Стивен Хантер - Второй Саладин
– Ладно, ладно, – сказал Роберто, выбираясь из автомобиля.
Тревитт ждал. Он сгорбился за рулем своей машины, дешевые очки сползли с переносицы. Он чувствовал себя по-дурацки, как ряженый на маскараде. Примириться со всем этим было нелегко. Но он ведь примирился с Биллом Спейтом в сточной канаве – это была реальность. Интересно, все остальные когда-нибудь тоже сталкивались с подобным, испытывали такое чувство, будто разыгрывают нелепые роли в окружении неправдоподобных персонажей? Он сомневался в этом: они были специально обучены и, должно быть, мыслили в терминах, которым их обучили, просчитывали целесообразности, пути к отступлению. Они были бы так озабочены, так заняты, что у них просто не было бы времени на взгляд в перспективу. А Тревитт только в перспективу и глядел. Его никогда не учили подпольной работе, он ведь аналитик, историк. Никто никогда и не думал о том, чтобы бросить его на операцию. И вот тебе пожалуйста.
Мигель вернулся первым.
Тревитт подскочил от неожиданности, когда мальчишка плюхнулся в машину. Черт, он подкрался совершенно бесшумно.
– Мне не удалось подобраться слишком близко. Там почти никакого укрытия. Не хотел все испортить.
– Наверное, это было разумно.
– Зато я порылся в мусоре. Вот.
Его трофей представлял собой заскорузлую полоску марли, розовато-бурую и жесткую.
– Да, это кровь, – сказал Тревитт, и к горлу его внезапно подступила тошнота при виде этой находки. – И как много.
– Si, – согласился мальчишка.
– Теперь осталось только дождаться Роберто.
Но Роберто все не появлялся и не появлялся. Прошло, казалось, уже много времени. Они сидели в машине в переулке. Может, юнец решил подождать с la venganza до лучших времен и смылся? Или, может…
Но Тревитт понимал, что хорошие оперативники не сидят сложа руки и не гадают: может – не может. Никакого толку, одно расстройство. И все же мысли у него в голове крутились, как ошпаренные. Может, он столкнулся с какой-нибудь бандой. Может, он…
Но парнишка неожиданно появился.
– Где ты пропадал?
– В «Абарротес гардения».
– Тебя не было целый час!
– У меня возникли затруднения.
– Затруднения какого рода? – пожелал узнать Тревитт.
– Подозрительное старичье. Они глаз с меня не спускали. Кто я такой да чего мне надо. Ну я и сказал им, что я с юга и собираюсь сегодня ночью отправиться на el otro lado.[36] За границу.
– Они поверили?
– Может, да, может, нет. Но я не подумал, что мне нужно валить. Ну и решил выпить пепси-колы.
– Значит, ты пил…
– Но потом появились еще двое.
– Американцы?
– Нет, латиносы. Серьезные ребята, гангстеры.
Тревитт хмуро кивнул. Все это ему не нравилось.
– Они разделали его под орех. Хозяина. Выстрелили в него из пистолета.
Тревитт обернулся, мальчишка переместился на свет, и стало видно, что над глазом у него наливается багровая шишка.
– Господи, Роберто…
– И мне тоже досталось от этих придурков. Серьезные ребята, настоящие мерзавцы.
– Чего они хотели?
– Они хотели узнать о раненом. Прослышали, что где-то в округе есть раненый.
– Он рассказал им? Тот старик?
– Иначе его убили бы. Сказал.
– Вот черт, – выругался Тревитт.
Он протянул бледную руку и коснулся пистолета за поясом.
– Наверное, они уже добрались дотуда, – сказал Роберто.
– Фейерверк! – возбужденно завопил Мигель. – Фейерверк.
Глава 27
– Прощай, Ли, – сказал он. – Всевышний вознаградит тебя.
– Милый, – сказала она, – береги себя. Не делай глупостей. И не попадись в руки легавым. Держись от них подальше, слышишь?
– Хорошо, – пообещал он.
Город оказался огромным. Он не шел ни в какое сравнение ни с Багдадом, ни даже с другим американским городом, который он видел, – Америка, сконцентрированная как нигде больше, Америка, нагроможденная в одном месте, Америка во всем, безумная, ошеломляющая Америка, Америка во всей красе. Этот город не имел своего ритма. Здесь все происходило на одной и той же скорости, и она была головокружительной, и на одной и той же ноте – и она оглушала.
– Не давай себя в обиду здешним ребятам, – сказала она.
Позади просигналило такси. Мимо неслись машины. Воздух был серый, холодный и грязный и пах выхлопными газами. Он взглянул на улицу, похожую на ущелье, но картина распадалась на такое множество деталей, что постичь ее не было никакой возможности. Голова у него гудела, хмурые прохожие поглядывали косо.
– Джим, – сказала она, – золотко, нечего тебе здесь делать. Поехали обратно. Поехали обратно в Дейтон.
