Микки Спиллейн - Кровавый рассвет
– Почти ничего. Он еще не пришел в себя и к нему нельзя подступиться. Мысленно твержу про себя его имя и сдается, что я уже слышал его где-то, но когда? Тем не менее, он разведчик и пока его держат взаперти.
– На Монастырской… Я знаю, Вирджил сказал, что было официальное извещение правительства.
– Я понял это утром.
– Черт побери, – буркнул Эрни. – Они больше его скрывали, этот роман с лыжницей из института во время Олимпийских игр.
Я оторвался от разборки «лейки» и уставился на него.
– Вот откуда я помню это имя. У тебя феноменальная память!
– Ну, я болельщик и был там. Девочка – что надо!
– Кто она такая?
– Не по моей части. Я уже сказал, я болельщик, а для такого рода игр староват.
– К счастью, некоторые на тебя не похожи.
– Что?
– Ничего!
Я уже думал о персональном деле Габина. Одно фото – высокий мужчина с редеющими волосами и с лицом, на котором проявились годы учебы и преданности своей работе. Холост, член партии с 1933 года. После войны занимал значительные посты, правда, официально они не объявлялись до тех пор, пока он не стал одним из лидеров в стране. Габин мог бы добиться и большего, если бы продолжал действовать так энергично, но он был холост, а холостой мужчина – добыча для женщин.
У Адама явно случился приступ гениальности, когда он подсунул мне эту идею.
Офицеры ИАТС располагались на Монастырской улице в двадцатиэтажном небоскребе, внушающем почтение снаружи и набитом кретинами внутри. Каждый сектор, кажется, имел там своего человека, и, кроме того, в здании находились представители всех организаций – от армейской разведки до Интерпола. Попасть туда было невозможно, но деньги Мартина Грэди всегда открывали двери, и мы получали всю необходимую информацию.
Сегодня здесь проводилось первое выступление Габина перед журналистами. Я, конечно, знал, что буду не единственным пердуном-репортером, но такого размаха не ожидал!
Сотрудники трех станций ТВ размещали свою аппаратуру, путаясь в переплетениях проводов. Десятки репортеров наговаривали в микрофоны текст. Все что-то знали, и воздух звенел от восклицаний, экзальтированных выкриков и вопросов. Появление нескольких сенаторов, специально прилетевших из Вашингтона, только подлило масла в огонь. Огромный улей гудел не переставая.
Вот о чем я думал: они его держат под надзором не потому, что он говорит, а потому, что не хочет говорить совсем.
Около двенадцати ночи объявили, что всех представителей официальной прессы приглашают на третий этаж, где будет проведена пресс-конференция с Габином Мартелом и его защитниками. Мне вручили билетик: «Только до третьего этажа. 26».
Когда нас туда впустили, то вновь проверили билеты, и мы ворвались в зал. Как и другие, я дрался за место в первом ряду, старательно щелкал «лейкой», бормотал что-то в микрофон и старался затеряться в общей массе репортеров.
Ровно в половине двенадцатого в зал вошел Хэй Райдолф, ведя высокого человека в мешковатом костюме. Хэй был неофициальным главой НАТО и, прежде чем он смог заметить меня, я по примеру остальных вскинул камеру и принялся щелкать вспышкой как можно чаще, отлично зная, что среди этих блицев он ослепнет и оглохнет быстрее, чем заметит что-нибудь в зале.
У нас с ним и раньше случались конфликты, и его заветной мечтой было разрушить нашу организацию до основания. Прежде всего, у него был зуб на Мартина Грэди, потом на меня, а уже затем и на всю остальную группу. Ну, да черт с ним! Рядом со мной какой-то парень развел целый костер своей вспышкой, и я особенно не беспокоился, что меня могут засечь.
Объявление было коротким. Всю эту петрушку затеяли специально для репортеров, чтобы швырнуть им лакомый кусочек, дать сделать несколько кадров и быстро выставить вон. Один из сенаторов зачитал текст заявления о том, что Габин Мартел попросил политическое убежище потому, что разочарован и оскорблен издевательской политикой своего правительства и твердо верит, что лишь американская демократия может обеспечить мир во всем мире. У него есть пожелание удалиться от дел и заняться преподавательской деятельностью, возможно, даже в университете, если откроется вакансия.
Пока зачитывали заявление, я не сводил с него глаз. Мартел давным-давно научился скрывать свои чувства, и лицо его не выражало ничего, кроме вежливого безразличия. Несколько раз он чуть улыбнулся, согласно кивая тому, о чем говорилось в заявлении, но глаза играли с ним в плохую игру. Они были чем-то озабочены и, несмотря на годы практики, в них мелькал слабый проблеск страха. Он почти не смотрел в зал, но меня не проведешь. Мартел кого-то искал, и я не мог осуждать его беспокойство. Он был слишком большой фигурой, и его наверняка постараются убрать. Он понимал это не хуже меня.
