Богомил Райнов - Большая скука
Вот он наконец, освежительный душ обещаний, после стольких угроз. Обыкновенный вариант весьма обыкновенной программы. И если меня все же что-то удивляет, то не чередование угроз и соблазнов, а интонация искреннего участия в излияниях Сеймура. Этот человек либо очень ретивый работник, либо большой артист, а может, он и в самом деле озабочен моей судьбой. Не исключено, однако, что все это понемногу способствовало его оживлению.
— Значит, вы опять готовы обещать мне и деньги, и все прочее?
— Не то что обещать, а тут же вручить вам их, сегодня же.
«Ни в коем случае не отказывайтесь!» — звучит где-то вдали голос Грейс.
«Не суйся не в свое дело», — мысленно отвечаю я своей невидимой советчице, а вслух произношу:
— Что особенного, если мои друзья заплюют меня после этого, верно?
— Никто вас не заплюет, — возражает Сеймур. — Вас занесут в списки героев. В крайнем случае вы не перейдете на сторону противника, а будете ликвидированы.
— Очень великодушно с вашей стороны.
— Ну конечно. Мы только сделаем вид, что ликвидировали вас: дадим в газетах сообщение о том, что, мол, найден труп с такими-то приметами и с документами на ваше имя. А вы тем временем, живой и здоровый, уже будете далеко отсюда.
— Слишком тесен в наши дни мир, чтобы человек мог бесследно скрыться.
— Тесен он только для политиков, которые лишь тем и занимаются, что перекраивают его карту, да и знают они его только по карте. Но для человека дела вроде вас он достаточно широк, чтобы исчезнуть где-нибудь по ту сторону океана и начать новую жизнь под другим именем.
Гость смотрит на часы и замолкает, надеясь, видимо, услышать мое «да».
— Как будто пошел дождь, — говорю я.
По железной кровле действительно постукивают крупные тяжелые капли.
— Пусть идет! — пожимает плечами Сеймур. — В классических драмах при подобных ситуациях не дождик идет, а гром гремит, разражается буря.
В темном прямоугольнике окна при свете лампы сверкают струйки дождя. Они сгущаются, и вот уже полил настоящий ливень, но в мансарде по-прежнему душно.
— Ну, что вы скажете? — поторапливает меня собеседник.
— Я уже сказал, Уильям.
Он смотрит на меня настороженно, словно не верит своим ушам. Потом стремительно склоняется над столом и кричит почти мне в лицо:
— Значит, подписываете свой смертный приговор?!
— А, смертный приговор… К чему эти громкие слова?..
Из груди Сеймура вырывается не то вздох, не то стон:
— Значит, громкие слова, да?.. Господи, неужели окажется, что это у вас не характер, а обычная тупость? Неужели вам невдомек, что отныне вы наш узник и пленник, что вам ниоткуда отсюда не уйти, что вам ни при каких обстоятельствах не покинуть эту квартиру, потому что уже через четверть часа ее блокируют мои люди, и достаточно мне подать знак, чтобы вы попали к ним в лапы?
Я смотрю на него, и меня изумляет не столько последняя новость, сколько то, что лицо его искажено злобой, на нем не осталось ни малейших признаков самообладания. С того момента, как началась эта гнетущая связь, при всех наших словесных схватках он ни разу не выказал раздражения, ни разу не повысил тон; я мог подумать, что высокие тона вообще отсутствуют в его регистре. И вот, пожалуйста, этот невозмутимый человек повышает голос, лицо его багровеет. Нет, он настолько взбешен, что просто орет, словно пьяный горлопан, сбросив маску скептического спокойствия.
Я смотрю на него и думаю: «Пусть себе накричится вволю». Но Сеймур, как видно, заметил мое удивление и начинает сознавать, что у него сдали нервы. Он замолкает и откидывается на спинку стула, пытаясь овладеть собой. Потом снова указывает мне на часы и говорит:
— Даю вам две минуты для окончательного ответа, Майкл! После двух дней увещаний двух минут, думаю, вам будет вполне достаточно.
Не возражаю: двумя минутами больше, двумя меньше, какое это имеет значение? И пока на улице с однообразным шипением льет дождь, мы сидим молча, не глядя друг на друга.
— Пользуясь паузой, мне хотелось заметить, что вы меня поразили своим взрывом, Уильям.
— Прошу извинить меня.
— Чего ради вас извинять? Мне это пришлось по душе. Вы одним махом поставили крест на ваших позах, на всех «истинах» и обнаружили в себе нечто человеческое…
— Да, да, но об этом потом… — уклоняется гость.
— Вы даже обнаружили мораль или какие-то остатки морали, и, по существу, ваш взрыв — это взрыв той попранной морали, которая взбунтовалась оттого, что вы выказали готовность стать палачом человека, которого называете другом.
— Вы слишком далеко зашли в своем снисхождении, — отвечает Сеймур, не поворачивая головы. — Мне просто показалось, что моя миссия провалилась, — видимо, от этого я и взорвался.
