Богомил Райнов - Тайфуны с ласковыми именами
«Точь-в-точь как белый сапфир Розмари», — мелькает у меня в уме.
— Раз вы решили употребить их на такое благо родное дело, они никоим образом не должны меркнуть в ваших глазах, — твердо говорю я. — Разве будет лучше, если они попадут в руки мошенников и стяжателей?
— Хорошо, если так, — отвечает она все еще с ноткой неуверенности в голосе. Потом возвращается к прежней теме: — А в чем состоят ваши интересы?
— Поскольку я уже проникся доверием к вам и поскольку вы болгарка, я вам отвечу прямо…
— О, болгарка! Сильно сказано, — замечает она, и на лице ее появляется анемичная улыбка. — Никогда в жизни не видела Болгарию.
— А вам не хотелось бы ее увидеть?
— Зачем? Меня с этой страной ничто не связывает. Да и путешествовать я не любительница. Каждое путешествие приносит разочарование. Как и новое знакомство. Как любая перемена. Издали все кажется лучше. И этот мир лучше, когда на него глядишь из окна своей комнаты, из «окна» телевизора. Реальность всегда уродливей, чем ее изображение. В реальной жизни нам вечно досаждают неудобства: жара или холод, дурные запахи или назойливые мухи, вынужденная усталость и чрезмерная потливость… — Она замолкает. Потом опять спохватывается: — Вы что-то начали было рассказывать…
— Да, о моих собственных интересах. Один человек — скажу прямо, бывший полицейский — оставил в свое время вашему отцу на хранение кое-какие списки. Отец ваш взял их просто так, чтобы оказать услугу своему старому знакомому. Только знакомый давно умер, а списки все еще существуют, и если бы они попали в чьи-то грязные руки, то могли бы причинить немало неприятностей людям, имена которых в них фигурируют.
— Вы хотите сказать, что именно эти бумаги вам нужны…
— Именно. Только я понятия не имею, где они находятся, и, так как вам они совсем ни к чему, как, впрочем, и любому другому, кроме какого-нибудь злоумышленника, я бы просил вас в случае, если вы их найдете…
— Зачем мне их искать? — останавливает меня Виолета самым обычным тоном. — Я знаю, где они находятся. Если, конечно, это то самое, что вы ищете: тоненькие узкие полоски бумаги, на которых значатся разные болгарские фамилии.
— Должно быть, это они и есть, — киваю я, стараясь в свою очередь, чтобы мои слова тоже звучали как можно более обычно.
— Вы можете получить их завтра же. Они в банковском сейфе моего отца. Но, уверяю вас, в этом сейфе нет ничего другого, кроме никому не нужных старых бумаг.
— Ничто другое меня не интересует, — бормочу я. — Тогда давайте завтра же подъедем к банку, — предлагает она, явно довольная, что может порадовать меня тем, что для нее самой не представляет никакой ценности.
— Чудесно. Только надо сделать так, чтобы люди, не в меру любопытные по отношению к вам, этого не заметили. Банк, сейф… Этого им вполне достаточно, чтобы вспомнить про брильянты.
Она молча кивает. Потом вдруг ей приходит поистине гениальная идея. Она лезет в сумочку и подает мне маленький секретный ключ.
— В таком случае поезжайте вы один. Вот вам ключ. Только запомните шифр: «Зебра». В этом банке вместо цифрового шифра применяется буквенный.
Поблагодарив, я беру ключ и с безразличным видом сую его в карман, все еще не в состоянии поверить в случившееся. Потребовалось провести столько сложных комбинаций, потратить столько времени на подслушивание и выжидание, столько раз идти на риск и вступать в отчаянные схватки, чтобы в один прекрасный момент в каком-то кафе, где безраздельно властвуют шляпы бабушек, какое-то невинное существо небрежно сунуло руку в сумочку и вручило тебе ключ от секретного архива.
Этой хрупкой женщине и невдомек, что хранящиеся в сейфе жалкие бумажки стоят дороже всех брильянтов, так как с ними связано спокойствие миллионов людей и даже целой страны. Но какое ей дело до этой страны, если она знает о ней только понаслышке и даже не испытывает желания видеть ее.
— Я вполне понимаю, это не бог весть какая услуга, — улавливаю, как во сне, голос Виолеты. — Но мне все же кажется, пусть не ради услуги, а просто из дружеских чувств, и вы когда-нибудь проявите отзывчивость.
— Целиком рассчитывайте на меня, — говорю я. — Волосок не упадет с вашей головы.
Затем подзываю полуголую официантку, чтобы расплатиться.
Забыл сказать, что сегодня пятница. И, как обычно в этот день и в этот час, я нахожусь на террасе, в двух шагах от рокового Кирхенфельдбрюке, который чуть было не добавил к своим многочисленным историческим достопримечательностям еще одну: мог стать лобным местом для вашего преданного… впрочем, стоит ли упоминать имена.
