Олег Сидельников - Нокаут
Это он!
— Тракторный, — еще раз сказал седой и провел невзначай по лицу жесткой ладонью.
* * *— Прохладно стало, — поежилась Настенька. — Принеси мне, милый, жакет.
Вениамин Леонидович поспешил к каюте. По дороге его, схватила за рукав ожиревшая красавица с глупыми, как у попугая, глазами,
— Молодой человек! — воскликнула капризным баритоном бывшая красавица. — Я констатирую ужасный факт: мы с мужем не обнаружили прорана! Мы его не видели. А вы… вы видели? А что такое проран? Ах, это невыносимо!.. Да объясните же, молодой человек! Во всяком случае…
Она долго, кокетливо улыбаясь, терзала бедного Вениамина Леонидовича, требуя от него прорана и всячески пытаясь блеснуть своей, как она выразилась, «эрюдицией».
На палубе поредело. Настенька мерзла на корме в своем легком платьице. Супруг не возвращался. Досадливо передернув плечами, она решила вернуться в каюту, обернулась…
Перед ней стоял мсье Коти.
— Не пугайтесь, — тихо вымолвил француз, грустно улыбаясь. Он говорил сейчас особенно чисто, с едва заметным акцентом. Видимо, он тщательно обдумал свои слова. — Не пугайтесь. Я всего несколько слов хотшу сказать… прежде тшем проститься. Слушайте… Я люблю вас… Нет, нет! Не перебивайте меня! Я больше никогда не буду говорить… Вы вернуль меня к жизни. Вы же ее у меня отнимаете. Возможно, я сошел с ума, но в этом виноваты вы. Я хотел бороться за вас… понял, что это безнадежно. И теперь…
Коти схватил Настенькину руку и припал к ней губами.
— Перестаньте!.. Слышите? Сейчас же перестаньте, а то… Я милицию позову… Мама! — беззвучно шевелила губами Настенька.
Мсье Пьер опомнился. Он вынул из кармана голубоватый конверт.
— Возьмите, Настенька, прочитайте это. Вы сами узнаете, когда его надо будет прочитать. — Мсье Пьер уходит в мир иной!.. Прощайте…
Молодая женщина стояла, не в силах сдвинуться с места. Как в тумане она видела: рослая плечистая фигура Коти метнулась к перилам, раздался резкий треск, будто бы переломилась толстая сухая ветка, блеснуло короткое пламя и что-то тяжелое с всплеском исчезло в черной маслянистой воде.
У Настеньки помутилось в голове. Она хотела крикнуть, но горло свела судорога.
— Помогите! — ей казалось, что она кричит на всю вселенную, а ее голоса не было слышно даже в двух шагах. И Вениамин Леонидович, возвратившийся наконец к своей Лапочке, вдруг в испуге выронил жакет: он увидел, как его жена пошатнулась и, цепляясь за палубные перила, опустилась на пол.
— А-а-а-а! — закричал Нарзанов.
Сбежались матросы, пассажиры. Появился заспанный врач.
Обморок продолжался недолго. Глотнув докторских снадобий, Настенька вздохнула, открыла глаза.
— Остановите теплоход, — прошептала она.
Толпа колыхнулась, зашумела и тут же стихла.
На корме, возле водостока, в маленькой черной лужице тускло поблескивал миниатюрный браунинг.
Глава III. «Отдайте мне мое миросозерцание!»
В тихом подмосковном городке, на сонной, оставшейся от купеческого мира улочке с ветхими деревянными домишками, украшенными петушками и прочей затейливой резьбой, незаметно притулилась артель «Идеал».
За две недели до печального события, происшедшего на волжском теплоходе, ранним безоблачным майским утром артель «Идеал», специализирующаяся на изготовлении дамских сумочек, поясов и подвязок, облетела мрачная весть: Мирослава Аркадьевича обокрали!
В середине дня в артель явился и сам М.А.Тихолюбов. Вид его ужаснул сослуживцев. Седые волосы председателя артели стояли дыбом, глаза дико блуждали, лицо покрылось бесчисленными морщинами и невесть откуда взявшейся за ночь, длиннейшей грязновато-рыжей щетиной.
Тихолюбов вихляющей походкой добрел до своего кабинетика и рухнул в кресло.
Сотрудники, столпившись вокруг пострадавшего, пытались утешить Мирослава Аркадьевича. Вспоминали всяческие истории, связанные с квартирными кражами, выражали соболезнования и твердую уверенность в том, что преступники разыщутся, добродетель восторжествует, а порок будет наказан.
Маленький, круглый как шар технорук настолько близко к сердцу принял председательское горе, что не пожалел, святая святых, своей интимной жизни и рассказал, как двадцать лет тому назад некто Похотлюк увел его, технорука, жену и как эта трагическая история все же завершилась в конце концов, торжеством добродетели.
