Татьяна Сытина - Конец Большого Юлиуса
— Это пройдет! — сказал Смирнов и вынул из папки, лежащей перед ним на столе, большой пергаментный конверт. — Гражданка Прейс, — обратился он к Аделине Савельевне. — На предварительном следствии вы показали, что занимались шпионажем под давлением некоего Мещерского.
— Он не некий. Он русский дворянин, Кирилл Владимирович Мещерский, — с вызовом ответила Прейс. — И я выполняла его просьбу не под давлением. Я была счастлива служить любимому человеку.
— Хотите знать правду? — резко спросил Смирнов, раскрывая конверт.
Нет. Аделина Савельевна не хотела знать правду. И в то время, когда Смирнов читал ей сведения о том, что Мещерский — Блюм, Кирилл — Альберт, бельгиец по происхождению, был сначала германским, а позже английским шпионом и в Россию прибыл с поручением добыть сведения о молодой экономике Советской республики, — Аделина Савельевна критически усмехалась и повторяла:
— Ну и что же? Пусть! Какая мне разница, как его зовут? Пусть — шпион! Я помогала ему и горжусь этим!
— Да перестаньте вы слушать самое себя! — перебил ее полковник, и что-то в голосе его насторожило Аделину Савельевну. — Я понимаю, что моральные качества вашего героя вас не интересуют. Вы примиритесь с любой грязью. Но я думаю, что вам пора, наконец, узнать о том, что он умер в конце двадцать восьмого года. Убит в Стокгольме, при невыясненных обстоятельствах, в баре гостиницы. Взгляните на фотографию, это он? Теперь взгляните на его карточку из нашего архива. Запись о смерти сделана в начале двадцать девятого года, можете судить об этом сами по виду чернил и желтизне бумаги… Да и потом подумайте, к чему, мне вас обманывать. Что я этим выиграю?
Аделина Прейс была подлой, но неглупой женщиной.
— Да… — сказала она в те короткие секунды, когда известие о смерти Мещерского еще только стучалось в ее сознание. — Вы ничего этим не выиграете. Я понимаю. Я вижу, что вы говорите правду. Да… позвольте мне уйти. Значит, все эти годы… Все эти письма…
Она встала. Много раз в своей жизни она симулировала обморок. Но теперь, сделав шаг к дверям, Аделина Прейс впервые в жизни по-настоящему потеряла сознание.
— Поезжайте домой! — сказал Смирнов Кире после того, как она рассказала ему свой разговор с матерью. — У вас есть деньги на такси? Если нет, я дам. Возьмите машину и поезжайте домой. Позвоните Володе, пусть он немедленно придет к вам. Выпейте крепкого чая и примите таблетку тройчатки, потому что через полчаса вас свалит мигрень… До свиданья!
— Я хочу еще сказать… — начала было Кира, но Смирнов настойчиво и твердо остановил ее.
— Ничего вы мне не будете объяснять! — сказал он, помогая девушке подняться с кресла. — Знаете, Кира, часто бывает, что люди, много и правильно говоря о своих ошибках или несчастьях, поддаются опасной иллюзии. Им начинает казаться, что все тяжелое позади. Что все изменилось — и жизнь, и они сами. Но слова заменяют поступки лишь на время, несчастье возвращается, и тогда они страшно обижаются несправедливостью судьбы. Так возникают судьбы неудачников! Вы неплохой молодой человечек! Не болтайте, а покажите своей семье, на что вы способны. Вы ведь сами сказали, что у вас есть семья! Это очень правильно. Она у нас прекрасная, умная, сильная, всегда с нами и во всем придет на помощь. Но у нее есть непреложное качество. Не верить словам! Дело с нас спрашивают! Всегда помните об этом. Ну так как же, дать вам денег на такси?
— Спасибо! — сказала Кира, пошатываясь на затекших от напряжения ногах, изо всех сил пытаясь улыбнуться. — Дайте… Я отдам… Я ничего не буду говорить. До свиданья. Я постараюсь!
— В добрый час! — кивнул Смирнов и, когда девушка была уже у дверей, еще раз повторил: — В добрый час! Желаю удачи.
Следствие заканчивалось. У полковника Смирнова накопился длинный список срочных дел. В нем несколько раз повторялось: «Звонил Пономарев. Обязательно ответить».
— Герасим Николаевич? — обрадовался полковнику академик Пономарев. — Слушай, я тебя прошу, приезжай! Да нет, ну чего же мы будем встречаться в городе! Не поговорим, как следует… Тебя дергают, меня теребят. Слушай, Герасим Николаевич, ты в этом году купался в речке?
— Нет еще! — улыбнулся Смирнов. — Никак не доберусь до берега. Вот уж в отпуск в Крым уеду, тогда…
— Что — Крым! — закричал в трубку Пономарев. — Нет, ты приезжай ко мне! Я тебя таким пляжем угощу — ахнешь! Слушай, я серьезно прошу, приезжай. Мне посоветоваться надо…
В ближайшее воскресенье полковник с утра поехал к Пономареву.
