Сергей Костин - Туман Лондонистана
Что в этом кукурузнике раньше перевозили, не знаю, но сейчас он был похож на помойку. Весь пол салона был завален мелким мусором: какими-то щепками, кусочками поролона, обрывками бумаги; пластмассовых защелок кто-то рассыпал целый пакет. В эту грязь нас и положили. Но как только похитители вышли, мы с Лешкой тут же поднялись и уселись на скамью. У сидящего человека больше достоинства, чем у лежащего. Даже у связанного.
— Ты что имеешь в виду? — уточнил Кудинов.
— Я имею в виду, что надо было тебе бежать, пока была такая возможность.
— Ага. Я бы убежал, а они бы тебя шлепнули. Он же обещал, этот придурок.
— Может, и да, но, скорее всего, нет. Им же деньги нужны. А мертвое тело многого ли стоит?
— Ага. — Слово это не из Лешкиного словаря, но вот опять повторил его. — А если бы шлепнули сгоряча? Я бы спасся, а ты бы за это заплатил. Да мне бы лоботомию пришлось делать, чтобы я каждую секунду об этом не думал.
Потом мы проверили свои ощущения по поводу интуиции. Ну, что ему она подсказывала, что надо срочно звонить, а моя советовала погодить.
— Ты же не слышал, как Мустафа подошел? — спросил я.
— Нет.
— А там гравий. Если бы подходил, мы бы услышали. Значит, стоял под дверью и подслушивал.
— Нет, может, подкрался, но неслышно.
Кудинов самолюбив. Мы с ним в молодости, во время подготовки, в шахматы играли. Так вот он, когда проигрывал, иногда доску со злости переворачивал — все фигуры на пол летели. Потом, правда, наш тогдашний куратор по фамилии Иванов потребовал под угрозой исключения, чтобы Лешка от этой привычки избавился. Чтобы научился держать себя в руках. Вернулась эта замашка или нет, я не знаю — мы теперь, когда видимся, в шахматы не играем. А вот упрямство на него время от времени накатывает.
— А Рамдан тоже крался?
— И он тоже крался.
— Хорошо, они оба подкрались. Но интуиция меня не обманула? Не стоило звонить, когда ты настаивал? Я бы едва номер успел набрать.
— Может, и стоило. Если бы наши засекли сигнал, они бы знали, куда ехать нас выручать.
— Если это технически возможно, я-то не уверен. Все равно, сейчас же надежнее звонить, согласен?
— Если ты сможешь добраться до телефона. — Кудинов вдруг замер. — Тихо!
— Что такое?
— Слышишь?
Я прислушался. Это был звук запущенного двигателя.
— Опять куда-то поехали. Надеюсь, за пивом.
— Или уже перезвонили нашим и теперь отправились подыскивать место для встречи, — сформулировал более реалистичное предположение мой друг.
— Одно другому не мешает, — оставил за собой последнее слово я.
Я на коленях пополз к иллюминатору, чувствуя себя как гимназист, которого поставили на колени на горох. Да, вон он фургон, разворачивается.
— Точно, уезжают.
— Не видишь, кто именно?
Фургон остановился у ближайшей бытовки. Из нее вышел мужчина, заскочил в кабину, и машина тронулась.
— Кто за рулем, не знаю. А сел кто-то из алжирцев. Англичане покрупнее будут.
— Лучше бы бешеного твоего черт унес. Ладно, звони давай.
Я прислонился спиной к иллюминатору и начал свои манипуляции.
— Справишься или помочь тебе с ширинкой? — спросил Кудинов.
Он улыбался во весь рот. Не из-за ширинки — я знал, почему.
По другую сторону здания с диспетчерской вышкой стоял еще один самолет — с дороги его видно не было. Это был уже не наш кукурузник, вылетавший в последний раз за густые английские облака еще во времена битвы за Британию. Нет, маленький одномоторный самолетик в приличном состоянии. Веселый такой, оранжевый с белыми полосками. Я понял, что тоже улыбаюсь.
— Мы с тобой одному и тому же радуемся? — спросил Кудинов.
— Рискну предположить, что да.
— Я больше не спрашиваю, запомнил ли ты номер, — поспешно добавил мой друг.
Эти буквы я до конца своих дней не забуду: VG-ISH. Черным по белому фону чуть ниже кабины пилота.
— И правильно, не позорься, — ответил я, выуживая телефон из потаенных складок своего организма.
Наверное, у представителя «Аэрофлота», хотя это и просто прикрытие, есть возможность установить, на каком аэродроме находится летательный аппарат с таким номером.
Мохов откликнулся после первого же гудка.
— Живы? — взволнованно спросил он.
— Нет. На том свете все вновь прибывшие имеют право на один звонок. А вообще, отвечай по-английски сначала. Мало ли кто с моего телефона может позвонить.
