Николай Шпанов - Ураган.Привидения,которые возвращаются
Леви сказал:
— Не будем препираться, уважаемая Зинаида Петровна: могу назвать дату похищения вами внучки у родителей. Там это называется "киднэппинг". Впрочем, суть не в этом. Важнее то, что, усыновляя похищенного ребенка, вы несколько неточно изложили его биографию. Вы скрыли, что ее отец — белый эмигрант и сотрудничал с японской разведкой.
— Я этого… — растерянно пролепетала было Зинаида Петровна, но Леви не дал ей говорить.
— Да, да, именно этого вы и не знали, но от этого биография Серафимы Германовны не делается чище. Допустили бы ее к работе в секретном институте, если бы это было известно? — Леви укоризненно покачал головой, и в голосе его зазвучало сочувствие: — Неприятно, очень неприятно… не правда ли?
Все еще не придя в себя от удивления, Зинаида Петровна негромко сказала:
— Сима в этом не виновата… И к тому же это сейчас не играет уже никакой роли. Вы опоздали с вашими гнусностями. Лет десять назад это еще могло иметь значение. Но не теперь. — Она медленно покачала головой. Ей стало отвратительно разговаривать с этим человеком. Она хотела встать, но колени дрожали и невероятно быстро колотилось сердце. Так быстро, что она схватилась за грудь. Хотела крикнуть Леви, что не желает с ним говорить, просит его уйти. Да, именно так: просит немедля уйти! Но не было и голоса.
А Леви по-прежнему мягко говорил:
— Виновата она или нет — это неважно. Известно ли вам, что во время войны у нее было свидание с ее братом, приезжавшим в Москву под видом журналиста? Вы же понимаете, зачем он мог сюда приезжать и что ему было нужно от особы, работающей в таком секретном учреждении. Хотя бы она, беседуя с ним, и не знала, что они — дети одной матери.
Силы вернулись к Зинаиде Петровне.
— И это неправда: Симочка никогда мне не говорила…
— О, она многого вам не говорила, — с усмешкой сказал Леви.
Но на этот раз Зинаида Петровна не позволила себя перебить:
— Ложь! Она даже не знает, что у нее есть братья.
— А вы… значит, знаете!
— Я знаю, но это не имеет значения.
— А вот мы увидим, имеет ли это…
— Молчите! Не смейте перебивать, — повелительно крикнула старушка и крепко стукнула по столу очками. Хотела еще что-то сказать, но, задохнувшись, откинулась в кресле.
Воспользовавшись этим, Леви заговорил. Говорил быстро, торопясь сказать как можно больше, прежде чем она сумела его снова перебить:
— Ее брат, капитан иностранной армии Галич, имел с нею свидание здесь, в СССР. Он подтвердил это под присягой. — Леви вынул приготовленный листок и сунул его в беспомощно лежавшую на столе маленькую руку старушки. — Это его собственноручное письмо. Одним словом, ваша приемная дочь — вовсе не то, что значится в ее биографии. Она в родстве и имела тайные сношения с опасными иностранцами, которые тоже не значатся в ее анкете. Этого больше чем достаточно, чтобы…
— Вы совсем заврались… Я знаю, чего вы хотите, но не боюсь ваших гнусностей. Они давно уже не действуют на нас. Да, да, времена переменились! Сильно переменились. Уходите!.. Слышите, уходите!
Зинаида Петровна сидела с закрытыми глазами. В руке она все еще машинально сжимала листок, но вдруг решительно смяла его и швырнула к ногам Леви.
— Уходите… сейчас же вон! — Она с усилием встала и, не глядя на Леви, пошла в дом. Она держалась странно прямо, и поступь ее была необычно тверда. Но у порога комнаты она остановилась, растерянно пошарила свободной рукой, ища опоры, хотела ухватиться за дверь, но, не поймав ее, упала.
В доме громко хлопнула дверь.
Леви бросил быстрый взгляд на лицо Зинаиды Петровны: оно казалось зеленоватым в пятне света, отбрасываемого настольной лампой. Леви нажал выключатель, соскочил в сад, минуя скрипучие ступени крылечка. Убегая, он услышал женский голос:
— Баба Зина!.. Что это вы сидите в темноте?
Часть четвертая
Глава 15
1
Над Заозерском висела редкая для этого места тишина. Неутомимые моторы давали людям отдых от грохота. Погруженный в покой спал авиагородок.
Когда Вера вошла, рука Андрея была откинута, как в гимнастическом движении. Простыня облегала вздымавшуюся грудь. Вера с нежностью смотрела на его сильное тело. Почему прикосновения к нему были как праздник, за который всегда приходилось расплачиваться слезами? Почему именно ей, за что именно ей и во имя чего именно ей выпало такое горькое счастье? Любить человека, который не имеет права быть самим собой в том, что неприкосновенно для чужих глаз, неподконтрольно уставам; во что даже ничем не смущающаяся религия вмешивается, только опустив глаза.
