Мастер Чэнь - Амалия и Золотой век
Немножко терпения, и все станет ясным. Да уже, в общем, почти все ясно. Остались пустяки.
А когда разберемся с пустяками, то…
Тогда я поеду домой, а господин Верт поедет в Шанхай. Мы об этом с ним говорили уже, я знаю, что он готов сняться с места в любой момент, хоть с улицы. Из того, что у него есть в комнате, ему будет чуточку жаль лишь пластинок и портативной виктролы, он к ней привык, а прочее — на портовом складе, упаковано, ждет новых стран и новых приключений.
И это значит — не будет ничего.
Да, я звоню детям в Пенанг постоянно, невидимая Элли считает, что борьба с заморскими Элли по моим требованиям — наказание за ее грехи. Но звонки не помогают. Нет, помогают, удерживают от глупостей, только…
А так ли уж многого я хочу? Ну хоть пустяк, безумная идея, на которую меня навел отъезд (и приезд) Моны Барсаны с загадочных северных гор и табачных плантаций.
Одна неделя в наемном авто, провинциальные отели, где мы будем снимать — да, да! — разные комнаты. Просто ехать с ним по дороге. Не касаться его даже плечом. Верить, что это никогда не кончится.
На север, в страну Моны Барсаны (и Эдди Урданеты, если он не врет хотя бы в этом). Я столько слышала об этой дороге на север.
Илокос — полоса земли между затуманенными горами и сияющим морем, мощные косые стены церквей, будто вросших в неустойчивую, склонную трястись землю. Скрипучие повозки на быках. Дома из бамбуковой щепки.
Туда выезжают из Манилы почти ночью. И видят россыпь огней в сером рассвете под громадными манговыми деревьями по обе стороны шоссе. Это разгораются маленькие печки у домиков на сваях, оттуда доносится запах утреннего риса.
«Не уезжай в прекрасный Замбоанга», — донесся до меня чуть металлический голос с улицы, пение скрипки и кларнета. О да, эту пластинку здесь крутят все. И все думают о своем замечательном президенте и Ампаро Карагдаг, смуглой девушке из Замбоанги, танцующей с ним танго.
Шанхай, сказала я себе. Что с ним там будет? Шанхай далеко от Маньчжурии, где у японцев чуть не полмиллиона солдат. Шанхай и вообще южный Китай — это безопасно.
Я попыталась представить себе это страшное видение тогда, на набережной, — невесомые, но чудовищно тяжелые линкоры среди облаков, грозящие обрушиться на город. И другие видения, мои прошлые страшные сны. Шанхай, сказала я себе. Тот Китай, который не Маньчжурия. И зажмурилась.
И оно пришло, на какой-то краткий, но жуткий миг. Серые черепичные крыши с приподнятыми краешками, которые бывают только в Китае. Багровое небо с дрожащими по облакам оранжевыми сполохами. Вымершие улицы и пронзительный рев моторов откуда-то неподалеку. И запах — гарь, газолин и что-то похуже, мертвое, мясное.
Не надо в Шанхай, прозвучал в пустоте офиса мой голос. Не уезжайте в прекрасный Шанхай, человек с серыми глазами.
17. Терпение и время
Терпение и время, еще самую чуточку времени — и все кончится. И это страшно. Потому что тогда начнется что-то другое, о чем не хочется думать.
Всего несколько дел, которые остается сделать, причем довольно быстро. В то время… в тот век, когда я была девочкой, они, эти дела, заняли бы месяц. А сейчас — боже ты мой, совсем другой век, три дня, чтобы пересечь Тихий океан! Всего три дня!
А потом все кончится? Невозможно поверить. И ведь сколько у меня тут дел, иногда совершенно идиотских. Вот же я — видный член нашей манильской женской ассамблеи, недавно сидела во втором ряду на жестком стуле и слушала лекцию американки Рут Лоу. Женщина-авиатор. Звезда. Она только что сделала несколько фигур над Лунетой и крышей нашего отеля, а потом пришла вот сюда, к нам.
И я сидела, смотрела из своего второго ряда на нее очень внимательно, а манильские дамы вокруг вздыхали: женщина, поднимающаяся в небо. Женщина, управляющая самолетом. Ах.
А еще я не успеваю ничего в этом проклятом офисе, дел стало чудовищно много, а Лола, прелестная Лола…
Опять рыдает.
Нет, вообще-то все-таки не рыдает. Тихо роняет скупую слезу. Этак задумчиво.
Что с ней будет, когда я окажусь на длинной, уходящей в лазурь улице пристани, под белой стеной лайнера? А ведь это скоро произойдет.
Да, Лола, говорю я, рассматривая на ее столе выброшенный было мной журнал — она вытащила его из мусорной корзины, чтобы отдать Хуану, а потом забрала себе. Да, Лола, теперь есть и всемирная королева красоты. Ее избрали в Брюсселе, правильно? Не бойтесь, Лола, давайте посмотрим на нее еще раз и вместе. Ну и что — какая-то Шарлотта Вассеф из Египта с длинным носом и чуть нависающими над улыбкой щеками.
