Игорь Арясов - Три часа на выяснение истины
— Сколько? Да пустяки, пятьсот.
— Нет, триста.
— Четыреста — мое последнее слово.
— Ну, хорошо, четыреста, я беру, — Серегин, лихорадочно потасовав карты, сунул их в карман.
— Я попрошу, Василий, — Евгений Александрович улыбнулся и присел у раскрытой передней дверцы, — отойти к двери, там еще одна л-лампочка, можно включить. Стань ко мне спиной и полистай пока ж-журнал. Обернешься — не получишь ни копейки. Я не шучу, — произнес он задумчиво и незаметно для Серегина достал деньги, завернутые в газету. Потом выпрямился, бросил сверток в метре от себя на верстак. В правой руке Евгения Александровича тускло сверкнул наган, который он положил на тряпочку рядом с собой. Перехватив испуганный взгляд Серегина, Зайцев дружелюбно улыбнулся:
— Ты не волнуйся, Василий, это пустяки, на свалке нашел.
— Ну и шуточки у вас, Евгений Александрович, — Серегин с трудом перевел дух. — Игрушечный? — он показал глазами на оружие.
— Почти. Семь раз подряд играть может, кучность хорошая. С т-той самой поры, когда его сделали, с шестнадцатого года. Кстати, на стеллаже, вон, на второй полочке около двери, весы стоят. Сними их, будь любезен, и взвесь товар. А я посмотрю, все ли с-сходится?
— Ну-у, — обиженно протянул Серегин. — Разве я вас обманываю? Я человек порядочный тоже. — Он достал из карманов два узелка из такой же белой материи, с какой приходила вдовушка, высыпал патрончики на весы: — Вот видите, даже на пять граммов больше.
— Это с походом, Василий, ты разве не знаешь п-правил рынка? — Евгений Александрович, который успел, пока Серегин взвешивал золото, сунуть наган под сиденье машины, подошел ближе, взял чашечку весов со слитками, положил их на край верстака и подвинул сверток с деньгами. — Ну а теперь ты считай свой доход, чтобы все у нас было без обмана.
Серегин развернул газету, увидел две пачки по двадцать пять рублей и одну по десять, перетянутые банковской лентой, сглотнул слюну:
— Все как в лучших домах этого, Лондона.
— Вот именно, — поморщился Евгений Александрович, потому что денег ему все-таки было немного жаль.
— А остальные когда?
— Завтра в это же время, здесь же. Видишь, мне можно верить.
— Еще бы, — охотно согласился Серегин, рассовывая деньги в карманы. — Сразу видно, — он кивнул на верстак, где только что лежал наган, — вы человек серьезный. — Журнал он обернул газетой, сунул под мышку. — Простите, Евгений Александрович, а если я вам еще патрончиков принесу?
— Сколько? — голос у Зайцева дрогнул, но он быстро справился с волнением и изящным жестом достал пачку сигарет. — И почем?
— Ну, точно не знаю, — Серегин задумался, — ну, может, граммов триста будет.
— Триста, — медленно повторил Евгений Александрович и выпятил полные губы. — Триста? По десять рублей возьму.
— Да вы что? — обомлел Серегин. — Это ж мало.
— Нет, уважаемый Василий, — Зайцев сделал отрицательный жест рукой. — Вы же меня грабите. А я беру у вас слитки оптом. Другие покупатели, если вам повезет и вы н-найдете их, будут ковыряться и, насколько я п-понимаю, больше ста граммов н-не возьмут. Никогда!
— Значит, три и три — еще шесть тысяч?
— Арифметика железная. Чем богат, Василий. Чем богат. И прошу учесть, уважаемый, что я иду в-вам навстречу. Ведь вы с Еленой П-петровной ничем не рискуете. Я, как вы уже убедились, покупатель н-надежный и никогда вас не подводил. А кстати, рыжье, которое я у вас б-беру, невысокой пробы. Чтобы сделать коронку, мне с ним п-приходится много возиться. И учти, что половина вашего м-металла идет в отходы, так что я совсем немного к-компенсирую затрату на покупку.
— Да-да, это конечно, это я понимаю. Ну а если и потом, после того, как завтра я привезу вам патрончики, они у меня еще вдруг появятся, мне можно будет вас потревожить? Ну, чтобы снова.
— О-хо-хо! — глубоко вздохнул Евгений Александрович и приуныл. Как ни крути, а одну из трех машин придется продавать. И вдруг — счастливая мысль! А что, если попробовать…
— Послушай, Василий! А зачем тебе, собственно говоря, деньги?
— Как это — зачем деньги? — оторопел Серегин. — Это ж деньги! Жить хорошо хочу. Вот машину куплю. Та, — он показал большим пальцем за спину, — совсем развалилась. Я даже на ней не догнал вас, хотя у меня первый класс, как у профессионала.
— Ну, и мы имеем не последний, я тоже профессиональный водитель первого класса, — мягко улыбнулся Евгений Александрович.
