Сергей Смирнов - Канарский грипп
А потом вдруг снова, на еще более узкой улочке, разверзлась вокруг него какая-то беспредельная пустота, и он невольно стал жаться к стене. Снова сквозь эту пустоту понеслись в него ворохом картинки-открытки. Он держал себя в руках, поставил себе диагноз: наверно, в местах, где побывал когда-то Пауль Риттер, все детали декораций, сохранившиеся с той поры, действовали теперь как «ключи-индукторы». Год, проведенный в Венеции Паулем Риттером и наслоившийся на память Александра Брянова, заполнялся образами, наступательно напоминал о себе. Пустоту, уже насыщенную яркими чужими картинами и все же остававшуюся как бы разряженной, Брянов тоже объяснил себе по дороге к гостинице «Данте». Теперь он почти не сомневался, что чужой год вытеснил из его памяти один из годов его собственных, бряновских. Какой, он не мог определить, да и не старался определить, подспудно страшась, что этими усилиями сделает себе еще хуже. Вполне достаточно было того, что он ориентировался в пространстве и не выглядел со стороны умалишенным. Так он оценил свои временные проблемы. Еще у него в кармане брюк, всегда под рукой, оставалась маленькая карточка, на которой было начертано:
ТВОЕГО СЫНА ЗОВУТ АЛЕКСАНДР БРЯНОВ.
ТЕБЯ — ТАК ЖЕ, КАК ЕГО. ЕСЛИ УЖЕ ЗАБЫЛ — ПОМОЛИСЬ И ВСПОМНИ!
Эту карточку Брянов держал как необходимый и достаточный «ключ-индуктор».
В нагрудном кармане у него таилась еще одна карточка — на худой конец, как самое последнее средство:
ПОМЯНИ МЕНЯ, БОЖЕ, ВО ЦАРСТВИИ ТВОЕМ!
Ее Брянов немного стеснялся…
Мост Понте-Риальто, нагруженный по обеим своим сторонам всякими сувенирными лавчонками, кишел туристическим людом.
Брянов поднимался на этот мост, радуясь живой толпе, жадно всматриваясь в лица, словно стараясь их все запомнить. Он знал, что этих лиц никогда не мог видеть его всемогущий соглядатай.
Дальше стало сложнее. Снова потянулись тихие улочки чужой памяти, а дисциплинированный западный люд почти весь остался позади, в пределах, указанных путеводителями.
Брянов чувствовал, что за ним наблюдают. За ним должны были наблюдать, но сейчас он ощущал на себе некое панорамное наблюдение с высоты птичьего полета. Как будто сам Пауль Риттер пристально глядел на него со всех крыш. Брянов сам себе стал казаться малой частицей чьей-то чужой памяти: будто он идет, а на самом деле это его вспоминают идущим по раз и навсегда утвержденной на схеме траектории.
Пахло по меньшей мере тяжелым неврозом, надо было отвлечься. Брянов зашел в тратторию и съел пиццу, запив ее душистым итальянским пивом. Он подумал, что к гостинице «Данте» стоит подобраться как-нибудь по-индейски, во всяком случае не тем путем, каким подходят к ней с любимой женщиной.
Он попытался.
Сверившись со схемой, он зашел в узенький переулочек, который ему понравился, и очутился во дворике, где его сразу объял прохладный дух высыхающего после стирки белья, настоянный на йодистом аромате моря. Белье висело над ним на струнах, пересекавших дворик во всех направлениях.
Брянов обошел цилиндр каменного колодца, ткнулся в единственный замеченный им тут проход и, попав в темную арку, замер у самого края зеленой и очень мутной воды. На другой стороне были стены, были окна, закрытые ставнями. Отражение стен и окон сонно волновалось по мутно-зеленому поверхностному натяжению. На этом берегу, на его краю, валялся увесистый гранитный брусок.
— Намек понял, — сказал себе Брянов, вздохнул и повернул назад.
Конца траектории, упиравшейся в гостиницу «Данте», он достиг очень скоро, минут через пять.
Получилось, как он хотел: он заметил это здание под таким углом, под каким Пауль Риттер и Элиза ни разу не обращали внимания на свое венецианское пристанище… Значит, они не могли заметить и того, кто теперь шел по их следу.
Не своей, какой-то аристократической походкой ценителя архитектуры Александр Брянов подошел к фасаду и стал изучать его. Над дверями был портретный барельеф, изображавший великого итальянца в профиль.
Брянов напрягся, предчувствуя некий важный знак.
Барельеф запечатлел левую сторону лица. Данте смотрел туда, откуда Брянов подходил к гостинице.
