Алистер Маклин - К югу от мыса Ява
— И что потом? После того, как полковник встретится с пленниками? Вы приготовили для них помещение?
— Оно им не понадобится, — жестко проговорил Ямата. — Все, что им будет нужно, — это хорошая заупокойная служба.
— Я не шучу, капитан Ямата, — твердо произнес Ван Эффен.
— Я тоже, подполковник. — Ямата улыбнулся и более ничего не сказал. Во внезапно воцарившейся тишине раздался скрип тормозов остановившегося посередине кампонга грузовика. Затем капитан Файндхорн тщательно прокашлялся:
— Отрядом командую я, капитан Ямата. Позвольте мне вам напомнить о международных соглашениях, принятых на период войны. — Несмотря на хрипоту и слабость, его голос был тверд. — Как капитан британского торгового флота, я требую…
— Успокойтесь! — почти прокричал Ямата, отвратительно сморщив лицо. Понизив голос до полушепота, еще более пугающего, чем яростный крик, он продолжил: — Вам нечего требовать, капитан. Вы не в том положении, чтобы требовать вообще. Международные соглашения! Надо же! Плевал я на международные соглашения. Они — для слабых, дураков и детей. Сильные люди в них не нуждаются. Полковник Кисеки не знает ни о каких соглашениях. Все, что он знает, — это что вы убили его сына. — Ямата театрально содрогнулся. — Нет на земле человека, которого бы я боялся, за исключением полковника Кисеки. Его боятся все. Он был бы страшным человеком во все времена. Теперь же убит его сын… — Он многозначительно замолчал.
— Как поступит полковник Кисеки? — В голосе Ван Эффена не слышалось волнения, ни даже эмоций. — Женщины и ребенок, конечно же…
— Они будут первыми — и их не обделят временем, — сказал Ямата, словно бы рассуждая о ходе предстоящего банкета. — Полковник Кисеки — настоящий творец в своем деле. Для таких маленьких, несведущих людей, как я, наблюдать за ним — значит приобретать неоценимый опыт. Полковник считает, что душевные страдания не менее важны, чем физическая боль. — Ямата находил тему весьма приятной и все более воодушевлялся. — Его основное внимание, например, будет приковано к присутствующему здесь мистеру Николсону.
— Неизбежно, — пробормотал Ван Эффен.
— Неизбежно. Поэтому он поначалу будет игнорировать мистера Николсона — и сконцентрируется на ребенке. Хотя — не знаю — он может и пощадить мальчика, ибо питает к маленьким детям неизъяснимую слабость. — Ямата нахмурился, затем его лицо снова просветлело. — Вероятно, в качестве объекта он изберет девушку — ту, что со шрамом. Сайрен вот говорит мне, что она и Николсон очень дружны, если не сказать больше. — Он долго рассматривал Гудрун, и от выражения его лица у Николсона все закипело. — У полковника Кисеки довольно необычный подход к дамам, особенно к молодым: весьма оригинальное сочетание бамбуковой терапии и водных процедур. Вероятно, вы слышали об этом, подполковник?
— Да, я об этом слышал. — Впервые за весь вечер Ван Эффен улыбнулся. Но улыбка была неприятной, и Николсон впервые за вечер ощутил страх и непоколебимую уверенность в окончательном поражении. Ван Эффен забавлялся с ним, как кошка с мышкой, издевательски поощряя его, выжидая подходящий момент для броска. — Да, я действительно об этом весьма наслышан. Должно быть, это интереснейшее зрелище. Могу ли я рассчитывать на позволение присутствовать при этих… мм-м… развлечениях?
— Вы будете нашим почетным гостем, мой дорогой подполковник, — вкрадчиво пропел Ямата.
— Прекрасно, прекрасно. Как вы говорите, это, наверное, весьма поучительно. — Ван Эффен игриво посмотрел на Ямату и равнодушно махнул рукой в сторону пленников. — Думаете, полковник Кисеки… м-м… побеседует с ними со всеми? Даже с ранеными?
— Они убили его сына, — безжизненно проговорил Ямата.
— Совершенно верно. Они убили его сына. — Ван Эффен снова оглядел пленников, теперь уже мрачным холодным взглядом. — Но один из них покушался также и на мою жизнь. Полагаю, полковник Кисеки не пропустит никого из них, не так ли?
Ямата поднял брови:
— Я не совсем уверен, что…
— Один из них пытался меня убить, — хрипло сказал Ван Эффен. — И у меня есть личные счеты, которые нужно свести. Вы оказали бы мне большую услугу, капитан Ямата, если бы позволили сделать это немедленно.
Ямата оторвал взгляд от солдата, ссыпавшего алмазы обратно в распоротый саквояж, и погладил подбородок. Николсон почувствовал, как стучит в висках кровь и заставил себя дышать ровно. Он сомневался, что кто-либо еще, кроме него, знает, что происходит.
— Полагаю, вы имеете на это полное право, мы многим обязаны вам. Однако… — Внезапно сомнения и неуверенность покинули Ямату, и он улыбнулся. — Ну конечно же! Вы являетесь здесь старшим по званию офицером союзной державы, и любой ваш приказ…
— Благодарю вас, капитан Ямата, — перебил Ван Эффен. — Считайте, что приказ уже отдан. — Крутнувшись, он быстро проковылял в гущу пленников, нагнулся, собрал в кулак рубашку Гордона на груди и яростным рывком поставил его на ноги. — Сколько же я этого ждал, ты, ничтожная крыса! Иди-ка сюда. — Игнорируя жалкое сопротивление Гордона, с искаженным от страха лицом бессвязно бормотавшего о своей невиновности, он протащил его через всю комнату к пустому пространству в глубине дома совета, прямо напротив двери, и с силой толкнул к задней стене хижины. Распластавшись по ней почти в полный рост, Гордон протестующе поднял руку, каждой черточкой своего некрасивого лица выражая безрассудную панику.
Оставив протесты Гордона без внимания, Ван Эффен, волоча ногу, направился к японскому солдату у помоста старейшин, державшему в одной руке собственную винтовку, а в другой — автоматический карабин Фарнхольма. С небрежной уверенностью человека, не ожидающего ни вопросов, ни сопротивления, Ван Эффен решительно выхватил у солдата карабин, убедился что он полностью заряжен, перевел предохранитель в режим автоматической стрельбы и двинулся обратно к Гордону, по-прежнему лежавшему у стены, неестественно расширив глаза, издавая стоны и причитания, перемежавшиеся судорожными всхлипами. В глазах устремленных на Гордона и Ван Эффена, светился целый каскад эмоций, от жалости и гнева до предвкушения и полного непонимания. Лицо Николсона было лишено всякого выражения, равно как и Яматы, правда, непрерывно облизывавшего губы. Никто и не пытался заговорить или двинуться. Несмотря на готовящееся убийство, нечто, не поддававшееся объяснению, витавшее в наэлектризованной атмосфере хижины, пресекало любое возражение или вмешательство. Когда же вмешательство все же случилось, исходило оно снаружи, с кампонга.
Пронзительный крик по-японски заставил всех резко повернуть головы к двери, за ним последовал шум короткой жестокой схватки, душераздирающий вопль и отвратительный полый звук, похожий на треск раскалываемого гигантским топором арбуза. Недолгое зловещее затишье почти немедленно разорвалось ревом и напором огня и дыма, с невероятной скоростью охвативших дверной проем и большую часть передней стены беснующимся трескучим пламенем.
Капитан Ямата сделал два шага в направлении двери и, не успев прокричать приказ, умер с открытым ртом, когда пули из карабина Ван Эффена разворотили ему полгруди. Оглушительное стаккато заговорившего внутри хижины оружия перекрыло гул пожара. Следующими упали сержант на помосте и солдат рядом с ним. И тут же ярко-красный фонтан хлынул из середины лица Сайрена, — а низко согнувшийся над медленно поворачивавшимся стволом карабина Ван Эффен, нисколько не изменившийся в лице, все еще давил пальцем на спусковой крючок. Он пошатнулся, когда первая винтовочная пуля попала ему в плечо, споткнулся и упал на одно колено, когда вторая впилась ему в бок, и, вопреки всему, продолжал сохранять каменное выражение лица, лишь сильнее напрягся побелевший указательный палец. Эта картина занимала все внимание Николсона, прежде чем он заметил рядом солдата, наводившего автомат на человека у стены, и бросился ему в ноги. Они покатились по полу и вскоре Николсон обрушил приклад автомата на очертания головы под собою, и спустя долю секунды уже стоял на ногах, отбивая сверкнувшее лезвие штыка, а ногой нанося удар в незащищенный пах.
Сомкнув пальцы вокруг тощего горла противника, он осознал, что Уолтерс, Ивэнс и Уиллоуби также стоят на ногах, отчаянно сражась в причудливом полумраке из красного огня и едкого удушливого дыма, наполнившего комнату. Он также осознавал, что карабин Ван Эффена замолчал, что какое-то другое автоматическое оружие с иной циклической частотой стреляет сквозь стену бушевавшего пламени, практически заслонившую дверной проем. И затем чей-то локоть, обхватив его сзади за шею, стал душить в мрачной, жуткой тишине. В глазах у Николсона вспыхнул розовато-красный туман, и старший помощник понял, что это — стучащая у него в голове кровь, а не блики неистовствовавшего пожара. Его силы иссякали, он уже погружался во тьму, когда смутно услышал за спиной крик душившего его. В следующий миг Маккиннон, спотыкаясь, за руку потащил его к полыхавшему дверному проему. Но было слишком поздно — во всяком случае, для Николсона. Рухнувший с крыши, объятый огнем брус лишь только зацепил голову и плечо, но этого оказалось достаточно, и даже более чем достаточно, учитывая его изможденное состояние, чтобы мрак сомкнулся над ним.