Я рассказал, что мы в двух с половиной часах езды от Лондона на летном поле, где стоит самолет с таким-то номером.
— Это «цессна», — шипел Лешка. — Какая модель, не уверен. 150-я или 152-я, тех лет.
Кудинов любит технику. Он по силуэту и марку пистолета, и модель танка может определить. Я послушно транслировал эти предположения.
— Надеюсь, пилот докладывал диспетчеру, где он садится, — возбужденно выпалил Мохов. — Хотя если на вышке никого нет… А вы прямо в этом самолете?
— Нет, мы в двухстах метрах от него, в старом биплане связаны.
— Про похитителей расскажи, — шипел Кудинов. — И про их вооружение. И номер фургона на всякий случай.
А то я сам не соображу!
— Мы вызовем их для передачи денег, — подытожил Мохов, когда я выпалил все, что знал. — То есть на двух-трех человек там будет меньше. Поставь телефон на вибрацию. Я наберу тебя, когда мы будем на месте, чтобы вы были готовы.
— А если меня еще кто-то наберет из Штатов? Как раз, когда нам поесть принесут?
— Да, черт, тогда не надо. Других примет не видите никаких?
— Других примет?
Я выглянул в иллюминатор. И Лешка прильнул к соседнему, тоже хочет быть полезным. Какие приметы?
— Здесь еще диспетчерская вышка есть. Такая невысокая, совсем простая. Вход туда из одноэтажного здания небольшого.
— Хорошо. Они самолет не охраняют?
— Вроде нет. Мы видели в иллюминатор, как они все уходили.
— Держитесь. Попробуем освободить вас по-тихому.
— Ждем с нетерпением.
Мы с Лешкой откинулись каждый к своему борту. Самолетик небольшой, спина принимает округлую форму борта. Все равно радостно. Сейчас еще Джессике позвоню, и можно будет вздохнуть.
И тут дверца дернулась, потом сильнее — заело ее — и распахнулась. В проеме стояла, согнувшись, человеческая фигура. Это был Мустафа.
6
Закрывать дверцу алжирец не стал. Он подпрыгнул и — разогнуться в самолете было невозможно — сел на пол в хвосте. В руке у него был «магнум». Мустафа смотрел на меня, и я прямо видел, как в мозгу у него налетали друг на друга противоречивые мысли. Рот у него, по обыкновению, не закрывался, но глаза меня не отпускали. У нас с ним все-таки был хороший контакт — он слишком много про себя рассказал.
— Вы по-русски говорили? — спросил Мустафа.
Мы с Лешкой в этом «кукурузнике» перестали конспирироваться. Уверены были, что все наши похитители ушли. Видели, как все они ушли. И с Моховым я тоже на своем первом или втором родном говорил.
— Нет, это польский язык, — нашелся Кудинов и добавил для убедительности: — Пан разумеет по-польски?
— Очень смешно, — усмехнулся Мустафа. — У отца в училище полно было русских. Я слов немного знаю, но сейчас вспомнил. И потом Чечня… Все сходится.
— Хорошо, допустим, — сказал я. — Это что-нибудь меняет?
Алжирец пожал плечами. Не знает еще, не успел подумать.
— А что, тебе русские сделали что-то плохое? — спросил Лешка.
— Нет. — Мустафа усмехнулся. — Меня без них не было бы вовсе.
— Это как?
— Мать при родах чуть не умерла — нас двое было у нее в животе. В больницу все русские врачи примчались: и гинеколог, и хирург, и этот… который наркоз дает. Мы все трое могли умереть, а не спасли только брата, близнеца моего.
— Тогда из-за чего русские могут быть для тебя проблемой? Из-за Чечни?
Мустафа усмехнулся, невесело так:
— Из-за Чечни это они меня должны не любить.
— Тогда что?
Мустафа снова пожал плечами. Не знает. Неожиданно для него это. Прокручивает сейчас все в мозгу с самого начала.
— А Ашраф знает, кто вы на самом деле?
Лучше не врать, даже в мелочах. Дожимать его сейчас нужно, убедить, что это ничего не меняет.
— Он не спрашивал. Ему важно, что мы боремся с одними и теми же людьми. И помогаем друг другу как союзники.
Дальше думает. Прямо слышу, как у него в голове приводные ремни поскрипывают и шестеренки подключаются.
— А Рамдан и остальные считают, что мы американцы? — уточнил я.
Мустафа кивнул.
— Хорошо, ты их и не разубеждай. Мы же условились с тобой, что твой брат не будет знать. Ну, что мы продолжаем сотрудничать. И в это тоже его не посвящай.
Алжирец с сомнением покачал головой.
Лешка все это время слушал молча. Мы с Мустафой сразу перешли на французский. Рамдан-то прилично говорит по-английски, а Мустафе тяжело. Кудинов наоборот: понимает французский достаточно, но говорит плохо.
