Джон ле Карре - Звонок мертвецу. Убийство по-джентельменски
Филдинг откинул голову и уставился на уродливую викторианскую лепнину потолка с пыльным ореолом вокруг розана, в центре которого располагалась люстра.
— Мы просто стали еще немного старше. Но повторяли все те же шутки, изрекали все те же мысли, желали того же, что и прежде. Год проходил за годом, Хект, а мы оставались все теми же людьми, не делались мудрее, не становились лучше, среди нас не рождалось ни одной новой идеи лет уже, наверное, пятьдесят. И они поняли, что и Карн и мы — это такой трюк, спектакль, где мы рядимся в докторские мантии, отпускаем особого рода академические остроты, делаем вид, что учим их и наставляем на путь истинный. Но они никак не могут поверить в обман, Хект, и потому после еще одного года бесцельной, пустой жизни вновь приезжают сюда, чтобы взглянуть на меня и тебя, как дети иногда приходят на могилу, думая, что там можно постичь тайну жизни и смерти. Вот и все, чему мы их научили.
Хект какое-то время молча смотрел на Филдинга.
— Налить немного портвейна? — предложил тот, но Хект все еще не сводил с него глаз.
— Надеюсь, все сказанное тобой было не более чем шуткой… — начал он, а его жена с удовлетворением отметила, что теперь он по-настоящему зол.
— Даже не знаю, Чарлз, — ответил Филдинг совершенно серьезно. — Право, мне жаль, но не знаю. Когда-то мне казалось, что очень умно смешивать фарс с трагедией. А теперь, похоже, я потерял способность различать границу между ними.
Последняя фраза ему самому понравилась.
Кофе они перешли пить в гостиную, где Филдинг свел разговор к местным сплетням, но вовлечь в него Хекта уже не удавалось. Филдинг теперь сожалел, что не дал ему закурить трубку. Но потом вспомнил, как вообразил Хекта в Париже, и настроение снова улучшилось. Вечер ему определенно удался. По крайней мере моментами он был в ударе.
Пока Шейн одевалась, мужчины молча стояли в прихожей. Шейн вернулась в порыжевшем от старости боа из горностаев, накинутом на широкие белые плечи. Она склонила голову вправо, улыбнулась и протянула на прощание руку Филдингу, причем слегка опустив вниз.
— Теренс, дорогой, — сказала она, когда Филдинг прикладывался губами к ее мясистым пальцам, — вы так добры. И это ваш последний семестр. Вы просто обязаны отужинать у нас перед отъездом. Так грустно. Совсем мало осталось из прежней старой гвардии.
Она снова улыбнулась, прищурив глаза, чтобы подчеркнуть неподдельность своих эмоций, а потом последовала за мужем на улицу. Там по-прежнему стоял собачий холод, и в воздухе мелькали снежинки.
Филдинг захлопнул и запер за ними дверь на засов, быть может, чуть быстрее, чем диктовала вежливость, и вернулся в гостиную. Хект оставил свой бокал с портвейном наполовину недопитым. Филдинг взял его и аккуратно слил содержимое обратно в графин. Он надеялся, что не слишком взбесил гостя, — ему, вообще говоря, вовсе не хотелось наживать врагов. Задув пламя черных свечей и затушив фитили указательным и большим пальцами, он включил свет, достал из ящика буфета шестипенсовую тетрадь и открыл ее. В ней содержался список гостей, которых следовало пригласить к ужину до конца семестра. Перьевой ручкой он поставил жирную галочку напротив фамилии Хектов. Сделано. В среду наступала очередь Роудов. Муж был хорош, а вот она, конечно… Ее придется потерпеть. Это было едва ли не исключением из правила с супружескими парами. Как правило, другие жены оказывались гораздо симпатичнее этой.
Филдинг снова открыл буфет и на этот раз извлек из него бутылку бренди и рюмку. Держа их в одной руке, устало прошаркал обратно в гостиную, опираясь другой рукой о стену. Боже! Он внезапно почувствовал себя старым: грудь прорезала тонкая ниточка боли, ноги и руки отяжелели. Сколько же усилий уходило на то, чтобы постоянно быть на виду у людей! Как будто все время на подмостках сцены. Он терпеть не мог оставаться один, но и компании ему быстро надоедали. В одиночестве он тоже чувствовал усталость, но не мог спать. Как это было у того немецкого поэта? Он ведь уже цитировал его однажды: «Вы можете заснуть. Мне — время танцевать». Что-то в этом роде.
«Вот я каков, — подумал Филдинг. — В этом я — плоть от плоти Карна, старый сатир, танцующий под музыку». Но только темп музыки ускорялся, а их тела дряхлели, хотя танец должен был продолжаться. Его скоро подхватят молодые люди, ждущие своей очереди за кулисами. А ведь когда-то казалось таким забавным исполнять старые танцы под новые мелодии. Он налил себе еще бренди. Если разобраться, он был рад, что уходил, хотя это, по всей видимости, означало необходимость найти работу учителя где-то еще.
