Николай Шпанов - Лед и фраки. Записка Анке
Он медленно, осторожно раздвинул полог. Устремленным вверх взглядам сидящих на полу представилась огромная копна пушистых седых волос. Копна шевельнулась. Поднялась голова старика с правильным лицом, ничего общего не имеющим с угрофинскими чертами присутствующих. Крупный нос, правильный, четко обведенный седыми усами рот, ясные, голубые глаза, внимательно смотрящие из–под нависших кустов белых бровей. Маленькие, прижатые к черепу раковины ушей. Все это обличало в нем чистого арийца.
Великий приподнялся в постели и испуганно обвел взглядом пришедших.
Он заговорил быстро–быстро на языке, непонятном пришедшим. Вытянув руки, точно загораживаясь, выкрикивал:
— Опять, опять… не надо мне, Маньца, уведи их… Не надо мне их… Ты же видишь., что все они мертвые… Сейчас мясо отпадет от их костей и кости будут стучать… А–а–а! — неожиданно разразился он пронзительным криком, пытаясь задернуть штору.
Но старик подбежал к Великому. Сморщенной рукой, похожей на лапу когтистой хищной птицы, он стал властно и в то же время нежно водить по взъерошенным седым космам.
Великий прильнул было к этой когтистой руке, но вдруг оттолкнул ее:
— Уйди, старик… Я не хочу тебя… Уйди сейчас же.
Голос его сделался властным. Глаза сосредоточенно
уставились в лицо дрожащего старика:
— Я приказываю тебе уйти и увести отсюда всех!
Но старик опустился на колени перед постелью и, обернувшись к членам совета, загнусил:
— Други, просите Великого, он должен просветить нас. Светлый Нум посетит его для нас… Иначе большая беда придет к нам.
В комнате поднялся заунывный вой. Все наперебой, гнусаво растягивая слова, кричали в сторону Великого. Качались телами, молитвенно вытянув руки. А старик бубнил, склонившись к изголовью.
Вдруг входная дверь стремительно распахнулась. Держась за медную скобу, на пороге застыл мальчик лет двенадцати. Отличное по цвету от туземцев лицо его носило на себе некоторые черты их типа: удлиненный косой разрез глаз и широкие скулы. В остальном он был европейцем. Правильный рот, крупный прямой нос.
Яркими голубыми глазами, совершенно такими же, как глаза Великого, мальчик быстро оглядел собрание. В лице его отразилось недоумение, перешедшее в гнев. Звонкий детский голос прорезал воющий шум, наполняющий горницу.
— Замолчите вы все!
Повелительность, необычайная для ребенка, звучала в этом крике. Мальчик подбежал к старику и отдернул его руку от Великого.
— Кто тебе позволил, Маньца, прийти сюда? Ведь я же сказал тебе вчера, что господин нездоров и не хочет никого видеть.
Самый говор мальчика резко отличался от говора туземцев. Произношение было более четким и твердым. Он отчеканивал каждое слово, настойчиво обращенное к старику. Маньца нерешительно отодвинулся от постели. Почти заискивающе попросил:
— Сын мой, твой ум молод и невелик. Большое дело, за которым мы пришли, тебе непонятно. Свет разума Великого нам нужен, чтобы прояснить мрак, в котором ходим… Скажи господину, чтобы он выслушал нас.
Мальчик колебался. Подошел к лежащему и тронул его плечо. Великий устало положил ему руки на голову и тихо спросил на чужом для пришедших языке:
— Где ты был, Ваньца?
— Я собирал те камни, господин, что ты отобрал прошлый раз.
Отец кивнул головой. Мальчик нерешительно сказал:
— Хочешь ли ты говорить с ними? Ты устал и должен лежать, не надо, не вставай, — прибавил мальчик, видя движение Великого. — Ты только скажи мне, что с ними делать — прогнать их, или ты выслушаешь этого старого тюленя?
— Пусть говорит.
Мальчик обернулся к старику:
— Великий велел тебе говорить. Но ты не должен говорить мною. Великий устал. Великий хочет покоя. Говори скорее.
Путаясь и заикаясь, Маньца стал передавать то, что уже дважды слышал от Кыркэ. Он закончил причитаниями и жалобами:
— Опять пришла беда… С тех пор как ты лежишь, не- счастия приходят к нам одно за другим… Встань, Великий!
Но мальчик не дал ему договорить.
— Маньца, я тебе сказал: будь краток. Ты говоришь пустое. Великий не может встать. Я выгоню тебя вон, если ты будешь так много говорить. Ты все сказал?
— Все, все, мой мальчик.
Огромная шапка седых волос поднялась с подушки. Больной безумными глазами обвел собрание:
— Опять, опять несчастие… почему? Кто шлет мне их?.. Ты, старый, путаешь! Кыркэ, скажи мне сам, какого вида были люди.