И он тоже повел взгляд влево и наткнулся глазами на число, которое оказалось магическим: 36. Наверное, в обыкновенном мире — просто номер здания… или две последние цифры в обыкновенном телефонном номере. В мире страшных тайн — не что иное, как «ключ-индуктор»! Вспыхнуло воспоминание. Уютное кафе. На столике — букетик фиалок в молочно-белой вазочке… Элиза — за другим столиком, у самого окна. Там, у нее, тоже стоит вазочка с фиалками. Завораживающее движение руки — это она поднимает свою чашечку кофе… Она не видит его. Пока не видит. Она еще не знает его… На оконном стекле, прямо над ней, полукругом буквы… Это волшебное движение ее руки… Невольно спасаясь от чар, он тогда стал читать эти буквы: NEHCLIEV.
Это не Венеция. «Veilchen» — «Фиалка». Это Гейдельберг. Сейчас он, Пауль Риттер, залпом проглотит свой кофе, обожжет себе рот, покинет свое давно насиженное место и двинется туда, к окну…
Эту златовласую хрупкую девушку он никогда раньше не видел, не встречал в кафе «Veilchen». День их знакомства. Лето одна тысяча девятьсот тридцать шестого года. Июнь…
Число тоже важно… Шестое. 6.6.1936. Самые дорогие воспоминания превращаются в астрологический цифровой код тайны. Страшная эволюция — в мире, в котором уже правят цифровые коды.
Александр Брянов вытер пот со лба, огляделся. Кто-то из немногих прогуливавшихся здесь туристов тоже запечатлел фасад гостиницы «Данте» и стоящего перед ним человека, запечатлел и в памяти, и с помощью всяких цифровых кодов. На видеокартинке, изображающей Александра Брянова и портретный барельеф Данте Алигьери, в уголке тоже будет светиться дата:…9.1996.
Зато не останется дата знакомства Пауля Риттера с Элизой фон Таннентор.
Данте смотрел в ту сторону, куда теперь Брянову и полагалось идти.
Он вспомнил — уже без волнения, принадлежавшего Паулю Риттеру, — полутемный зал, высокие стены-шкафы, заполненные рядами старинных фолиантов, уютные столики, древние настольные лампы с зелеными колпаками…
Библиотека Музея морских путешествий располагалась в двух кварталах от гостиницы «Данте». Там ему полагалось изучить две книги: «Трактат о заморских лихорадках и поветриях», автором которого был некий Дамиано Маркезе, корабельный врач, живший в Венеции триста лет тому назад, и «Божественную комедию» Данте издания 1936 года.
Первую книгу Риттер читал в Гейдельберге: почти такой же, как в Венеции, полутемный зал, только — с высокими окнами, которые в тот вечер были занавешены тяжелыми зелеными портьерами. Год 1934-й. Теперь Александр Брянов знал, что именно с этой книги у Пауля Риттера все и началось. Он вспомнил пугающую гравюру: человек с выпученными от ужаса глазами, у которого из темени вырастает целая гроздь маленьких голов, и несчастный тянет руками эту гроздь в сторону, словно пытаясь оторвать ее. И по ногам уродца змейкой тянется надпись на латыни: «Имя мне легион».
«Божественная комедия» 1936 года издания… Не он читал эту книгу — ее держала в руках только Элиза фон Таннентор.
Сильный холодный ветер швырял чаек над пристанью в Кадисе. По изумрудным волнам катились барашки… День прощания с Элизой он не любил вспоминать. Она одной рукой все время придерживала волосы… и даже не обняла его, как прежде, а только потянулась к нему вся, поцеловала сквозь ветер сухими губами. Он постановил себе, что они совсем не прощаются и вовсе не расстаются и нет никакого корабля, через час отплывающего в Аргентину. И она шепнула ему на ухо название книги и год издания. Да, теперь это был первый ключ к тайному коду. Так они условились. Уже тогда началось это дьявольское «цифровое кодирование» жизни. Тайный код оставался тогда на островке Охо-де-Инфьерно, куда теперь, осенью 1939-го, лежал и его путь, некоего Пауля Риттера, совершившего невероятное открытие…
В библиотеке Музея морских путешествий любознательному русскому туристу были удивлены — и только. Он быстро получил то, что хотел: «Божественную комедию» издания 1936 года. Оказалось, что есть два экземпляра. Брянов попросил оба. Пожилая синьора библиотекарша посмотрела на него, как на призрак:
— Вы первый, кого интересует это издание за последние тридцать лет… Простите, вы сегодня долго будете работать с этими книгами?
— Полагаю, часа два, — неопределенно ответил Брянов.
— Очень хорошо, — непонятно чем воодушевилась синьора.
Небольшой, на два десятка мест, зал библиотеки оказался таким же сумрачным, как и в чужой жизни, шкафы с фолиантами и даже дубовые читательские столы остались на своих местах, только лампы изменились, стали вполне современными.
Можно было выбрать любой из этих двух десятков столов, и Брянов устроился в самом дальнем уголке, конечно, не там, где когда-то сидел Пауль Риттер.