— Теперь понятно, почему вы меня так легко накололи.
— Я п-предлагаю тебе, Василий, вот что. Добавляй, если, разумеется, это в силах, к т-твоим завтрашним тремстам граммам еще столько же и з-забирай вот эти колеса, — Евгений Александрович ласково хлопнул свои «Жигули» по багажнику. — С-сможешь?
— Хм, — Серегин задумался, медленно поскреб большими темными пальцами в затылке. — Заманчиво. А сколько эта прошла?
— К-копейки, всего две тысячи. Мне ведь в общем-то некогда раскатывать на ней. Да и некуда, у меня работы много. Так, разве что на дачу когда съезжу. Ну что, б-берешь?
— Сейчас подумаю. Значит, еще триста граммов? Это что ж получается? И те, дополнительные, триста — по десять рублей всего?
— А т-ты как хотел, милый? Я тебе машину новую предлагаю, т-твою ты сейчас, вот сию минуту, ставишь в мой гараж, а сам домой едешь на н-новенькой. Учти, я даю тебе ее в долг, за тобой еще шестьсот граммов слитков. Ты мне веришь, и я тебе полностью доверяю. А доверие между деловыми людьми — самое святое. Н-ну, ты надумал?
— Черт с ним, согласен! — воскликнул Серегин. — Давай по рукам! А долг я верну через неделю, самое большое. Зуб даю!
24Настенька Полякова тяжело переживала размолвку с Евгением Александровичем. Мысленно она не раз упрекала себя за то, что поддалась минутному гневу и написала письмо в областное управление внутренних дел. Впрочем, прошло уже несколько дней, а оттуда не было ни привета, ни ответа, и она напрасно спешила домой, нервничая, торопливо открывала почтовый ящик — в нем были только газеты.
Отец в первые дни после ухода из дома Евгения Александровича яростно отстаивал свое мнение, убеждал ее, что она права, но вчера он уже не вскакивал и не становился в свою любимую позу: руки сложив на груди, вскинув голову с седым, прозрачным хохолком. Он просто устало махнул тонкой рукой:
— Ах, доченька, вполне возможно, что я тоже погорячился. Но ничего, в крайнем случае его пригласят в милицию, ну, отругают, выпишут штраф, зарегистрирует он свое ружье. Ну, попсихует еще с недельку. И все обойдется. По-моему, в браке с Евгением Александровичем ты допустила один стратегический просчет.
— Это какой же? — повела плечом Настенька.
— Очень простой, но именно стратегический. Тебе надо было сразу родить от него ребенка.
— Мне? Портить фигуру? Толстеть? Папа, да ты в своем уме?
— Извини, но я в полном рассудке. И рассуждаю здраво. Ты должна понять психологию тридцатишестилетнего мужчины, если, конечно, он не импотент и детоспособен. Кто-то из великих сказал очень метко: ежели к сорока годам комната мужчины не наполняется детскими голосами, она наполняется кошмарами. Ты вникла? Это глубокая мысль. А с фигурой твоей ничего не будет. Мама в твои годы, уже родив и вынянчив тебя, заметь, она тебя выкормила грудью, ты у нас не искусственница, она была такая же стройная. А Евгений Александрович проникся бы к тебе большей любовью. Ты бы привязала к себе его еще крепче.
— Фу, папа, ходить мне в женскую консультацию, чтобы меня смотрела какая-то Ольга Киреева? Это же унизительно.
— Так что ты, вообще не собираешься иметь детей? — отец собрал на высоком лбу стайку морщин. — Да зачем ты тогда на свете белом живешь, деточка?
— Для собственного удовольствия. И потом, мне всего двадцать девять лет. А я знаю, что некоторые женщины и в тридцать шесть рожают. И в сорок. И ничего.
— Глупая, это можно тем, кто уже имел детей. А ты должна была по-хорошему родить три года назад. И каждый день промедления потом аукнется на твоем здоровье.
— Тем более, папа. Ты что, хочешь, чтобы я умерла при родах?
— Не умрешь, у тебя прекрасное здоровье. Да и Евгений Александрович может определить тебя, если понадобится, к любым знаменитым врачам. При его-то деньгах и связях это не проблема.
— Здоровье за деньги не купишь.
— Зато поправить всегда можно. Если Зайцев, конечно, способен, извини за прямоту, стать отцом.
— Не волнуйся, папа, на это он способен. Он мнителен, даже специально проверялся. А то, что я ни разу не попала к его сестренке, — это он меня бережет.
— Значит, любит! — отец снова взмахнул рукой и окончательно успокоился. — Значит, попсихует и вернется. И ты кончай ему перечить. Ты сама должна сделать первый шаг навстречу.
— А как же моя гордость? Он же мне пощечину закатил!
![Юрий Мишаткин - Особо опасны при задержании [Приключенческие повести]](/uploads/posts/books/133581/133581.jpg)
