Александр Тараданкин - Второй раунд
Денисов уловил в голосе Фомина грустные нотки.
— Если бы вы знали, Евгений Николаевич, как мне близка и понятна ваша тоска по дому. Я и сам так соскучился по Москве… Бесконечные разъезды. В последние годы если заглядывал туда — не больше как на денек. Тоска по родине — это, знаете ли, болезнь. Как она по-научному называется, ностальгия, кажется? Помните, что писал Маяковский, о котором вы тут вспоминали:
Землю,
где воздух,
как сладкий морс,
бросишь
и мчишь, колеся, —
но землю,
с которою
вместе мерз,
вовек
разлюбить нельзя.
— Вам-то недолго ждать встречи с Родиной, — сказал Фомин.
— Признаться, я рад, что это случится скоро. Уже разговаривал с Москвой, доложил о результатах первых удачных испытаний. Начальство согласилось на мое возвращение. Думаю, что еще неделя и уеду.
— А мне еще придется поработать здесь. Надо помочь немецким друзьям корчевать остатки фашистской нечисти. Если не мы, то кто же?
Глава тринадцатая
Денисов встал поздно. Продолжительная ночная поездка в машине утомила. В городе стояла сухая, сонливая духота. Угнетало чувство одиночества, скука. Его коллеги еще вчера уехали на экскурсию в Дрезден. Эх, чего торопился! Лучше бы остался в том маленьком приморском городишке, а не тащился в Энбург. И немецкий коллега настойчиво и любезно уговаривал его остаться. Там, по крайней мере, можно было вдоволь накупаться в море.
«Позвоню-ка Фомину, — подумал Денисов. — Сыграем в шахматы, а еще лучше где-нибудь размяться, поиграть в волейбол».
Но до Фомина он не дозвонился. Того ни дома, ни на работе не оказалось. Стал было искать Петрова, но вспомнил, что отпустил его на весь день.
«Позавтракаю и махну на пляж», — решил Денисов. Он бывал там с товарищами раза два, но то с товарищами… А предупреждение Фомина?.. Бог с ним. Ничего не случится.
Такси поймал сравнительно быстро, попросил водителя подъехать к Дому офицеров.
— Подождите, я скоро, — и он пошел в буфет купить бутербродов и пива, чтобы дотянуть до обеда.
— Здравствуйте, — остановил его у входа женский голос.
Обернулся и увидел девушку, которую встретил тогда в Лейпциге. Голубое узкое платье очень шло ей, подчеркивая красоту фигуры. Денисов даже растерялся, не зная, как себя вести, что говорить. Она поняла это, улыбнулась:
— Помните? Лейпциг?.. А я ведь ждала вас на следующий вечер и была огорчена, что вы не пришли.
— Обстоятельства… Я уезжал в командировку. — Денисов замялся, переступая с ноги на ногу. А потом спросил: — Вы куда-то собрались?
Она удивленно посмотрела на него, повела плечами:
— Особых планов нет.
— Великолепно. А как бы вы отнеслись к предложению пойти на пляж. То есть поехать. Меня ждет такси. Вы, наверно, знаете, где здесь хорошие места?
— Что, прямо сейчас?
— Ну, конечно. Если это вам удобно. Вот прямо так — взять и поехать.
Она постояла в нерешительности, задумалась.
— Решайте?
— Вообще-то я хорошо знаю места…
— Значит, решено. Садитесь в машину, а я сейчас.
Лотта не успела опомниться, а Денисов уже сбегал по лестнице с кульками и бутылками. Отворил дверцу, вывалил все на сиденье.
— Устраивайтесь.
…После довольно долгих поисков они приглядели место на опушке тенистой рощицы неподалеку от реки. На самом берегу было тесно. Денисов отпустил такси, расстелил на траве махровую простыню, закопал бутылки в песок, наломал веток и укрыл ими свертки.
— Ну вот, — сказал он, — теперь давайте же наконец знакомиться. — И представился: — Денисов Виктор, как вы, наверно, давно догадались, русский.
— Лотта, — она положила руку в протянутую ладонь.
— Теперь, кажется, все в порядке. Садитесь, Лотта. Раз уж мы на пляже, давайте будем принимать, так сказать, пляжный вид.
— Пожалуйста, — она пожала плечами.
Денисов начал было раздеваться, но спохватился:
— Хорош же я! Вот ведь голова! — хлопнул себя по лбу. — Я, как всегда, недогадлив. Извините… Вы без купального костюма? Мы же могли бы заехать к вам, что же вы не подсказали?..
— О, нет, нет. Все хорошо… Он, пожалуй, мне сегодня не понадобится.
Воцарилась пауза. Она села рядом, расправляя складки юбки, вялым движением поправила прическу, рука чуть дрожала.
