Иван Дорба - «Третья сила»
Задав еще несколько не имеющих отношения к НТС вопросов, Майковский поднялся:
— Вы, Чегодов, поступили правильно! Разрешите мне впредь вас называть просто Олегом? И вы меня зовите Вадимом! Так вот, Олег, гауптштурмфюрер что-то замышляет. Я почти убежден, что он собирается направить вас в советский тыл. Если хотите, я упрошу его взять вас с собою в Берлин. Главное управление имперской безопасности намечает какую-то реорганизацию.
— Это очень заманчиво, Вадим, но боюсь, для секретного информатора я фигура неподходящая. Я руководил когда-то контрразведкой НТС. Меня многие знают. Да и, признаться, это занятие меня всегда тяготило. Разведка — иное дело! Эбелинг — умный человек. Он прав, посылая меня в тыл Красной армии. А вам порекомендую вместо себя Кирилла Евреинова, впрочем, нет! Он слишком привязан к Байдалакову. Посмекалистей будет Александр Граков, председатель берлинского отдела НТС. Был моим сотрудником по контрразведке, Николай Шитц его хорошо знает. Впрочем, в Берлине начальства много, чтоб не получилось по украинской поговорке: «Паны бьются, а в мужыкив чубы трищать». Потому…
— Жаль, что вы отказываетесь от моего предложения. Но это делает вам честь. Но чем и как я могу гарантировать, чтобы вашему Гракову нэ наскублы чупрыну? А вин гракив не ловить, ваш Грак? — вдруг перешел на украинский Майковский.
— Дорога розлога, на дуби ярмарка, — отпарировал Олег, вспомнив первую пришедшую ему на ум загадку.
— Ха-ха-ха! Откуда вы знаете украинский? — Майковский встал и прошелся по кабинету.
— Я родился на Украине и люблю этот край, люблю его широкие степи, голубое небо, могучие полноводные реки, люблю певучий язык, украинскую песню, что льется и ширится по ее необъятным просторам, люблю, наконец, и этот город, мать городов русских, и его людей… да и как иначе? Во мне ведь тоже течет украинская кровь! — Сентиментальная тирада вырвалась у Чегодова из души, и Майковский это понял. Он подошел к окну, потом вернулся, глянул на наручные часы, взял Олега под руку и повел из кабинета.
— С твоим Граком я буду иметь дело один. Никто его не тронет. А как гарантию, верней, как заложника, я оставлю своего помощника, который, если немцы сдадут Киев, уйдет в подполье. Вот координаты конспиративной квартиры! — И Майковский написал на клочке бумаги адрес, имя и пароль. — Прочти и сожги.
«Вроде не врет! Уж слишком для него талантливо», — решил Чегодов и на той же бумажке написал берлинский телефон и два латинских слова: «Semper idem» (всегда тот же) — девиз герба Чегодовых, а под ним нарисовал руку с обнаженным мечом. Последнее означало: «Будь осторожен!» — и передал Майковскому.
Татьяна накрывала на стол.
— Сейчас все будет готово, а покуда вон на буфете аперитив. — Она весело стрельнула глазами на Майковского.
— Выпить я, пожалуй, выпью рюмочку… и побегу, извините, господа, тороплюсь сдать архивы; все секретные документы приказано отправить в Берлин. Опись составить, самое важное опечатать и сложить в железные ящики, наше святое святых! К завтрашнему дню приказано закончить. А с вами, Олег, я попрощаюсь. — И он обнял Чегодова, ткнувшись носом в его плечо, махнул рукой, и вскоре его шаги прозвучали по асфальтовой дорожке, ведущей к воротам.
— Танюша, милая, нельзя тебе оставаться в Киеве. Пойми, твой Николай — «солидарист» из «Зондерштаба», сотрудничал с Майковским, да еще родич Эбелинга. Время военное, поначалу особенно разбираться не будут. Вот когда разобьют в пух и прах немцев, кончится война, тогда и попросишься домой. А в Берлине ты можешь сейчас чем-то помочь нашему общему делу. Не правда ли?
В пестром переднике, с подносом в руке, она стояла посреди столовой растерянная:
— Чем я, слабая женщина, могу помочь? — в ее голосе слышались слезы.
— Миллионы советских женщин и девушек воюют!… Отдают, если нужно, жизнь!… Вот так-то, милая Танюша.
— Хорошо! Поступлю так, как скажешь. Что требуется? Убить Эбелинга? Майковского?… У меня не хватит мужества…
— Ну зачем так… Вот задание: скоро придет Николай, ты узнаешь, в каком поезде и в каком вагоне они отправляют секретные документы, какие с виду эти железные ящики, хранящие жизнь и смерть многих людей. Ясно?
— Обязательно узнаю. Мой муж в отличие от тебя болтун. И что дальше?
