Лен Дейтон - Вчерашний шпион
Я нашел стоянку для машин возле англиканской церкви. Было только около часа ночи, но вокруг не слышалось ни звука, ни шороха. И когда заглох мотор «фиата», наступила полная тишина.
Пина жила на четвертом этаже нового многоэтажного дома в фешенебельном районе с респектабельными обитателями. Напротив, через улицу, располагался магазинчик Пины. С ним соседствовали два иностранных банка, парикмахерская для пуделей и что-то типа атлетического клуба, который обычно на поверку оказывается салоном, где загорают под искусственным солнцем ожиревшие менеджеры.
Белый мраморный подъезд ее дома ярко выделялся в лунном свете. Фойе — сплошь затененные зеркала, приглушенное, скрытое за панелями освещение и запертые стеклянные двери с внутренним переговорным устройством и намертво прикрепленными ковриками перед ними.
— Это Чарли, — сказал я. С громким щелчком дверь распахнулась, зажглась надпись, предложившая пройти, и она мягко захлопнулась за мной.
Пина была одета так, как будто собиралась выходить из дома.
— Чарли… — начала она, но я покачал головой, и, увидев Билли, она наклонилась к нему. — Лапочка Билли, — обрадовалась она и прижала его к себе так крепко, что чуть не задушила в объятиях.
— Тетушка Нини, — произнес он с должным почтением, глядя на нее пристальным задумчивым взглядом.
— У него ноги мокрые, — вмешался я. — Он, видишь ли, отправился, пообщаться с рыбками в пруду в одной пижаме.
— Сейчас мы приготовим тебе горячую ванну, Билли.
— Вот здесь чистая пижама, белье и его вещи, — я показал на дорожную сумку, которую принес с собой.
— Твой дядя Чарли всегда обо всем позаботится.
— Но всегда чуточку позднее, чем нужно, — заметил я.
Видимо, желая оттянуть неизбежное объяснение со мной, Пина увела Билли в ванную. Я услышал, как набиралась вода, а Пина вышла и засуетилась, вынимая чистые простыни и наволочки, чтобы постелить своему маленькому гостю.
— Я хочу, чтобы ты увезла его в Англию, Пина. Отвези его обратно к Кети.
Пина смотрела на меня, не отвечая.
— Горячее молоко или какао? — громко спросила она. — Что ты предпочитаешь, Билли?
— Какао, пожалуйста, тетушка Нини.
— Я не могу, — наконец выдавила из себя Пина.
— Все кончено, хватит, друг мой, — заявил я ей. — Даже сейчас я не могу гарантировать, что помогу выпутаться из этой истории.
Она прошла мимо меня в крохотную кухоньку. Налила молока в кастрюлю, растерла какао и добавила сахар. Она занималась приготовлением напитка, сосредоточив на этом все внимание. И заговорила она не поднимая головы и не отвлекаясь.
— Тебе что-нибудь известно о других?
— Разработал операцию Серж Френкель, а ты и внук старого Эрколя изображали из себя группу «командос». Я догадался в конечном итоге.
— Шемпион мертв?
— Нет, — прозвучал мой ответ. — Его увезли, когда прибыли грузовики. Куда они направляются, Пина?
Она закусила губу, но затем покачала головой.
— Все так запутано, Чарли… сплошная кутерьма. — Молоко вскипело, и она разлила его по чашкам. Одну чашку она пододвинула мне, другую унесла Билли.
Я поудобнее откинулся в кресле и поймал себя на мысли, что безумно хочу спать. Я слышал звук льющейся воды и голоса Пины и мальчика. Я оглядел комнату. Среди цветного телевизора, комнатных растений и своеобразной мебели в стиле «металл с кожей», которая, как я считал, больше подходит для оформления офисов, встречались некоторые до сих пор сохранившиеся вещи из деревенского дома, где она жила с родителями во время войны. Сабля, которую некий давно почивший в бозе Бэрони имел при себе в битве за Солферино в те времена, когда Ницца и Савой разговаривали на итальянском. Рядом — выцветшая акварель, на которой был изображен дом недалеко от Турина, и фотография родителей Пины в день их свадьбы. В застекленной горке почетное место занимал страффордширский чайник с отбитым носиком. Во время войны он был тайником, где прятали детекторные кристаллы для радиостанции.
— Он уснул, — услышал я голос Пины. Она смотрела на меня так, как будто все еще не верила, что это я, своей собственной персоной, сижу в ее гостиной.
— Я рад, что ты сохранила чайник, Пина.
— Я была очень близка к тому, чтобы выбросить его с балкона, — сказала она голосом, лишенным интонаций. Пина подошла к горке и посмотрела на него. Затем она вынула фотографию своих погибших сыновей и мужа и снова положила ее на прежнее место.
— Я должен был еще раньше прийти сюда и поговорить с тобой, — медленно продолжал я. — Каждый день я собирался это сделать, но каждый раз откладывал. Не знаю даже почему. — В действительности я знал причину: скорее всего такой разговор закончился бы тем, что Пину взяли бы под стражу.