Вера стояла на коленях перед постелью Андрея. Все ее существо в молчаливой тоске источало на него потоки нежности, которую она не смела ему отдать. Муж, ее муж, ее единственный, отнятый у нее. Иногда ей кажется, что она и не нужна ему, что его устраивает то, что есть. Тогда она готова его ненавидеть. Готова уйти от него. А сейчас… Нет, нет, нет! Только прильнуть к нему и сказать все нежное, что знает человеческий язык. Если бы в руках ее была сила поднять его и унести отсюда! Но это крепкое тело очень тяжелое; оно словно выковано из упругого металла.
Внезапно грохот реактивного двигателя врывается в ее мысли, придавливает к земле. Несколько мгновений Вера стоит, все так же на коленях, с удивленно открытым ртом. Удивление переходит в беспричинный испуг. Она оборачивается к телефону: вот сейчас пронзительным звонком сюда ворвется еще что-то чудовищно беспощадное, непоправимое. Вера прижимает ладонь ко рту, чтобы не закричать. Несколько растерянных движений; в руках у Веры диванная подушка. Вера накрывает телефон. Проводит похолодевшей рукой по потному лбу. Страх гаснет в ее глазах. Неуверенными шагами она возвращается к постели Андрея. За окном ревут двигатели. Вере кажется, что она видит в небе багровый отсвет их выхлопа. Стиснув зубы, она мотает головой и задергивает штору. На рокочущий фон моторов всплывают слова: "Не спи, не спи, художник…". Почему художник?.. Где она слышала эти слова! А что дальше? Что-то самое важное, что имеет отношение к Андрею. Ага: "Ты вечности заложник, у времени в плену…" Вечность?.. Зачем она ей, зачем Андрею? Вырвать его у времени для себя! Она не может жить вечностью. Она хочет этот день, эту ночь, этот час.
Вера кладет холодную руку на лоб Андрея. Ей кажется, что с кончиков ее пальцев на Андрея стекает любовь. Вся любовь, какая есть в ней. Андрей шевелит губами, улыбается, тянет к ней руки.
2
После смерти Зинаиды Петровны Вадим покинул Серафиму всего на несколько часов, чтобы устроить похороны и поговорить с Алексеем Александровичем, уже видевшим задержанного Леви.
Все это надолго помешало работе над КЧК. Задерживала ее и экзаменационная сессия в университете. Вот и нынче Ченцов уже который час сидел в физической аудитории, слушая студентов. Но оторви его кто-нибудь сейчас от его собственных мыслей, он не смог бы повторить ни одного слова, сказанного студентом. А тот, окрыленный воображаемым одобрением профессора, говорил все уверенней, но вдруг запнулся и умолк: его поразил взгляд Ченцова, устремленный в пространство поверх студенческих голов. Студенту показалось, что профессор его не слушал. Кто-то из студентов-весельчаков повертел пальцем около своего лба. В тишине аудитории послышался приглушенный смешок. Вадим глянул туда: казалось, очнулся. Ворчливо спросил отвечавшего студента: "Ваша фамилия?" — и, на ходу сделав отметку в зачетной книжке, покинул аудиторию.
На улице, забыв о своем "Москвиче", пошел к станции метро с такой поспешностью, что казалось, пришло в движение все его длинное вихляющееся тело. Ветер трепал его волосы, полы расстегнутого пиджака задрались. Увидев такси, Вадим вцепился в дверцу и, крикнув адрес, бросился на сиденье. То, на что навел его мысль сдававший зачет студент, казалось ужасным: если бомба снабжена тепловым взрывателем, то этот взрыватель почти наверняка сработает, и, вместо того чтобы нейтрализовать заряд, КЧК породит реакцию. Вместо умиротворения бомбы прибор на расстоянии вызовет ее взрыв. Вадим не знал, существуют ли на свете такие взрыватели. Но такая идея пришла студенту.
***
Когда Вадим рассказал Серафиме об открытии студента и воспроизвел его выкладки, она встревожилась: все казалось верным — КЧК является потенциальным носителем гибели для самолетов, на которых установлен. Но уже через два дня Серафима опровергла эту гипотезу — не без иронического превосходства она указала Вадиму на ошибку студента, впопыхах не замеченную ею и пропущенную Вадимом. И на этот раз Вадим так же, как в прошлый раз Серафима, едва не согласился. Пока ночь, проведенная без сна на диване в мансарде, не привела его к убеждению, что все же прав он, а не Серафима: взрыв возможен.