— Все эти сведения напишешь и оставишь в том самом местечке, куда клала для меня свои чудесные любовные записочки. — Олег обнял ее, прижал к груди и решил про себя: «Была не была, скажу». — А в Берлине, моя девочка, встретив Гракова, расскажешь ему все и передашь это, но так, чтобы никто не видел. — Вырвав из записной книжки листок, он написал несколько цифр.
Женщина покорно взяла листок, сложила его вчетверо и сунула в лиф, потом смахнула набежавшие на глаза слезы, с грустью попросила:
— Ну а теперь поцелуй меня крепко-крепко, чтоб запомнилось на всю жизнь! — И прижалась к нему всем трепещущим телом…
Через час Олег навсегда покинул этот дом. Его провожала заплаканная, опьяневшая от любви Таня… Октябрьский ветер гонял в соседнем дворе — резиденции Эбелинга — обрывки газет и пепел…
У подъезда стоял большой черный лимузин, пахло гарью. Двухэтажный особняк, некогда городская дворянская усадьба, показался Чегодову мрачным и пустынным. «Интересно, — подумал Олег, — сколько хозяев ты перевидал, и все они бежали, как крысы с тонущего корабля!» И вдруг на душе стало легко и радостно. Вспомнилась далекая юность, когда он так же бежал… А сейчас он с гордостью подумал: «Я у себя на Родине! Я гражданин великого, могучего государства, великого, могучего народа!»
Ему повезло: и тетка Гарпина и дядя Петро были дома.
— Петро Кириллович, вот и я вам работенку нашел, — поздоровавшись, с места начал Олег.
— Мне ночью на станцию надо.
— Вот и отлично! — И Олег рассказал об архивах СРХС, которые завтра будут переправлять в Берлин, и о том, где будет лежать записка от Татьяны.
— Переважно роздывыты номер вагона. Фашисты таки вагоны в окремом тупике держуть. А нашего брата туды и блызько не пущают. Спробуемо. Дывысь у Коростени, Сарнах, чи в Кавеле раскулачимо вагон. Молодец, Олег! Як те то Майковский проболтався? Тут подвоха, часом, нема?
— Он еще явочную квартиру в Киеве дал, запиши адрес! Недалеко от вас.
— Чуе собака, что наши скоро Кийв возьмуть! Як тильке такого ката маты породыла? 3 самым сатаной прижила! — И, поглядев на адрес, Петр Кириллович воскликнул: — Тю! Я же его, сукиного сына, знаю, овечкой прикидывается! Лады! Возьмем его на замитку, ще одну ниточку распутаем. А сам-то ты як? Тож не сегодня завтра в дило. Смотри не подкачай! Хочь ты и бувалый…
— Авось…
— На авось не надийся. Люди помогуть, да и Бог теж! Наше дило правое! — Петр Кириллович крепко пожал ему руку.
Прощаясь, Олег подумал: «Нет сильнее человека, защитника великой идеи. Колоритный старик, как колоритен его русско-украинский язык. Жаль с такими людьми расставаться… Жизнь — лишь встречи да расставания…»
Через два дня Чегодов с группой диверсантов был переброшен в тыл Красной армии в районе букринского плацдарма…
4
Согласно утвержденному новому плану освобождения Киева 25 октября начала осуществляться перегруппировка 3-й гвардейской танковой армии с букринского плацдарма. Ей предстояло совершить путь около двухсот километров вдоль Днепра, иными словами, вдоль фронта немцев. Были разработаны способы радиообмана. Из района Великого Букрина перегруппировался и 7-й артиллерийский корпус прорыва, чтобы сковать фашистов в районе этого плацдарма. Первого ноября перешли в наступление 27-я и 40-я армии фронта. Немецкое командование приняло этот удар за главный и перебросило сюда танковую дивизию «Рейх» из резерва генерал-фельдмаршала Манштейна.
К исходу 5 ноября 38-я армия Москаленко была уже на окраинах Киева, а 6 ноября вместе с танковым корпусом генерала Кравченко заняла Киев…
Чегодова назначили помощником командира диверсионного отряда. В группе было пятеро: командир — плюгавый на вид, но жилистый, довольно хорошо знавший русский язык пруссак, не раз уж после парашютирования «тропивший зеленую»[8] среди ночи на стыке частей или соединений из тылов Красной армии на оккупированную территорию; три украинца — один был из Малого и отлично знал излучину Днепра, обращенную в сторону Ржищева, он был взят в группу в качестве проводника, другой — здоровенный детина из Ворошиловграда, был радистом, о третьем Олег только знал, что его зовут Гариком…
Отряд после выброски с самолета в поле просуществовал три дня. 29 октября на рассвете, идя по проселку, они наткнулись на патруль из трех человек. Протягивая свое удостоверение личности, Чегодов успел шепнуть:
— Мы диверсанты! Берите нас, я помогу. — И стал наблюдать, как патруль просматривал документы у других.