А прочие… Лола, они просто не умеют фотографировать, в этом странном журнале. Да это же монстры какие-то — Тоска Джусти из Италии, Эва Кардена из Мексики, Марианна Горбатовская из Советской России и Надин Фоменко из Сибири.
Хорошо: Лола чуть приподнимает ангельскую головку с волосами, сожженными в плохом перм-салоне.
Я бы, Лола, выбрала демоническую, хотя бесспорно великолепную ведьму Нелли Ульрих из Швейцарии. Или Вин Чу из Китая, или Герду Лоули из Норвегии, но в целом… Лола, дорогая, вы работаете в иностранной компании, вы самостоятельная молодая женщина, это вам не то что просто выйти замуж за только что избранного члена Ассамблеи. А еще есть Эдди… кстати, что там с Эдди?
— Эдди — исполнительный директор галеонного фонда, — злобно напоминает мне Лола. — Получает хорошую зарплату. Отдает долги. Большие долги.
А, ну понятно. А «Инфанта Филиппина» на всех его документах — это другая красавица.
Так, так, так, Лола, дорогая, скажите мне: у вас есть драгоценный камень, который вам нужно носить?
И она, как во сне, лепечет: для родившихся в апреле, месяце рассвета и весны, начинающегося со дня смеха, — это бриллиант, камень невинности.
Нет, нет, Лола, раз так, то это очень грустный камень — и, кстати, как это маму угораздило назвать вас Долорес, скорбящая? Свадьба, Лола, — давайте поговорим о главном бале для каждой молодой женщины.
И она бормочет: нельзя выходить замуж во вторник, на темной луне, в один год с сестрой. Никогда не примерять заранее уже готовое подвенечное платье. Никогда не надевать жемчуг, он к слезам.
Лола, вы же были когда-то маленькой девочкой, вспомните, что вы делали тогда — неужели плакали каждый день?
Нет, мадам, мы в темноте смотрели на светлячков, можно было привязать одного на нитку и крутить, в ночи расцветал зеленоватый круг. А можно было сделать лампочку, если посадить светлячка в платок.
Да, Лола, я это тоже помню — платок со светлячком пульсирует, как вифлеемская звезда. И везде гремят цикады. Еще, Лола, еще!
А еще у нее и братьев были схватки боевых пауков — не все они умеют драться, надо найти правильных пауков в кустах на улице. Мой всегда выигрывал, говорит она. А еще у нас было много деревьев. И — высокое, черное создание, курящее сигару, которое называется «капре», они живут на старых деревьях, типа каимито. Когда на такое влезаешь, надо попросить его посторониться.
— А это, случайно, не фруктовые летучие мыши?
— Ха, — с презрением говорит Лола. — Подумаешь, мыши. Роняешь такую на землю, если это днем, она пищит и ползет обратно к дереву. А ночью ее там нет, она летает.
Я молчу и смотрю на нее. Лола улыбается.
— Да-да, моя дорогая, — мягко подсказываю я. — И все это — вы, и никто у вас не отнимет ни этих пауков, ни черного человека, которого вы не боитесь.
— И я была красивее всех в стране, — заторможенно, но твердо произносит она.
Я беру журнал, скатываю в трубочку и со словами «а они были самые красивые в мире» бросаю его в корзину.
— Дорогая Лола, а быть умнее всех, или многих, — это не так интересно? Или, в худшем случае — счастливее всех?
Она хлопает глазами. Но задумывается.
— Эту историю пора заканчивать, Лола, — сообщаю ей я. — У вас будет еще бал. Один грандиозный бал. Вас увидят все. О вас напишут. Но когда он кончится — вы начнете, наконец, жить настоящей жизнью? А? Если еще один бал — то да? Тогда отправьте эту телеграмму. В Америку. Да-да, отдайте Хуану, Матильда застоялась.
Лола берет заранее написанную мной бумагу. Я киваю, она читает — там, в этой бумаге, значится волшебное имя «Магда», но Лола знать не знает, кто это такая, она видит совсем другое имя.
И делает громадные круглые глаза, и говорит «этого не может быть!!!». И еще говорит: «И-и-и!!!»
Тут я, наконец, понимаю, что мой план — для этого города и его специфических обитателей — абсолютно уместен.
— Да, — вспоминаю я. — Еще вот что. Мне надо посидеть в одной библиотеке. Узнайте, Лола, как можно быстрее — как бы попасть в такое место в Манильском диоцезе, где хранятся каталогусы.
— Что???
— Это очень важное слово, Лола, запомните его, узнайте у любого священника: каталогусы. И еще — как мне в такое место попасть, кто меня туда пустит.
