Александр Авдеенко - Дунайские ночи
- Не наговаривай на жену. Одна живет, да вот только…
- Ну?
- Не узнаешь ты ее.
- Что ж так? Постарела?
- Все сам увидишь, сынок… Пойдем.
Дорофей посмотрел на дверь, ведущую в дом.
- Долгонько спать любит. Раньше, бывало, до зари по двору бегала. Разбуди ее, предупреди.
- Нету ее дома.
- Где же?
- Уехала в Москву.
- Зачем ей Москва понадобилась?
- Понадобилась!
- Не заблудится?
- Мавра-то? - мать улыбнулась.
Насторожился Дорофей. Что-то тут не так.
- А ребята дома?
- И ребят нету.
- В школе?
- Это в их-то года?! Опомнись, отец! Старшему двадцатый пошел, младшему - восемнадцать.
- Где же они? На рыбалке?
- Хватай выше!
- Не понимаю. Чего-то недоговариваешь.
- Ох, сынок, десять коробов я тебе недоговариваю! - Она вытерла о ситцевый фартук руки. - Пойдем, в доме все расскажу… Не упирайся! Иди на свет божий, дай мне разглядеть тебя как следует.
- Постой, маманя! Нельзя мне на свету быть. С той стороны я сюда пробился!… Беглец.
Домна Петровна не ждала от сына таких слов. В глазах ее уже не светилось счастье. Они наполнились страхом.
- Беглец?… Откуда?… - прошептали похолодевшие губы, а руки безжизненно повисли.
- Границу нарушил. Под водой. В маске. Сделался жабой, чтобы вырваться домой. Ох, мама, и натерпелся!… По самые ноздри хлебнул горькой жизни. Невмоготу больше, вот и вернулся. Добром нельзя было, так я хитростью выкарабкался.
Домна Петровна окаменела, слушая сына.
- Известно, не помилуют власти, если узнают, что объявился я.
- Если узнают?… - переспросила Домна Петровна. - А разве ты скрываться хочешь?
Дорофей не сразу ответил. Подумал, сказал:
- Явлюсь с повинной. Только не сегодня. И не завтра. - Он схватил холодную, чужую руку матери, прижал к своему лицу. - Матунюшка, не осуждай! Не за свободную жизнь я цепляюсь. По вас стосковался. Насмотрюсь на тебя, на Мавру, на ребятишек, отведу душу, а потом… А пока никто и ничего не должен знать… На острове есть пограничники?
Мать незряче смотрела на сына, думала о своем.
- Я спрашиваю, на острове есть пограничники?
- Ты один?
- Что?
- Я пытаю, ты один вернулся с той стороны?
- Один. А что?
- Значит, с повинной?
- Ну да. Указ есть насчет помилования таких, как я, покаявшихся.
- А в чем виниться будешь?
- Границу перешел, закон нарушил.
- Всё?
- Понимаю!… Не веришь? Что ж, дело твое, спроваживай родного сына на тот свет.
- Что ты! - испугалась Домна Петровна. Руки ее обрели силу, потеплели. Схлынула с лица бледность. Обхватила Дорофея, прижалась к нему. - Верю! Если уж тебе не поверить, то лучше не жить. Чего ж мы тут прохлаждаемся? - всполошилась Домна Петровна. - Пойдем до хаты.
Он переступил порог и замер. Стоял, облокотившись о притолоку, и с изумлением рассматривал обстановку. Хата прежняя, а внутри…
- Проходи. Раздевайся. - Мать взяла его за руку, потащила к дивану, усадила… - Ну, вот ты и дома, сынок!
Тепло, а Дорофея все еще бьет дрожь. Мать поставила на стол графин с водкой, стакан, тарелку с яблоками.
- Замерз ты, как цуцик. Грейся!
Он налил полный стакан и выпил.
- Запасливые, хотя и без мужиков живете. Кто же из вас горькую пьет? Ты? Мавра?
- Гостей ублажаем.
- А часто они у вас бывают?
- Бывают.
Водка согрела Дорофея и вернула ему потерянную уверенность и смелость. Похрустывая яблоком, он оглядывался.
Не изменилась просторная, с окнами на Дунай горница: те же дубовые балки, выступающие на потолке, те же медовой желтизны деревянные стены. И все-таки это не та хата, в которой родился и вырос Дорофей. Многое изменилось. Выветрился мужской дух, дух рыбачьих сетей, болотных сапог, пропитанных рыбьим жиром. И охотничьим порохом не пахнет. Только яблоками. Яблоки, яблоки, яблоки. На полу, на подоконниках, в корзинах, под кроватью и даже на шкафу. Краснобокие. С девичьим румянцем. Темно-красные. Алые. Огромные, в кулак богатыря.
Не только это изумило Дорофея. Сияет полированный, с зеркальной дверцей шкаф, тумбочка с радиоприемником, мягкий диван. Круглый стол накрыт цветастой скатертью и окружен хороводом стульев. В соседней полусветлой комнате, в так называемой боковушке, Дорофей увидел дорогую кровать, гору белоснежных подушек, шелковое одеяло, большой ковер и стеклянный шкафчик, полный посуды.