— Нет, нет, я тебя в дом не зову! — сказал Пономарев здороваясь. — Едем прямо на речку!
Когда добрались до речки, Смирнов снял шляпу, развязал галстук и сел на пенек.
— Действительно! — сказал он почти благоговейно. — Удивительная природа у нас, в Средней России. Спокойная. И веселая вместе с тем. И милая, понимаешь, Александр Петрович, — сердцу милая!
Река действительно была хороша.
Узкая, глубокая, с чистейшей, прозрачной водой, она петлями извивалась меж берегов. А на кромке берега, у самой воды, лежали серебристо-серые шары ветел. На противоположной стороне начиналось поле желтеющей пшеницы, вдали темнела полоска леса, и над всем этим сияло щедрое, высокое, синее небо.
— Что я тебе говорил? — с восторгом подхватил Пономарев. — Подожди, сейчас купаться будем по моему методу, с комфортом.
Он принес из машины две запасные камеры и накачал насосом.
— Да ну их, я и сам умею плавать! — запротестовал было Смирнов, но когда они разделись и, вздыхая и ухая, влезли в воду, Герасим Николаевич поплавал, а потом по примеру Пономарева распластался по-лягушечьи на камере и замер, стараясь не шевелиться в теплом верхнем слое воды, у берегов яркозеленом от отраженья ветел, а на середине — голубом.
— Хорошо! — похвастался он перед самим собою и зажмурился. — Очень в общем здорово!
Позже, пока Смирнов сидел на траве, обсыхал и курил, Александр Петрович опять пошел к машине и вернулся с чемоданчиком. В чемоданчике оказались две бутылки пива, хлеб, огурцы, помидоры и яйца, сваренные вкрутую.
— Чудак, пиво-то надо было в реку опустить! — заворчал Смирнов. — Пока мы купались, оно бы остыло. Ну, о чем ты хотел советоваться*?
— Погоди, вот поедим, еще разок искупаемся, тогда поговорим! — запротестовал Пономарев.
— Нет уж, давай сейчас! — настоял Смирнов. — Ты в этой роскоши повседневно вращаешься, а я хочу перед отъездом еще хоть часок ни о чем не думать… Я слушаю тебя, Александр Петрович!
— Понимаешь, в чем дело, — начал смущенно Пономарев, — хочется обменяться мыслями. Понимаешь, в чем дело! Давно, лет пятнадцать тому назад, просматривая новые английские публикации по моему предмету, я наткнулся на интересную статью одного молодого ученого биолога.
Пономарев рассказал, как постепенно у него возникло теплое, дружеское чувство к молодому английскому ученому. Он стал следить за его работами и искренне огорчился, когда они исчезли.
Но вот, после длительного перерыва в несколько лет, снова появилась статья знакомого англичанина. По ряду признаков, понятных только ученому, Пономарев понял, как туго пришлось английскому биологу в годы молчания. Все прежние его статьи были связаны с изучением проблемы процессов обмена веществ в организме человека. На этот раз статья рассматривала процессы загрязнения пор кожи и по существу рекламировала новый сорт крема, очищающего кожу лица. Имя ученого появилось в числе сотрудников крупного косметического концерна. Все это было свидетельством поражения, все говорило о том, что у англичанина не хватило сил и средств продолжать работу над основной своей темой, он устал от нищеты, от беспокойства за завтрашний день и — сдался.
— Можете представить себе, Герасим Николаевич, как я обрадовался, когда через некоторое время снова прочитал большую статью моего английского неизвестного друга, посвященную изысканиям по основной его теме! — говорил Пономарев. — И какая это была талантливая, умная статья! У него хорошая голова, он понял, что тяжелые проблемы, встающие сегодня перед человечеством в вопросе здоровья народов — тесно связаны с экономикой стран… Он понял это и защищал и доказывал свою точку зрения как ученый биолог. Я обрадовался и в то же время подумал: «Надолго ли? Хватит ли у тебя сил держаться?»
— Да, вряд ли он долго продержался в промышленности с такой точкой зрения. Этот крупнейший косметический концерн, наверное, принадлежит Америке! — заметил Смирнов.
— Несколько лет он боролся! — продолжал свой рассказ Пономарев. — Появилось еще несколько его публикаций. И — снова молчание. Когда он опять напечатал статью — она была посвящена проблеме коррозии металлической посуды и рекламировала мазь для чистки кастрюль… Я подумал: «Наверное, у моего англичанина большая семья. Может быть, у него на руках старики родители…» Словом, я много думал о нем. И торжествовал и испугался за него, когда из очередной партии свежих публикаций выяснил, что его имя больше не упоминается в числе сотрудников химической фирмы.
