже знал, куда пойти, кроме как к тем волкам.
– И долго пришлось там оставаться? В больнице?
– Немало. Угодил в зверинец в пятнадцать лет.
– Зверинец? Вы же сказали, что там не так плохо.
– Угу. Мы называли больницу зверинцем, потому что она стояла напротив зоопарка в Бронксе. По ночам мы слышали слонов. А иногда львов. Весной наших придурков выводили туда на прогулку. Давали еду для лам. А половина ребят сами ее ели. Вот умора.
Один из соболезнующих, пожилой еврей с густой седой бородой, покосился на них укоризненно.
– Ну вот, нас опять записали в невежливые рожи.
Пол под предлогом поисков съедобного куска мягко увлек собеседника в другой конец комнаты.
– Вы поддерживали отношения с Майлзом? – спросил он, когда нужная тарелка была найдена, захвачена и подчищена.
– Вроде того. Время от времени. Заскакивал, если делал что-то хорошее, чтобы он знал, что я еще жив. Клевый был человек.
– Да, – подтвердил Пол.
* * *Настало время уходить.
Джулиус откланялся несколько минут назад, объявив о своем уходе у входной двери:
– Джулиус вас покидает, но никто об этом не жалеет.
«Что я предложу орнитологу? – думал Пол. – Неопределенный доклад о многообещающих близких результатах?»
Он попрощался с Рейчел и мальчиками, и вдова с облегчением наблюдала, как он уходит.
А на ступенях столкнулся с кем-то, кто поднимался в дом.
Поднял глаза, собираясь извиниться, и осекся.
– Не покажешь, где припаркована машина?
Моше был одет в элегантный траурный костюм – черный шелковый пиджак, угольно-черный галстук и пришпиленная к волосам заколкой черная вязаная шерстяная кипа. Он был не один.