Добро не показное, не для людей выставлено. Давным-давно обжито, стало привычным.
- Вот, значит, как вы живете!… Завидно!
- Сам себе завидуешь. - Домна Петровна подошла к сыну, как маленького, погладила по светлым, чуть влажным волосам. - Отдыхай, а я побегу творить угощение.
- Постой, мама!… Здорово, говорю, живете. Бросил вас бедняками, а вернулся… к богатеям. Раньше у нас так жили только немцы-колонисты, а теперь Глебовы на их место заступили. Ишь, как возвысились! Выходит, жене выгоднее жить без мужа, детям - без отца, матери - без сына.
- Обидно, что хорошо живем?
- Богатство ваше испугало. Откуда оно? Когда и как разбогатели?
- Почти все наши островные так живут, слава богу!
- Все?… Это почему?
- До работы стали жадные. И трудодень увесистый, удачливый, словно икряная белуга. Сад-то наш и пасеку видел?
- Ну, видел.
- С него все богатства собираем. Садище! Первый на Дунае! Во всех газетах пропечатали похвалы нашим яблокам и грушам, винограду и айве. И диплом на выставке в Москве выдали.
- А кто его посадил?
- Все. Старый и малый. И на мою долю штук двадцать саженцев приходится. А командовала твоя Мавра.
- Командовала?… Это с каких пор она в командиры выскочила?
- Люди вытолкали. Председателем колхоза избрали.
- А за какие заслуги?
- Ох, Дорофей, рассказывать мне про это и рассказывать!… С утра до вечера и с вечера до утра. Соловья баснями не кормят. Пойдем - накормлю, напою.
- Сиди, матунюшка! Рассказывай… За какие, говорю, заслуги Мавра в вожаках ходит?
- Работящая она. Головастая хозяйка. Вроде как пчелиной матки: одна за всех, а все за нее.
- Так!… Уродилась обыкновенной пчелой, а стала маткой. Как же это случилось?
- А я и сама, по правде сказать, не доглядела - как. Вон дерево - разве уследишь, как оно тянется к небу!…
Дорофей умолк, разглядывая стоящий под окном тополь. Ствол его уже толще корабельной мачты, серебристо-атласный. Гнездо аиста чернеет в зеленой листве. С вершины тополя виден, наверное, Дунай, протока, соседние острова, плавни, весь Лебяжий, с его садами, пасеками, дамбой.
- Когда дамбу насыпали? - спросил Дорофей.
- Давненько. Еще ребята в пятый класс бегали,
- А денег где раздобыли? В долги залезли?
- Никаких долгов. Дунайские морячки подсобили. Измаильские рабочие трактора прислали, да и сами работали. Такое творилось в то лето!… Чистый праздник. Народу - тьма-тьмущая. Машины днем и ночью гудели. Музыка. Песни.
- Мавра хороводила?
- Она… Перед ней теперь все глухие двери открываются. Депутат! Правительственные награды имеет - орден Ленина и Знамя это… Трудовое. - Домна Петровна засмеялась. - И всё наши яблочки, грушки и пчелки. За них вот и эту штуковину Москва прислала.
Домна Петровна сняла со стены «штуковину», бережно положила на колени сына.
Черная, дорогой резьбы рамка, тяжелое стекло, меловая бумага, золотые печатные буквы: «Диплом первой степени… Мавре Кузьминичне Глебовой… За высокие урожаи…» Подписи академиков, чеканные, как на сторублевках. Красные печати. Герб СССР. Эмблема Всесоюзной сельскохозяйственной выставки…
Дорофей повесил диплом на место, сел, отхлебнул из стакана водки.
- Ну, чем еще порадуешь?… Сыновья-то как поживают?
- Вчера убыли. Все лето были здесь: садовникам помогали, охотились в плавнях, рыбачили на протоках, камыш рубили.
- А куда уехали? Зачем?
- Каникулы кончились, вот и уехали. В Одессу. В институт. Студенты они.
- Студенты?… И Гордей и Аверьян?… Это как же?…
- А вот так… Всё как надо. Настоящие студенты. Стипендию получают. Славные ребятки. Инженерами станут. Тут, на Дунае, будут работать, дамбы и плотины насыпать.
- Отца-то хоть вспоминали?
- А как же!
- Добром или…
- Известно, что скажешь про родного отца, пропавшего без вести. Жалеют.
- Ну, а Мавра?
- И она. - Домна Петровна подсела к сыну, прижала ладонь к груди. - Печет страх? Не сомневайся.
- И рад бы не сомневаться, да не получается. Сижу вот в родном доме, а не верю: тут ли я? Эх, мама, если бы ты знала, под какими я жерновами побывал!
- Ничего, родной! Все забудется. Мы тебя с Маврой приголубим, выходим. Почему столько лет не подавал о себе весточки?
- Подавал. Из Турции, с Кипра, из Египта.
- Ни единого письма не получили.
- Застревали где-то. К рукам чужим прилипали.
Со двора донесся женский голос:
