Дональд Гамильтон - Группа ликвидации
Обычно Мак не употреблял шуточек на тему естественных отправлений человека: подобные остроты всегда служили знаком его истинного отношения к людям, с которыми нам приходилось теперь сотрудничать. Он скорчил желчную гримасу.
— Нас попросили протянуть руку помощи, Эрик. Но если с мест будут раздаваться голоса протеста, нас могут попросить покинуть поле. Есть вероятность, что если ты там придешься не ко двору, какой-нибудь хмырь с шибко ранимой душой поднимет бучу и начнет из кожи вон лезть, чтобы насолить нам здесь, в Вашингтоне. Сегодня агент должен быть ловким дипломатом, — он одарил меня хмурой улыбкой. — Старайся изо всех сил, и уж если тебе приспичит взять кого-то из них за задницу, прошу тебя, умоляю тебя — только будь осторожен, смотри — не убей!
…Так что я сдержался и не стал ей доказывать, что по субординации мне ровным счетом начихать на ее авторитет и вообще на чей-либо авторитет, кроме Мака. Я даже не стал распространяться насчет того, что, играя роль моей няньки — как она выразилась — и сопровождая меня от Гетеборга до Стокгольма, а теперь вот проникнув в мой номер, она скорее всего превратила мою тщательно выстроенную легенду в одну из сказок дядюшки Римуса. Она, мягко говоря, не могла затеряться в толпе — с такими-то волосами! Любой, кто мог наблюдать за мной, сразу бы ее заметил. Ее контрагент из команды противника здесь, в Стокгольме, тотчас бы заинтересовался этой особой. Малейший намек на существование между нами какой-то связи сразу же заставил бы любого, с кем мне предстояло иметь дело, заподозрить неладное.
Мне надо было поддерживать с ней связь только по телефону — из соображений безопасности. Ворвавшись ко мне в номер таким вот образом, она нарушила все мои планы. Ну что ж, что сделано, то сделано, и причитаниями по этому поводу ничего уже не изменишь. Мне только придется, приняв во внимание случившееся, по возможности несколько изменить тактику поведения.
Я сказал смиренно:
— Мне очень жаль, Аврора… Или мне следует называть вас мисс Бореалис? Я не хотел…
— Меня зовут Сара. Сара Лундгрен.
— А, так вы шведка?
— Мои родители были шведского происхождения, — сказала она холодно. — Как и ваши, судя по вашей анкете. Я родилась в Нью-Йорке, если это вас интересует.
— Вовсе нет, — сказал я. — И я, правда, очень сожалею, что, может быть, все испортил тем, что позвонил этой Тейлор, но я отправил ей с теплохода радиограмму, в которой сообщал, что буду в городе к трем, а поезд опоздал, вот я и решил, что лучше будет дать ей о себе знать прежде, чем она устанет меня ждать и уйдет из отеля. Я бы связался с вами сегодня вечером, мисс Лундгрен, уверяю вас.
— Ах, — сказала она, слегка потеплев. — Понимаете, у нас же могли в последнюю минуту появиться новые инструкции для вас, и к тому же, по-моему, приказы на то и существуют, чтобы их выполнять, не так ли? Во всяком случае, полагаю, вам бы хотелось услышать от меня все, что я знаю о сложившейся ситуации, прежде чем бросаться вперед очертя голову. В конце концов, это же не бирюльки, сами понимаете. Человек, за которым мы охотимся, уже уничтожил трех наших лучших агентов, один остался инвалидом и лишился рассудка от невыносимых пыток, после которых он чудом выжил, — не говоря о муже этой Тейлор. Надо сказать, о том, что с ним случилось, мне известно только с ее слов, и это, возможно, правда, а возможно, и нет. Насколько я знаю, вас хорошо ввели в курс дела еще в Вашингтоне, но мне кажется, вам небезынтересно было бы узнать также и точку зрения агента с места событий.
— Естественно! — сказал я. — Я очень надеялся, что вы сможете посвятить меня в детали, которые не фигурируют в официальных донесениях, мисс Лундгрен.
Она коротко улыбнулась.
— Пожалуй, мне надо извиниться. Поверьте, я не хотела корчить из себя очень важную особу, но я просто люблю, когда все делается в соответствии с правилами и инструкциями, а вы, знаете ли, оскорбили меня в лучших чувствах!
— Оскорбил в лучших чувствах? — изумился я. — Как? Когда?
Она рассмеялась.
— Когда незнакомая дама обращается к вам, мистер Хелм, в общественном месте, например на вокзале, и вовсю строит вам глазки, вам не следует поворачиваться к ней спиной и, ни слова не говоря, идти прочь. Это заставляет женщину думать, что… она непривлекательна. Я действительно пыталась вас подцепить. Мне казалось это наиболее естественным способом вступить с вами в контакт. А что же вы? Оставили меня стоять на привокзальной площади с раскрытым ртом, как последнюю дуру! — Она снова рассмеялась. — Ну, объект ждет вас. Мы поговорим позднее. У меня небольшой магазин дамского платья на Йоханнегатен — «гатен» по-шведски «улица», вы ведь знаете. Я живу в квартире над магазином. Лестница на второй этаж расположена у стены в торговом зале…Нет, так не пойдет. Вам лучше туда не приходить.
После того, как она нарушила всю мою конспирацию, это уже не имело большого значения. Но я все же сказал:
— Мне это кажется не совсем разумным. Хотя и, безусловно, приятным. Ее улыбка увяла.
— Немедленно прекратите со мной так разговаривать, друг мой! Я занимаюсь этой работой не со вчерашнего дня. И если я назначаю деловое свидание мужчине в полночь — можете быть уверенным, что мы будем обсуждать исключительно дела. Кроме того, я обручена и собираюсь выйти замуж, как только завершится мой срок пребывания здесь. Пожалуйста, уясните себе: только то, что мне не нравится, когда мужчина вроде вас бросает меня одну на улице, вовсе не означает, что я готова лечь с ним в постель!
— Вас понял, — сказал я. — Извините! Она сказала сухо:
— Вероятно, вы пойдете с ней ужинать, если у вас получится ее пригласить, не так ли? Вам предстоит обсудить с ней массу технических деталей, но, пожалуйста, постарайтесь в разговоре не касаться будуарных тем. Я вижу, вы возомнили себя этаким скороходом — может быть, так и следует действовать. Но учтите: у вас будет потом много свободного времени, если все сложится удачно, и я не собираюсь всю ночь напролет дожидаться вашего доклада. Как только вы от нее отделаетесь после ужина, пойдите прогуляться. Это здесь ни у кого не вызовет удивления. В этой стране люди много гуляют. Вы нигде больше не встретите столь энергичных людей. Когда выйдете из отеля, пересеките улицу, подойдите к набережной и поверните влево. Идите вдоль воды. Чуть дальше на берегу есть небольшой парк. Войдите в парк и через пятьдесят ярдов увидите телефонную будку. Вы уже видели здешние телефоны-автоматы? На столбиках со стеклянным белым шаром наверху и с освещенными надписями с четырех сторон. Очень красиво — особенно ночью. Вы сразу заметите.
— Постараюсь.
— Когда зайдете под стеклянный купол, сделайте вид, что набираете номер: снимите трубку и ждите. Я буду рядом. Я подойду к вам, как только пойму, что за вами нет слежки, — она улыбнулась. — Простите, если я была с вами немного груба. Думаю, мы поладим.
Она вышла из номера, сдержанно и изящно колыхая узкими бедрами под твидовой юбкой, а я, глядя ей вслед, поймал себя на мысли, что вовсе в этом не уверен. Мне никогда еще не удавалось поладить с женщиной, у которой была бы такая невзрачная попка.
Глава 4
Я постучал в дверь триста одиннадцатого номера, и мне открыла высокая стройная смуглая девушка в обтягивающих черных брюках. На ней был свободный черный свитер крупной вязки, в руках она держала длинный мундштук. Невзирая на свой битнический наряд, а возможно, и благодаря ему, она выглядела слишком молодо для вдовы, с которой я недавно говорил по телефону.
— Я Мэттью Хелм. Миссис Тейлор остановилась в этом номере?
— Я Лу Тейлор, — ответила она уже знакомым мне глубоким, чуть хрипловатым голосом и протянула руку. — Рада с вами познакомиться, мистер Хелм.
Я всегда немного смущаюсь, когда женщина по-мужски дает мне пятерню, и, наверное, это смущение было написано на моем лице, потому что девушка хрипло рассмеялась и сказала:
— Вы привыкнете к этому, пробыв здесь неделю. Эти чертовы шведы обожают рукопожатия — и мужчины, и женщины… Ну, что вы стоите, проходите? Как прошло ваше морское путешествие?
— Замечательно. Местами был густой туман.
— Можете считать, что вам повезло, — сказала она. — На Атлантике в это время года часто штормит и льет дождь.
Она закрыла за мной дверь. Я последовал за ней в гостиную. Ее номер был расположен не совсем так, как мой, но все равно между ними было явное сходство. На подлокотнике единственного большого кресла у окна сидел мужчина. Он встал и шагнул мне навстречу.
Он был высокий, широкоплечий, немного моложе меня, с приятным мальчишеским лицом и густыми вьющимися каштановыми волосами — коротко стриженными и прилизанными к черепу так, словно он их стеснялся. На нем были фланелевый пиджак и брюки — в таких ходят выпускники престижных американских университетов, — белая рубашка с пристегнутыми уголками воротничка и галстук. Галстук он повязывал себе сам. Отец сказал мне как-то, что в его время мужчина, который повязывает себе галстук сам, в большей степени заслуживал называться джентльменом, чем тот, который предпочитал галстуки на резинке. Но что отличает джентльмена в наше время, мой старик не удосужился мне разъяснить. Для него это отличие и так было очевидным.