— Муж и два чудесных мальчика, — она щелкнула пальцами. — Погибли ни за что… Ну, а что парнишка, устроивший взрыв? Кто-то сказал, что ему было не больше пятнадцати лет. Где он сейчас? Живет преспокойненько в своем Алжире с женой и двумя детьми?!
— Не рви себе душу, Пина.
Она взяла наши с Билли пальто со спинки кресла и каким-то материнским жестом расправила их, застегнула и повесила в шкаф. Затем она задумчиво начала переставлять чашки и блюдца, маленькие пирожковые тарелки и серебряные вилки. Я хранил молчание. Когда наконец последняя кофейная ложечка заняла отведенное ей место, Пина подняла голову и печально улыбнулась.
— Война, — горестно произнесла она. — Потому, наверное, я чувствую себя такой старой, Чарли.
— Значит, причина в этом? — Я был неумолим.
— Причина чего?
— Вот, значит, почему ты сегодня хотела убить Шемпиона, а заодно, черт побери, чуть не укокошила меня и мальчика?
— Мы даже не знали, что Билли во Франции.
— Ага, понятно, значит, это Шемпион виноват. — Мой голос был полон горечи.
— Ты узнал меня? — спросила она.
— Билли узнал.
— Мы ведь вернулись, — попыталась оправдаться Пина. — Ты уже выбрался из машины, и Билли тоже был в порядке. И мы решили не останавливаться.
— Ты и внук старого Эрколя! — воскликнул я. — Бонни и Клайд, так, что ли?
— Что ты, черт возьми, мелешь, Чарли?
— Ну а что тогда? В чем дело?
— Кто-то должен остановить Шемпиона, Чарли.
— Но почему именно ты? И почему внук Эрколя? — Я мог бы и не задавать этого вопроса, ответ мне был известен. Я ведь не раз слышал истории Эрколя о войне и о той славной роли, которую он сыграл в освобождении Франции. Кто мог пройти мимо «благодарности командования и упоминания в списках отличившихся» и фотографий в прекрасных рамках! И как удивительно удачно они выделялись в свете ламп, направленных вроде бы на репродукцию Ренуара.
Я добавил сахара себе в какао.
— А я говорила, что ты догадаешься, — вздохнула Пина. — Он в разговоре о футбольном матче осторожно дал тебе понять, чтобы ты не оказался в это время в машине Шемпиона. Я сказала, что ты обязательно догадаешься.
— Тебя посадят на пятнадцать лет, — сердито оборвал ее я. — Ты знаешь, что шофер погиб?
— Мы и это обсудили, — ответила Пина. Она взяла свою чашку с какао и отпила несколько глотков. — Но все-таки мы решили, что должны выполнить задуманное. Даже если ты будешь в машине, мы решили, что проведем операцию.
— Я так и понял, — сказал я, выпил пару глотков какао, а затем повел носом над чашкой.
— Чарли, — с упреком произнесла Пина, — это всего лишь какао.
Я выпил горячий напиток.
— И вы решили бы, что должны во что бы то ни стало выполнить задуманное, даже если бы Билли был в машине?
— О господи, Чарли. К чему мы придем? — Глаза ее наполнились слезами. — Ты простишь меня, Чарли? Мы не видели Билли. Ты должен поверить мне. Должен!!!
— Я верю тебе, Пина.
Она потянулась всем телом и прижалась ко мне, но в этом ее всплеске эмоций не было ни капли страсти, только тот надрывный вопль отчаяния, которым уцелевшие, оставшиеся в живых горестно оплакивают свое одиночество.
— Отвези Билли к матери, Пина.
Она собралась с силами и кивнула, но лицо ее было искажено страданием, и по нему снова потекли слезы. Рыдания сотрясали ее хрупкое тело, а я обнял ее за плечи и старался успокоить и поддержать. Я чувствовал горячую соленую влагу на своей щеке и гладил ее по спине, как мать, жалеющая своего безутешного ребенка.
— Я прямо сейчас позвоню своим людям. Может, мне удастся организовать для вас самолет немедленно. В любом случае ты не должна оставаться здесь.
На какое-то мгновение она перестала плакать и посмотрела на меня.
— Серж Френкель говорил, что ты важная персона.
— Отправляйся к Кети, в Уэльс. Не высовывай оттуда носа, пока я не дам тебе знать, что опасность миновала и ты можешь спокойно вернуться.
Она схватила мою руку, желая дать понять, что все усвоила. Я высвободился из ее объятий и встал. Она скорчилась в уголке дивана и рыдала, закрыв лицо ладонями. Я вспомнил того сорванца, каким она была. Она не умела плакать и не пролила ни единой слезинки, даже когда немцы схватили и увезли ее мать. Видимо, Пине нужно было выплакаться за долгие годы. Или же она плакала за всех нас…
