Джон Пристли - Затемнение в Грэтли
— А там дадите кому следует телеграмму туда, куда она едет, — по всей вероятности, в Лондон, — и мы прищемим хвост не только ей, но и её инструкторам, — подхватил я.
— Ну, а как насчёт акробатки, которая, признаюсь, вызывает во мне некоторый эстетический интерес?..
— Фифин я тоже уступаю вам, — сказал я. — Она ваша. Кстати, в их труппе есть один парень, Ларри — наблюдательный, отлично соображает и кое в чём мне помог.
— Ларри? Погодите… Ах, да, помню. Самый ужасный комик, какого я видел. Значит, если мы дадим Фифин продолжать свою деятельность ещё неделю-другую, а это, наверное, было бы правильно, — вы полагаете, Ларри нам пригодится?
— Да, его стоит испытать. Но это вы уж сами решайте. Я вечером буду занят в другом месте. Хочу ещё сегодня покончить со всем этим делом, со всей компанией.
Периго вдруг перестал улыбаться и превратился в серьёзного пожилого человека с дружеским заботливым взглядом.
— Но вы будете осторожны? Смотрите, Нейлэнд!..
— Не обещаю, — сказал я, надеясь, что это звучит не слишком хвастливо. — Я сегодня решил идти напролом, Периго. Хочу поскорее разделаться с этим проклятым Грэтли и буду просить отдел, чтобы меня отпустили. Хватит мне ловить шпионов! У меня есть работа, с которой я неплохо справляюсь. Для людей моей профессии, — продолжал я, воодушевившись, — сейчас много дела на Дальнем Востоке. Строить мосты, железные дороги… Особенно в Китае. Периго, я хочу на воздух! Хочу делать настоящее дело, создавать что-то!.. Я вовсе не собираюсь прятаться от войны. Я готов работать в самом опасном месте. Но мне нужны воздух и солнце. Иначе я скоро так закисну, что возненавижу себя самого.
— А кроме себя, вам любить некого? — спросил Периго, и я увидел, что он и не думает острить.
— Нет, я одинок. — И я в нескольких словах рассказал ему о Мараките и мальчике, чтобы он не подумал, что я рисуюсь.
— Понимаю. — Он хотел что-то прибавить, но осёкся. — Ну, а что касается вашего возвращения к прежней специальности, то я, наверное, смогу вам помочь — у меня есть кое-какие знакомства в военном министерстве. А сейчас побегу к Диане и постараюсь нагнать на неё страху…
Я позвонил в полицейское управление и узнал, что из Лондона пришёл долгожданный ответ на мой запрос. Мне его прочитали по телефону, после чего я помчался под дождём на Раглан-стрит и сел строчить донесение в отдел. Мистер Уилкинсон, величайший стратег среди железнодорожников Грэтли, разработал теперь план захвата Голландии; он был бы весьма заманчив, имей мы только в своём распоряжении сотен пять больших военных кораблей, которые нам бы нигде больше не были нужны. А миссис Уилкинсон — мы с нею очень подружились, и она жадно слушала мои преувеличенно восторженные рассказы о Южной Америке — не придумывала никаких планов быстрого окончания войны и вообще считала войну не делом рук человеческих, а грандиозным стихийным бедствием. У миссис Уилкинсон был свой фронт — продуктовые лавки и поставщики, — и она воевала на этом фронте с кроткой настойчивостью и мужеством, никогда не требуя больше, чем ей полагалось, но преисполненная спокойной решимости получить всё, что полагается. Делала она это не ради себя, а ради того, чтобы прилично кормить мужа и жильца. В иные дни — и сегодня был как раз один из них — мне начинало казаться, что миссис Уилкинсон на миллион лет старше всех нас — всех членов военного кабинета, и своего мужа, и Хамфри Нейлэнда и что где-то в глубине души она это знает.
К четырём часам я был на Шервуд авеню. Служанка-австриячка опасливо проводила меня в гостиную. Маргарет Энн Бауэрнштерн ожидала меня, но никакого Отто не было видно. Сегодня она надела тёмно-зелёное платье с тёмно-красной отделкой на воротнике и рукавах и выглядела очень эффектно. По-моему, она об этом специально позаботилась, но, чтобы я не догадался, а может быть, и из-за своих слёз прошлой ночью держалась в высшей степени холодно, словно давая мне понять, что наша встреча за чашкой чая — ужасная нелепость и что она только из вежливости не говорит этого.