Но Карн… Своеобразное, по-своему очень красивое место. Внутренний двор аббатства весной… Похожие на розовых фламинго нежные фигурки мальчиков, ожидающих вечерней молитвы. Отъезд детишек и приезд новых как приметы смены времен года и умирающие здесь же старики. Как жаль, что ему не дан талант живописца! Он бы изобразил праздник в Карне в охристых тонах осени… Несправедливо, подумал Филдинг, что человек, столь восприимчивый к прекрасному, начисто лишен способности отобразить его.
Он посмотрел на часы. Без четверти двенадцать. Самое время… танцевать. Не спать же, в самом-то деле?
Глава 2
Ощущения четверга
Наступил вечер четверга, и номер «Христианского вестника» наконец был сверстан и сдан в печать. Едва ли крупное событие для Флит-стрит. Прыщавый мальчишка-курьер, явившийся, чтобы забрать неровную кипу гранок, был вежлив ровно настолько, сколько требовалось, чтобы получить от газеты ежегодную рождественскую премию. А даже этот юнец давно усвоил, что светские издания, выпускавшиеся издательством «Юнипресс», были в этом смысле куда как более многообещающими, поскольку щедрость находилась в прямой зависимости от тиража.
Мисс Бримли — главный редактор еженедельника, поправила под собой подушечку и прикурила сигарету. Ее секретарь и заместительница — должности, которые приходилось совмещать, — зевнула во весь рот, бросила в сумочку склянку с аспирином, причесала имбирного оттенка волосы и пожелала мисс Бримли спокойной ночи, как всегда, оставив за собой пустую коробку из-под бумажных носовых платков и мощный аромат пудры. Мисс Бримли не без удовольствия вслушалась в ее поспешно удалявшиеся по коридору шаги. В такие минуты ей нравилось оставаться одной и вкушать блаженную возможность расслабиться. Она по-прежнему не уставала дивиться на саму себя, потому что каждое утро в четверг входила в здание «Юнипресс» с чувством легкой тревоги, а потом поднималась на одном эскалаторе за другим, представляясь самой себе чем-то вроде ободранного чемодана на борту роскошного океанского лайнера. Бог свидетель, она возглавляла «Христианский вестник» уже четырнадцать лет, и многие специалисты считали, что макет ее газеты был одним из редких художественных достижений «Юнипресс». И все равно эти ощущения по четвергам никогда не покидали ее. Эта извечная тревога, что именно сегодня номер не будет готов к тому моменту, когда посыльный придет за выправленными гранками. Она часто представляла, что тогда произойдет. Слишком часто доходили до нее слухи о неприятностях в других изданиях, выпускавшихся на этом огромном печатном комбинате, об изъятии из печати целых полос и наказании провинившихся сотрудников. Для нее вообще оставалось загадкой, почему «Вестник» до сих пор не закрыли. Редакция занимала обширную комнату на седьмом этаже, а тираж, насколько мисс Бримли вообще разбиралась в таких вещах, едва ли окупал расходы на канцелярские принадлежности.
«Христианский вестник» был основан в начале XX века старым лордом Лэндсбери наряду с чисто политической ежедневной газетой и журналом «Умеренный». Однако газета и журнал давно почили в бозе, а сын лорда Лэндсбери не так давно проснулся утром и обнаружил, что весь его издательский бизнес вместе с персоналом, мебелью, типографской краской и всем до последней скрепки перешел в собственность возникшей ниоткуда и на неизвестно кому принадлежавшие деньги компании «Юнипресс».
С тех пор прошло три года, в течение которых мисс Бримли каждый день ожидала уведомления об увольнении. Но никаких уведомлений она не получила, никто не присылал ей никаких директив и не задавал вопросов. Ни слова. А потому, будучи женщиной практичной, она просто продолжала заниматься этим делом, как делала его прежде, постепенно перестав тревожиться понапрасну.
Ее могло только радовать подобное безразличие руководства компании. Уж слишком легко было смотреть на ее «Вестник» с пренебрежительного высока. Каждую неделю ее газета скоромно и без фанфар публиковала все новые доказательства Божественного вмешательства в мирские дела, пересказывала простыми словами не совсем научную историю древних евреев и под различными псевдонимами давала материнские советы всем, кто их просил в своих письмах. «Вестник» не беспокоили пятьдесят с лишним миллионов человек, живущих в стране, которые никогда о нем не слышали. Это было почти семейное издание, и вместо того, чтобы отчаянно стремиться привлечь новых читателей, еженедельник делал все возможное для сохранения своего тесного семейного круга. Он пытался быть для него источником доброты, оптимизма и своеобразной информации. В Индии миллион детей мог погибать от чумы, но главной новостью «Вестника» на неделе наверняка стало бы чудесное спасение при пожаре группы методистов из Кента. В «Вестнике» не публиковали рекомендаций, как убрать морщины вокруг глаз или контролировать свой вес; он, таким образом, не досаждал читателям напоминаниями о том, что все мы стареем и полнеем. Он сам старился вместе со своей аудиторией и лишь печатал известного рода предостережения для девушек, проповедовал милосердие и благотворительность. Он был верно рассчитан на тех, кто никогда не изменял застарелым привычкам, и семьи, подписавшиеся на еженедельник в 1903 году, продолжали возобновлять подписку в 1960-м.