— Да, неловко получилось, — сказал наконец Денисов. — А здесь нельзя взять костюм напрокат?
— Можно. Только, пожалуйста, не хлопочите, Виктор. Пожалуйста…
Она улыбнулась, но улыбка получилась какая-то вымученная. В настроении девушки, он почувствовал, произошла перемена. Опять наступила томительная пауза… Лотта сидела опустив голову и молчала.
— Хотите пива? — неожиданно для себя спросил Денисов, не зная, как прервать неловкое молчание.
— Нет, спасибо, — тихо сказала Лотта. — Я хотела бы… Вы можете выслушать меня?
— Конечно. Что-нибудь произошло?
— Произошло. Не сейчас. Много раньше. Не удивляйтесь ничему. — Она опять грустно улыбнулась. — Вы услышите исповедь… Да, исповедь. Все равно это когда-нибудь должно было произойти. Все равно бы…
К ее ногам подкатился большой разноцветный мяч. Белокурый мальчуган в матросской курточке подбежал и в нерешительности остановился, не зная, как быть.
— Держи, малыш! — Лотта подкинула мяч, мальчик засмеялся, схватил его и, перебирая толстенькими ножками, побежал к реке, откуда его звала молодая женщина.
Лотта задумалась.
…Разбитая танками и машинами дорога. Выбоины, наполненные до краев холодной грязной водой. Колонна усталых женщин и девушек и окрики солдат: «Шнель, шнель!»
Потом, огороженная ржавой проволокой территория товарной станции и состав дырявых вагонов. Женщина с мальчуганом на руках, одетым в выцветшую матросскую курточку. Она опустила малыша на землю, он побежал и засмеялся. И от этого смеха всем стало не по себе. Мать бросилась вслед за ним: «Стой! Назад!» — закричал ей конвоир. Не повинуясь окрику, женщина продолжала бежать за мальчиком.
Фашист угрожающе поднял автомат. Женщина остановилась, а малыш встал перед ней, разведя ручонки.
Короткая очередь. Мальчик упал. «Господи, что же такое делается! Господи! — пронзительно разорвал тишину тонкий женский голос. — Господи!..» Несчастная мать с воплем бросилась на фашиста. И снова короткая очередь…
Лотта подняла голову. Мальчик в матросской курточке играл с мячом и звонко, заразительно смеялся.
Денисов заметил, что Лотта волнуется, в чем же она хочет исповедоваться ему?
— Рассказ будет долгий и, простите, подробный, — сказала она вдруг на чистейшем русском языке. — Я должна…
— Вы говорите по-русски? — перебил ее Денисов и привстал от неожиданности. Он был готов к чему угодно, к любому разговору и повороту событий, он даже был насторожен после того, как изменилось настроение Лотты и после ее предупреждения о долгом рассказе. Но чтобы она заговорила по-русски…
— Я знала, что это вас удивит, — спокойно сказала Лотта. — Но пожалуйста, вы слушайте меня, а дальше можете поступать, как хотите…
Денисов пригладил волосы и несколько неуверенно сказал:
— Ну что же, рассказывайте.
— Я русская — Людмила Николаевна Борисова. Отец был бухгалтером Одесского горсовета, мама — учительница немецкого языка в школе. Они погибли в первые дни войны при бомбежке. Мне не было тогда семнадцати. Во время осады города я помогала в больнице. А когда в Одессу ворвались немцы, попала в облаву. Нас, большую группу девушек и женщин, угнали в Германию. Меня отдали или продали, — не знаю, как точно определить, — в поместье барона фон Штольца, как я потом узнала, крупного промышленника. Управляющий имением этих Штольцев, отбирая на работу русских, взял меня с собой, потому что я знала немецкий язык. Так все началось…
Денисов ожесточенно грыз ветку. И Лотта, словно боясь, что он сейчас встанет и уйдет не дослушав, заторопилась.
— В имении меня отдали в распоряжение экономки Марты, и я стала горничной баронессы. Это было время, когда тыловые немцы почувствовали наконец, что такое война. Спасаясь от бомбежек баронесса с дочерью больше жили в Швейцарии Марта и ее муж относились ко мне хорошо. В порыве откровенности она проговорилась, что сына ее нацисты держат в концлагере и что он, наверное, коммунист.
Перед концом войны всех, кто работал у барона, отправили в лагерь. А меня Марта оставила. Не знаю, как ей удалось получить для меня паспорт на имя Лотты Бор.
«Зачем она мне это рассказывает? — нервничал Денисов. — И почему сейчас? Могла бы раньше рассказать — в комендатуре? И зачем столько времени скрывала русское происхождение?»
Он чувствовал, что это еще не главное. Он смотрел на нее и пугался ее глаз. Теперь они были не печальные, как раньше, а решительные, какие-то дикие.