День заметно увеличился, даже очень заметно — уже начался июнь, — и в эту пору еще совсем светло, а мне не терпится бросить взгляд через парапет, чтобы увидеть на нижней площадке Бояна, замаскировавшегося под хиппи. В этот предвечерний час по пятницам на террасе, как обычно, пусто, если не считать одного-единственного пожилого горожанина, лениво прогуливающегося под деревьями. Только он в самый неподходящий момент, как назло, проходит в двух шагах от меня, и, чтобы не пропустить передачи, мне приходится отойти от своего обычного места у парапета и сесть на ближайшую скамейку.
Авторучка предупреждающе щелкает, и я слышу голос. Но в чем дело? Это не голос Бояна.
— Вашему другу нездоровится, он не может прийти, — хрипит незнакомый голос в приемнике. — Он, весь избитый, лежит у входа в лифт, в нижнем городе…
— Принято, — говорю в ответ и с облегчением устанавливаю, что пожилой человек удалился в сторону моста. — Мне нужно передать нечто очень важное.
При этом я несколькими прыжками приближаюсь к парапету. Внизу, там, где должен находиться Боян, сидит худой, невысокого роста мужчина, чья фигура мне смутно знакома.
Не знаю, к месту ли сейчас подобные рассуждения, но я должен отметить, что в нашем поведении существуют стереотипы и порой выбранные нами действия, какими бы разумными они ни казались с практической точки зрения, представляют опасность именно тем, что являются стереотипами. Поэтому, прежде чем поступить именно так, а не иначе, постарайся хорошенько взвесить, не на это ли действие рассчитывает противник, не предусмотрел ли он твой следующий шаг в своем плане.
Так чего же противник ждет от меня в данном случае? Что я опрометью помчусь к лифту, чтобы наверняка угодить в ловушку? Или кинусь на этого, что внизу, чтобы довольствоваться тем же результатом? Разве не кажутся одинаково рискованными оба эти действия, если оценивать их с профессиональной точки зрения? Скажи, разве они не одинаково глупы с точки зрения профессионала, мысленно обращаюсь я к Любо. Только Любо молчит и задумчиво смотрит вниз, где должен был бы находиться Боян. Я бы тоже молчал, будь я на его месте, если бы это касалось моего сына. И хотя это касается не моего сына, у меня нет больше сил бездействовать и рассуждать про себя, да еще с профессиональной точки зрения. При мысли о том, что из-за меня они могут разделаться с сыном точно так же, как в свое время разделались с отцом, я готов волком выть. Но так как от этого проку будет мало, я бросаюсь с площадки — с трехметровой высоты обрушиваюсь на того, что сидит внизу.
В первый момент у меня ощущение, что я раздавил его собой, как гнилое яблоко, но потом оказывается, это не совсем так. И чтобы предотвратить возможные и совсем неуместные в данный момент безумства с его стороны, я с размаху даю ему кулаком по роже. По этой смуглой большеглазой роже с какими-то женственными чертами. Тим или Том? Я вечно их путаю.
— Кто тебя послал? — спрашиваю вполголоса, схватив метиса за горло.
— Не могу сказать, — хрипит он.
— Тогда околевай. Здесь же. Сию же минуту. И для пущей убедительности чуть покрепче сжимаю его тонкую шею. Большие глаза Тима или Тома делаются еще больше и выкатываются до такой степени, что кажется — вот-вот выскочат из орбит. Я расслабляю руки, чтобы он мог говорить, и снова:
— Кто тебя послал?
— Хозяин.
— Ральф Бэнтон?
Метис утвердительно сводит свои тяжелые веки.
— Где Боян?
— Понятия не имею. Я никогда его не видел. Я сказал то, что мне велели говорить, — бормочет Том или Тим уже более охотно, смирившись с мыслью, что мокрому дождь не страшен.
— А где должен находиться человек, которому ты передаешь?
— Понятия не имею, — повторяет он. — Сказали, метрах в двухстах в окружности. Велели передать то, что было сказано.
— Вот видишь? — чудится мне, будто я слышу наконец голос Любо. — Парень ни слова не проронил. Просто его выследили и установили, когда и откуда он выходит на связь. А потом накрыли и отняли аппаратик. Но парень ни слава не проронил.
— Помолчи пока, — прошу его. — Не мешай мне. А об этом мы в другой раз потолкуем.
Но я и сам доволен, что Боян не проговорился. И что рефлекс меня не обманул. Если бы я подался к лифту — обманулся бы. Человек, которого я все еще держу за горло, продолжает испуганно таращиться. Немного расслабляю клещи, чтобы он мог дышать. Сейчас он должен дышать. Притом как можно глубже. Потому что, держа метиса одной рукой за шею, другой я прижимаю к его губам ампулы с усыпляющим средством. Затем оттаскиваю его под ближайший куст и быстро направляюсь к Беренплац.