– Я не могу.
– У тебя точно такой же вид, как тогда, когда ты гнался по путям за теми ребятами. Как у Бобби. Возвращайся ко мне. Слышишь? Возвращайся к Ли. Дай мне слово, что вернешься.
– Я вернусь, Ли. Клянусь глазами, вернусь.
– Я не знаю ничего ни о каких глазах, Джим. Я просто хочу, чтобы ты вернулся.
– Я вернусь, – пообещал он и ступил на тротуар, а она уехала.
Неподалеку находился автовокзал, и он отыскал очередной маленький грязный отельчик. Она оставила ему сотню долларов, пятнадцать из которых он отдал портье за ночлег. В номере он просидел довольно долго, два дня. Предстоящая ему часть путешествия обещала быть самой трудной.
* * *Нужное место он искал довольно долго. Он знал название, даже адрес – из телефонного справочника – и однажды ночью нашел какого-то чернокожего.
– Мне нужно попасть в одно место. Вот сюда.
Он показал страницу, вырванную из справочника.
– Парень, ты не на того напал.
– Скажи, как мне туда добраться.
– Приятель, тебе нужно сесть на автобус. Доехать. Пересесть на другой автобус. Это вражеская территория. Я туда ни за какие коврижки не сунусь.
– Какой автобус? Скажи, на какой автобус садиться.
– Эй, приятель, осади. Поймай такси, возьми напрокат тачку, поезжай на поезде или на метро. Оставь меня в покое.
– Ты должен помочь.
– Ну уж нет, приятель.
Улу Бег сунул ему какие-то деньги.
– Вот. Покажи мне. Покажи.
– Господи, приятель, тебя, наверное, приперло по-настоящему.
* * *Это оказалось небольшое заведение, затерянное в неприметном старом районе города. Он запомнил маршрут и вернулся туда на следующую ночь. Все вокруг уже утихло. Он ждал на другой стороне улицы, наблюдая из темноты, пока не удостоверился, что в доме никого нет. Потом перебежал улицу и снова затаился минут на десять. Время от времени мимо проезжала одинокая машина, а однажды по переулку прополз патрульный автомобиль, но Улу Бег лежал неподвижно, пока полицейские не уехали. Наконец он поднялся и подергал дверь; та не поддалась. Ничего другого он и не ожидал. Он подошел к окну и внимательно его осмотрел.
«Решетки ты увидишь сразу. Но обязательно смотри на провода. В Америке у всех провода, которые связаны с полицией или с сигнализацией, потому что там все у всех все время что-то крадут».
Он начинал понимать, что они относились к Америке с изрядным цинизмом; они ненавидели ее. Но их видение обычно оказывалось верным, а план действий – оправданным; он всегда подчинялся.
«Провода в окне, по краю стекла. Это маленький домик в бедном квартале, так что они, вероятно, не в состоянии позволить себе что-то приличное. Впрочем, кто их в Америке знает? Возможно, к ним забрел какой-нибудь коммивояжер и продал что-нибудь этакое. В Америке это самое обычное дело. Возможно, там есть и собака. Если так, ее необходимо немедленно убить».
Курд еще раз взглянул на окно: никаких проводов, ничего.
Он сунул руку в рюкзак, вытащил оттуда короткий нож, наклонился и – со знанием дела, как его учили, – вставил острие в щель между верхним и нижним окнами. Это оказалось проще простого. Он быстро подвел лезвие к замку и поддел язычок острием. Поворачивая и нажимая на нож, он подтолкнул язычок – механизм сопротивлялся всего секунду, потом щелкнул и открылся. Улу Бег вытащил ножик и быстро поднял фрамугу.
Он прислушался – не раздастся ли собачий лай. Все было тихо. Он оглядел переулок: ни души. Из открытого окна его обдало потоком теплого воздуха, который принес с собой знакомые запахи. Но задерживаться, чтобы насладиться ими, было нельзя; он закинул внутрь рюкзак и сам залез следом.
Он лежал на полу, дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте. По полу скользнул луч света с улицы. Зальчик был совсем скромный: несколько столиков, накрытых матерчатыми чехлами, с поставленными поверх стульями. Улу Бег стремительно прополз по полу к двери и очутился в кухне. Там одуряюще пахло едким промышленным мылом, но даже сквозь этот оглушительный американский запах пробивались другие, знакомые: аромат барашка и цыпленка, фалафелей и виноградных листьев, медового кекса, шпината и капусты, киббе,[37] мяты, других пряностей. Они приятно щекотали ноздри, и его так и подмывало распахнуть дверцу буфета, но он не поддался искушению: во-первых, чем дольше он здесь находился, тем большей опасности подвергался, и во-вторых, уступить означало бы признать, как сильно ему не хватало того, что он оставил, как больно его ранила утрата всего этого.