— Поверьте. Все истинная правда. Это говорю вам я, — заключил технорук.
— Это что, — начал было начальник цеха подвязок со странной фамилией Галифе. — Со мной был случай…
— Локк… Джон Локк! — проговорил вдруг Мирослав Аркадьевич с сатанинской усмешкой. — Зачем, зачем ты, о коварный мыслитель, объединившись в шайку с злокозненным Фридрихом Ницше, украл у меня счастье? Ведь у меня было два миллиона талантов!.. Ха-ха-ха!
Работники артели «Идеал» содрогнулись. Между тем Тихолюбов пришел в крайне возбужденное состояние. Быстро скинув пиджак, он задрапировался зеленым сукном с письменного стола и возгласил, блестя глазами:
— Я Аристотель… Я универсальная голова древности и по совместительству, на полставки, римский трибун!
В кабинете началась паника.
— Плебс, плебс! — трагически воскликнула универсальная голова. — Я дам хлеба и зрелищ, добьюсь перевыполнения плана по ассортименту! Разыщи мне только изменников Локка и Ницше!.. Все на форум — даешь кворум!! — завопил вдруг несчастный председатель, размахивая тяжелой чернильницей. — Два миллиона приветов!
Толпа соболезнующих, сопя и вскрикивая, ринулась из кабинета. В дверях образовалась пробка. Одним из первых вырвался на оперативный простор кругленький технорук. Последним отступил с боем хладнокровный начальник подвязочного цеха со странной фамилией.
Пока звонили в скорую помощь, философ и трибун пересчитывал трофеи. С торжествующим видом подобрал он десяток пуговиц, снял с дверной ручки обрывок брюк и плотоядно осмотрел потерянную кем-то вставную челюсть.
— Будете вы помнить Фермопилы! — загремел несчастный, барабаня кулаками в наглухо запертую дверь. — Хомо хомини люпус эст. Доколе вы, о члены ревизионной комиссии, будете злоупотреблять моим терпением?!
Когда два дюжих санитара открыли дверь председательского кабинета, им предстала дивная картинка античного мира. Жертва гнусных происков Локка и Ницше возлежала на диванчике и умащивала свое тощее волосатое тело гуммиарабиком. На универсальной голове красовался венок из образцов продукции подвязочного цеха. Бутылка чернил, видимо, представляла собой амфору с фалернским вином, а дымящаяся кучка пепла — все, что осталось от многочисленных приказов, — курящиеся благовония.
— А! Амикус Плято! — радостно приветствовал «Аристотель» врача. — Привет, старая куртизанка. Возврати мне два миллиона талантов.
Доктор с санитарами и не думали производить валютные операции. Быстро сломив сопротивление больного, они ловко взяли его под руки, и через пять минут «скорая помощь» уже мчалась по улице, увозя буйствующего председателя.
Каких только догадок и предположений не высказали работники «Идеала» по поводу болезни Тихолюбова. Многие и не предполагали у Мирослава Аркадьевича эрудиции, которую он проявил при столь трагических обстоятельствах. Выяснилось однако: бывший председатель учился в гимназии, собирал книги, особенно философские.
Сошлись на том, что Тихолюбов истощил нервную систему чтением Гегеля, Фихте и K°. Кроме того, Мирослав Аркадьевич — старый холостяк, а это, как известно, не проходит безнаказанно (мысль высказана женской половиной коллектива). Ограбление послужило толчком для развития болезни.
— Сколько разов говорила я сердешному, — резюмировала сторожиха тетя Маша. — Плюнь ты на Локова. Чего доброго, глядишь, тронешься. А он все на своем стоит: «В Локове, в мыслях его — смысл жизни моей. Там такая штука полезная! Я уже кое-что придумал!».
Ну, мыслю, не иначе, как сокращение штата порешил председатель затеять. Не доведет этот Локов до добра! Вот ведь и Веньямин Леонидыч — стираю я у него — тоже хвилосовствует. Прихожу намедни за бельем, а он и ляпни: «Мыслишь, бабуся, что в руках держишь?» — «Мыслю, — отвечаю, — исподнее твое». — «Нет, — говорит, — не сознаешь. Это вещь для нас, а в конечном итоге стопстанция, материя бесконечная и вечная». Старушка горестно вздохнула.
— Оно и верно — материя, трикотаж жиденький… Женился бы касатик. Начитался в книжках умных слов.
Мало-помалу жизнь в «Идеале» вошла в свою колею. У кормила правления артели встал бесстрашный Галифе. Сотрудники навестили Тихолюбова. Доктора произнесли заковыристое латинское слово и, печально кивая головами, советовали «не терять надежды».