Несмотря на то, что Мартел не мог как следует рассмотреть зал, я почувствовал, что мысленно он уже выделил меня. Он сам был из тех же людей, и знал все наши уловки и приемы. Он не видел моего лица, но уже отметил мое место. Его взгляд скользнул по мне, и снова вернулся…
Я быстро отступил назад, толкнул стоящего рядом парня и высоко поднял свою «лейку». Это движение, кажется, успокоило Мартела, потому что он перевел взгляд на что-то другое в противоположном конце зала и уже не смотрел в мою сторону.
Когда заявление было прочитано, Райдолф разрешил задать Мартелу несколько вопросов, на которые тот отвечал глубоким, хорошо поставленным голосом. Общее впечатление слегка портил слабый акцент. Все вопросы были политического характера, вежливо сформулированные, потому что репортеры отлично понимали, как быстро их вытурят отсюда, если они позволят себе отступления от программы. Ответы Мартела были такими же вежливыми и безликими, как и вопросы.
Тем временем мне удалось пробраться поближе, протискиваясь между операторами до тех пор, пока Мартел не оказался прямо напротив меня.
Когда Райдолф объявил о закрытии пресс-конференции, раздался взрыв возмущенных голосов, но я успел сказать достаточно громко, так, чтобы Мартел смог услышать:
– Вы еще не нашли ее?
На секунду его лицо застыло, словно маска мертвеца; глаза, как змеи, впились в меня, в зрачках снова появились блуждающие огоньки страха. Он читал мое лицо, а я его. Я еще раз вскинул камеру и щелкнул, запечатлев Мартела во весь рост, потом кивнул и стал протискиваться обратно в толпу. Верджил Адам был прав: «Ищите женщину!»
Многие из репортеров возвращались обратно вместе, и мне удалось замести следы. Попав на улицу, я прошагал несколько кварталов, поймал такси, позвонил Рондине и ждал ответа не меньше двух минут, пока не убедился, что ее нет дома.
Черт возьми, я не имел права сердиться на нее! Нельзя же в день свадьбы отказываться от невесты и ждать, что тебя будут за это гладить по головке…
Утром, ровно в восемь, я встретился с Дэви за завтраком на Бродвее. Секирн выглядел весьма помятым, и мне сразу стало ясно, что он не спал всю ночь.
– Как ее зовут, Дэви? – коротко осведомился я.
Он вытащил из кармана большой плотный конверт и бросил его мне через стол.
– Ты, как клещ, Тайгер, не можешь отстать от усталого человека. Тут весь материал. Ее зовут Ева Верд. По национальности немка, осталась в Америке после Олимпиады. Мне продолжать?
– Давай, давай! Детали после.
– До этого она около года встречалась с Мартелом. Тот присутствовал на трех играх в качестве болельщика и попутно имел связь с некоторыми агентами. Она завоевала две серебряные медали. Они думали, что она – А-1, и поэтому не следили за ней так, как за остальными. Вечером, во время прощального ужина, она исчезла, почти незаметно для всех. После этого появилась в Лондоне, взбудоражила и купила наших посланников и перелетела к нам, попросив политического убежища. Некоторое время она работала лыжным инструктором в горах Новой Англии, затем отправилась в Солнечную Долину, потом пропала из вида. В это время Мартел побеждал своих соперников. Если бы на этом закончилось, но… когда он добился настоящей власти, то стал рваться еще выше. Здесь есть ее фото. Настоящая леди… Годива.
Я достал из конверта снимки. Да, настоящая Годива, белокурая, с тяжелой копной золотистых волос и фигурой Валькирии. Лицо свежее, чуточку крестьянского типа. Даже сквозь мешковатый костюм можно было различить чудесные формы отлично тренированного тела: высокую грудь и мощную мускулатуру.
– Где она сейчас?
Дэви пожал плечами и достал сигарету.
– Откуда мне знать? Она просто исчезла. Никто о ней давно не слышал. Я всех поднял на ноги, но безрезультатно.
– Все еще не знаешь, прав ли я?
– Нет, не думаю. Не такой Мартел человек, чтобы наломать из-за бабы столько дров.
– Но это лишь мое предположение.
– За ним же следят, ты это знаешь. Теперь за его жизнь никто не даст и ломаного гроша, и что он станет делать, если даже и найдет ее? Ты знаешь, как таким людям промывают мозги: он еще не скоро заговорит, а когда заговорит, то половина его сведений потеряет ценность.