Кыркэ выдвинулся вперед и, путаясь, как путался старик, дрожащим голосом описал еще раз наружность виденного человека. Великий прервал его:
— Не надо, замолчи, я не хочу. Опять придут, чтобы забрать все то, что принадлежит тебе, мой мальчик, — он притянул к себе Ваньцу. — Скольких уже прогнали мы, и все–таки они идут… Откуда их несет?.. Старик, пойди сюда, пусть ближе подойдет совет. Пусть слышат все: если у тех, кто снова к нам пришел, такой же цвет лица, какой был и у тех, что привезли сюда меня, — по повеленью Нума и с ними так же надо поступить, как с теми… Ты слышишь, Маньца?.. Так же! Никто из них не должен сойти в эту долину. Они отнимут все от вас… Я знаю, под котлами у них нет угля. Уголь… только уголь… вот что им нужно… Они разрушат ваши дома, чтоб углем стен топить свои котлы. Они сожгут дома, сожгут всю землю под котлами, Маньца!
Великий поднялся в постели, простирая руки в пустоту, отталкивая кого–то, в кого с безумным блеском уставились широко открытые голубые глаза.
Члены совета радостно закивали головами. Маньца придвинулся к постели, шепча:
— Единый, светлый просветил его! Великий будет говорить!
Видения одолевали Великого. Он схватился за голову, громко закричал:
— Это они… слышишь, старик, я знаю, это они… Они идут, чтобы убить нас всех и взять наш уголь… Вот они, я вижу их… Большие, белые, как те… Они пришли с неба… С большого небесного корабля… чтобы взять наш уголь, разрушить дома… взорвать весь остров… Ваня, Ванюшка!
Великий притянул к себе голову мальчика.
— Ваньца, не верь им… Они уйдут на санях на большую землю… Там есть большая земля, на ней живет так много людей, что, сколько бы угля они ни получили, им всегда мало. Они убьют тебя, если ты скажешь им про твой уголь… У них нет ничего святого… Бумажки… нет, нет, золото… только золото, вот все, чему они поклоняются. Никогда, слышишь, никогда не отдавай им уголь в обмен на золото. Подожди, дитя… позови сюда старого… Эй, Маньца, пойди сюда… Ты слышишь, если и эти пришельцы заговорят про уголь и будут предлагать тебе в обмен на уголь бумажки, ты им не верь… Ты не отдавай им ни одного куска угля… Слышишь, Маньца, я так приказываю!
Старик, дрожа, склонился.
— Если они придут сюда и захотят мирно уйти, ты возьмешь всех молодых и крепких охотников и проведешь пришельцев до их лодки. Смотри, чтобы они не взяли отсюда ни одного куска. А если они будут так же жадны, как те, то пусть они придут сюда ко мне… Ха- ха–ха, ты помнишь, старый, как тогда? Пусть так же придут они сюда…
Он внезапно умолк. Не выпуская Ваньцу, другой рукой усиленно тер себе лоб.
В затихшей горнице разносилось только его тяжелое дыхание.
Вдруг Великий вздрогнул. Мальчик прижался к нему и обнял за шею. Маленькой рукой он нежно провел по заросшей щеке отца.
Сидящие по стене члены совета вытянули шеи. До них не доносился испуганный шепот Великого. Только Вань- ца и старик, приблизившись к самому рту больного, разбирали захлебывающиеся, перегоняющие друг друга слова:
— Маньца, ты мой старый, старый друг… ты один… Только ты помнишь хорошо, как я пришел. Только ты знаешь, что от тех, что привезли меня на эту землю, не приходит ничего хорошего. Они еще молоды, — кивнул он в сторону членов совета, — они могут поверить. А если не поверят, белые знают, как заставить себе поверить. У них есть такая вода. Они называют ее огненной водой. Эту воду создал Аа, чтобы губить людей. Всякий, кто сделает один глоток, погиб навсегда… Ты не должен позволить никому из своих охотников отведать этой воды… Ты помнишь, тогда, давно, те люди тоже привезли большую бочку этой воды, и я вылил ее на снег. Так же должен сделать теперь ты… И вот что, Маньца, я передумал — пусть эти люди, если они придут сюда, пройдут в самую середину становища. Ты не будешь им мешать. Но я должен знать об их каждом слове, о каждом шаге. Пусть молодые охотники, у кого самые крепкие и быстрые упряжки, едут по следу Кыркэ. Когда они увидят вдали этих людей, они будут следить за их бегом. Пусть едут десять охотников. Каждое солнце двое из них станут возвращаться и говорить обо всем, что видели… Но пришельцы не должны видеть наших охотников и знать, что за ними следят. Не нужно, чтобы хищный песец знал, что по следу его идет сторожевая собака… Только, если песец захочет вцепиться в твои запасы и украсть их, тогда ты спускаешь своих псов. Они растерзают вора.
