Джон Ле Карре - Маленькая барабанщица
— Тебе очень некогда, Чарли. Через полторы минуты тебе пора на сцену. Как ты поступишь? Оставишь его в гримуборной?
— О, нет конечно!
— Тебя зовут. Пора, Чарли. Ты должна решить.
— Не дави на меня! Я дам его на сохранение Милли. Милли — моя дублерша. И суфлерша.
Предложение его никак не устроило.
— Ты ей не доверяешь.
Близкая к отчаянию, она сказала:
— Я спрячу его в туалете. За бачком.
— Слишком явно.
— В мусорной корзине. И прикрою мусором.
— Кто-нибудь придет и выкинет мусор. Думай.
— Осси, хватит меня... Я положу это за баночки с гримом. Правильно! На полку. Там годами никто не прибирает.
— Прекрасно. Ты прячешь это на полке и торопишься на выход. Опаздываешь. Чарли, Чарли, куда ты запропастилась? Занавес поднимается. Так?
— Ладно, — сказала она и перевела дух, вздохнула шумно, как паровоз.
— Что ты чувствуешь? Теперь.Что думаешь о браслете, о том, кто подарил его?
— Ну... я... в ужасе... разве не понятно?
— Почему же ты в ужасе?
— Да потому, что не могу принять это... такое сокровище... то есть такую дорогую вещь.
— Но ты уже приняла ее. Ты пошла на это, ты ее спрятала.
— Только до конца спектакля.
— А потом?
— Потом отдам этот браслет. Неужто же нет!
Он, видимо тоже почувствовав облегчение, перевел дух, будто слова ее наконец подтвердили давнее его убеждение.
— Ну, а пока что ты чувствуешь?
— Потрясена. Поражена. Что еще я могу чувствовать?
— Он в нескольких шагах от тебя, Чарли. Его глаза устремлены на тебя и излучают страсть. Уже третий спектакль подряд он здесь. Он шлет тебе орхидеи и драгоценности, уже дважды он признался тебе в любви. Один раз — просто в любви, другой раз — в бесконечной. Он красив. Гораздо красивее меня.
В раздражении своем она не стала пока протестовать, что он опять заговорил с ней тоном властным и требовательным.
— Тогда я поступлю так, как подсказывает мне сердце, — сказала она и, чувствуя, что поймана в ловушку и говорит не то, решительно добавила: — Но кто выиграл, мы еще посмотрим.
Тихонько, словно боясь ее потревожить, Иосиф нажал на стартер. Дневной свет померк, поток транспорта поредел, превратившись в прерывистую, пунктирную линию одиноких запоздалых машин. Они ехали берегом Коринфского залива. По свинцовой воде на запад тянулась вереница стареньких танкеров — казалось, их как магнитом притягивало зарево последних закатных лучей. Впереди над ними в сумерках обозначился темный силуэт горной гряды. Дорога расщеплялась, и они поехали по той, что поднималась в гору; длинной спиралью, виток за витком устремлялась она вверх, к небесной пустоте.
— Помнишь, как я аплодировал тебе? — спросил Иосиф. — Помнишь, давали занавес, опять и опять, а я все стоял и хлопал?
«Да, Осси, помню». Но она побоялась произнести это вслух.
— Ну а теперь запомни еще и браслет.
Она запомнила. Вообразила это для него: подарок, который следует вернуть неизвестному красавцу-благодетелю. Спектакль окончен, она выходит на аплодисменты, и как только освобождается, сразу же бежит к себе в гримуборную, достает из тайника браслет, в считанные минуты разгримировывается, кое-как напяливает на себя одежду, чтобы поскорее отправиться к нему.
До сих пор безропотно принимавшая его версию, Чарли вдруг осеклась — на помощь, пускай с опозданием, пришел здравый смысл:
— Минутку... погоди... послушай, почему бы ему не отправиться ко мне? Он же все это затеял. Так почему бы мне не остаться в уборной, дожидаясь его появления, вместо того чтоб рыскать самой в поисках его?
— Возможно, он собирается с духом. Он слишком благоговеет перед тобой, разве нет? Ты совершенно ошеломила его.
— Ну, так я могу и подождатькакое-то время.
— Как ты собираешься поступить, Чарли? Что ты мысленно говоришь этому человеку?
— Говорю: «Заберите это назад, я не могу это принять», — с большой убедительностью произнесла она.
— Хорошо. А ты не боишься, что он может исчезнуть, раствориться в ночи и никогда больше не появиться, оставив тебя с этой драгоценностью, от которой ты так искренне желаешь избавиться?
Смущенно, нехотя она согласилась отправиться на поиски.
— Но как его найти? Где ты будешь искать в первую очередь?
— Через заднюю дверь выйду на улицу, а потом за угол — к главному входу. Подожду там, пока он выйдет.
— Почему ты не выйдешь вместе со всеми?