Да, он, как видно, совсем уже овладел собой, и ему, должно быть, стыдно теперь оттого, что он на минуту предстал передо мной во всей своей наготе.
— Уже прошло два раза по две минуты, Майкл. Я жду, что вы скажете!
— Что я могу сказать, кроме того, что ваша комбинация задумана просто потрясающе. Значит, вы передали Грейс по телефону не приглашение прийти сюда, а приказ относительно дальнейших действий?
— Я вообще не связывался с Грейс, а поднимал на ноги команду.
— Да, комбинация и впрямь задумана потрясающе.
— В силу необходимости.
— И все-таки вы допустили небольшую ошибку. Маленькую неточность, какие и у меня случаются.
— Что за неточность?
— Воспользовались неточным адресом. Жилище, где мы сейчас находимся, совсем не та квартира, которую знают Грейс и ваши люди.
У этого человека опасно быстрый рефлекс, но, к счастью, я об этом знаю. Так что в тот момент, когда его рука устремляется к заднему карману, я уже стреляю прямо в лицо ему. Стреляю трижды, потому что не люблю скупиться, особенно когда дело касается «друга». Впрочем, мои пули не смертоносные, от них даже кровь не льется. Это всего лишь жидкий газ, но его парализующее действие очевидно. Сеймур невольно вскидывает руку ко рту и тут же расслабляется, как бы погружаясь в глубокий сон. Видя, что он сползает со стула, я вовремя подхватываю его, чтобы не набил лишних синяков. Потом достаю из-под кушетки заранее приготовленную веревку, чтобы, привязав гостя к спинке стула, придать ему большую устойчивость. Но в ходе этой операции меняю решение. Неудобно, чтобы спящий человек сидел привязанным к стулу. Стул может опрокинуться вместе с ним и наделать шуму. Взяв спящего под мышки, я тащу его на кушетку и понадежней привязываю к ней. Потом засовываю ему в рот носовой платок, совершенно чистый — Сеймур, как вы знаете, человек брезгливый. А после этого хватаю пиджак и покидаю эту душную мансарду.
9
Сны, которые я вижу в эту ночь, довольно-таки студеные. Но я нахожусь в том необычном состоянии, когда во время сна вполне ясно сознаешь, что ты видишь сон. Так что, пока дрожу в объятиях глубоких снежных сугробов или тону в ледяной воде какой-то черной речки, я поддерживаю свой героизм смутной мыслью, что это всего лишь сон, что я просто забыл закрыть окно.
Мысль, что я забыл закрыть окно, сверлит меня так настойчиво, что я просыпаюсь. В первую минуту я не могу сообразить, где находится это окно и где нахожусь я сам. Как будто я запутался в каких-то сетях из темных и светлых нитей. В паутине этих мокрых и холодных сетей меня бьет лихорадка. Наконец смутно видимые сети проступают четче, застывают в фокусе и до моего сознания доходит, что я лежу в мокром кустарнике, в котором так причудливо преломляются лучи солнца.
«Теперь можешь спокойно закрыть окно», — бормочу я, с трудом поднимая скованное холодом тело, чтобы сесть. Сунув руку в карман, я, к своему удивлению, обнаруживаю кроме спичек раздавленную полупустую коробку «Кента». Сигарета отсырела и горчит, но завтрак все же заменяет.
Пока я вдыхаю порции горького дыма, первая мысль, которая приходит мне в голову, — необходимо выбраться из этого кустарника, найти место более подходящее, по возможности сухое, и дождаться там, когда наступит время отправляться на аэродром, где меня уже ждет билет на будапештский рейс. Вторая мысль убеждает меня, что нечего предаваться глупым мечтаниям. Аэродром сегодня закрыт. Во всяком случае, для меня.
Вовсе не исключено, что человек, даже надежно привязанный к кушетке, найдет способ привлечь внимание окружающих, особенно если это Сеймур. Не менее вероятно и другое. «Команда», состоящая из таких удальцов, блокировав прежнюю квартиру, очень скоро сообразила, в чем дело, и быстро установила действительное место разыгравшейся драмы. Ведь это очень опытные люди, к их услугам все подручные средства, в том числе местная полиция. Так что напрасны мои надежды на сколько нибудь продолжительную отсрочку. Нет, аэродром сегодня определенно закрыт. Во всяком случае, для меня.
Поднявшись на ноги, я пытаюсь, насколько это возможно, привести в порядок костюм, порядочно измятый. Затем подбираю «Таймс», на котором лежал, осматриваю свою берлогу, не выпало ли что из карманов, и ухожу. Кустарник Фелед-парка очень густой и находится далеко от аллей, но днем он все равно не может служить надежным убежищем. После ночного дождя небо прояснилось, и, так как время приближается к девяти, есть все основания предполагать, что скоро парк будет перенаселен мамашами, нянями и детскими колясками.