— Потому что там толпа. Пока я буду пробираться через нее, он уйдет.
Он обдумывал ее слова.
— Тогда тебе понадобится плащ, — сказал он.
И здесь он был прав. Она забыла, какой дождь лил в Ноттингеме в тот вечер, прекращался и опять припускал, и так весь спектакль. Надо начинать заново. Моментально переодевшись, она накинула свой новый плащ — длинный, французский, купленный на распродаже в «Либертиз», завязала узлом пояс и вышла под дождь за угол к главному входу.
— И увидела там, что половина зрителей столпилась под навесом и пережидает дождь, — прервал ее Иосиф. — Чему ты улыбаешься?
— Мне нужен платок на голову. Помнишь, желтый платок от «Йейгера», я купила его на деньги, полученные на телевидении.
— Отметим также, что как бы ты ни спешила отделаться от браслета, ты все же не забыла про желтый платок. Хорошо. В плаще, в желтом платке Чарли выскакивает под дождь в поисках своего чересчур пылкого поклонника. Возвращается в переполненный вестибюль, может быть, зовет его: «Мишель, Мишель!» Да? Прекрасно. Однако кричи не кричи, Мишеля там нет. Что ты делаешь?
— Ты написал это все, Осси?
— Неважно.
— Я возвращаюсь к себе в уборную.
— А тебе не приходит в голову поискать его в зале?
— Да, черт возьми, конечно! Пришло!
— Через какую дверь ты войдешь?
— Ведущую в партер. Ты же сидел в партере.
— В партере сидел Мишель. Ты подойдешь к двери, пощупаешь засов. Ура, дверь поддается! Мистер Лемон еще не запер ее. Ты входишь в пустой зал и медленно идешь по проходу.
— И вот он передо мной, — негромко сказала она. — Боже, какая пошлость!
— Но она годится.
— Да, годится.
— Потому что он действительно сидит в зале на том же месте, в первом ряду, в середине. И не сводит глаз с занавеса, словно надеется усилием воли опять поднять его и увидеть на сцене свою Иоанну, которую любит бесконечно.
«Я хочу домой, — думала она. — Хочу остаться совсем одна, хочу заснуть в своем отеле. Сколько раз на дню можно искушать судьбу?» Потому что теперь, описывая ее нового поклонника, он явно говорит и увереннее и как бы с большей доверительностью.
— Минутку ты медлишь, потом окликаешь его по имени: «Мишель»! Имя — это единственное, что тебе известно о нем. Он оборачивается, глядит на тебя, но не делает движения тебе навстречу. Не улыбается, не приветствует тебя, никак не использует свое незаурядное обаяние.
— Так что же он делает, этот мерзавец?
— Ничего. Глядит на тебя глубоким пламенным взором, как бы вызывая тебя на разговор. Ты можешь счесть его гордецом или романтиком, но ясно одно — он не из разряда обычных людей, и он, уж конечно, не будет ни оправдываться, ни стесняться. Он пришел бросить тебе вызов. Он молод, европеизирован, хорошо одет. Человек действия, обеспеченный человек, без малейших признаков застенчивости. Вот так. — Иосиф говорил теперь от первого лица. — Ты направляешься ко мне, идешь по проходу, уже догадываясь, что разговор будет не таким, как ты воображала. Не я, а ты должна будешь объясняться. Ты вынимаешь из кармана браслет. Протягиваешь мне. Я неподвижен. Дождевые струйки очень идут тебе.
Дорога, петляя, шла в гору. Властность его тона и завораживающая монотонность поворотов заставляли ее все глубже погружаться в этот лабиринт.
— Ты говоришь что-то. Что именно?
Не дождавшись ее ответа, он предложил свой собственный:
— «Я с вами не знакома. Спасибо, Мишель, я польщена, но я вас не знаю и не могу принять этот подарок». Ты так скажешь? Наверное, так. А может быть, как-нибудь и лучше.
Она с трудом понимает, что он говорит. Она стоит перед ним в зале, протягивает ему коробку, глядя в его темные глаза. «И мои новые сапоги, — думает она, — длинные, коричневые, те, что я сама подарила себе на Рождество. Теперь дождь испортил их, но какая разница?»
Иосиф продолжил свою волшебную сказку:
— Я все еще не произнес ни слова. А ты по своему актерскому опыту отлично знаешь, что паузы сближают собеседников. Если этот несчастный не хочет говорить, то как должна поступить ты? Тебе ничего не остается, как продолжать говорить самой. Скажи теперь, с какими словами ты обращаешься ко мне.
Разбуженное воображение борется в ней с непривычной застенчивостью.
— Я спрашиваю его, кто он.
— Меня зовут Мишель.
— Это я знаю. Мишель, а дальше как?
— Ответа нет.
— Я спрашиваю тебя, зачем ты приехал в Ноттингем.
— Чтобы влюбиться в тебя. Дальше!