Знакомая игра, но я в неё играю по-своему. Я сразу же сделал ответный ход и тоном сборщика, пришедшего за сильно просроченной квартирной платой, спросил:
— Где же ваш деверь, доктор?
— Он сейчас спустится. Мы ждали вашего прихода, — мягко, терпеливо и уныло ответила она, и мне захотелось чем-нибудь запустить в эту женщину. — Ведь кто-нибудь мог неожиданно зайти и увидеть его.
Я кивнул.
— Да, знаете, мы поймали убийцу Шейлы Каслсайд.
— Как быстро! — удивилась она. — Когда же вы успели собрать улики?
— А мы их и не собирали. Ночью я догадался, кто убийца, а дальше был сплошной блеф, но он дал результаты.
— Можно узнать, кто это?
— Да. Это Джо.
— Какой Джо?
Наконец-то я говорил с жительницей Грэтли, которая не проводила половину времени в «Трефовой даме». Я не без удовольствия объяснил ей, кто такой Джо. Но о шпионской деятельности Джо не сказал ни слова, а она не задавала на этот счёт никаких вопросов, только раз-другой с любопытством посмотрела на меня.
Чай принесли раньше, чем пришёл Отто, и мы с Маргарет продолжали разговор — нечто среднее между дружеской беседой и яростной пикировкой — за чаем с лепёшками.
— Чем вы, собственно, занимаетесь? — спросила она довольно равнодушно и словно не ожидая ответа.
— Это я вам скажу не сейчас, а перед самым моим отъездом.
— Я вас раздражаю?
— Да.
Она была готова к такому ответу, но, услышав его, рассердилась и гневно сверкнула глазами.
— У меня не часто появляется желание бить людей, — сказала она. — Но вас мне иной раз сильно хочется ударить.
— Сделайте одолжение.
Мы зашли в тупик. И, наверное, хорошо, что в эту минуту появился Отто Бауэрнштерн. Это был человек моих лет, с наружностью кабинетного учёного, нервный, близорукий и явно очень больной. Он мне не понравился — может быть, потому, что его невестка смотрела на него с любовью и тревогой, совсем не так, как на меня. Отто взял у неё из рук чашку, но словно не знал, что с нею делать. Маргарет бросила мне умоляющий взгляд, ясно говоривший: «Щадите его», но я не успокоил её ни малейшим жестом и сидел с безучастным видом.
— Вы желали поговорить со мной, — начал Отто осторожно. Он говорил с сильным немецким акцентом, но я не буду коверкать слова, воспроизводя его произношение.
— Да. Почему вы остались в Грэтли?
Он закрыл глаза и передёрнул плечами.
— Что же другое я мог сделать? Куда мне было деваться?
— Глупый вопрос. — Маргарет, конечно, обращалась ко мне. — Для него безопаснее было оставаться здесь, где мы могли о нём заботиться…
— Совсем не безопаснее, и вы это знаете. Я жду правдивого ответа, мистер Бауэрнштерн, — сказал я сурово, — и готов, если надо, высказать вам своё предположение. Вы остались в Грэтли, рискуя попасть под суд за уклонение от регистрации, потому что здесь есть человек, которого вы хотите выследить.
Выстрел попал в цель. Но Маргарет по-прежнему негодовала.
— Неправда… — начала она, но остановилась, прочитав ответ на лице Отто. — Ты ничего мне об этом не говорил! — воскликнула она.
— Я не мог сказать тебе, Маргарет, не мог никому сказать, — оправдывался расстроенный Отто. — Передо мной промелькнуло раз лицо… Вечером, на заводе Чартерса. Потом опять, тоже вечером, в городе.
— Так вот почему ты всегда бродишь по вечерам! Я подозревала, что это неспроста…
— Понимаете, — сказал он нам обоим, — мне показалось, что я его узнал. Но я не был уверен. А мне очень важно было знать точно.
— Вы хотели, например, проверить, нет ли у этого человека шрама на левой щеке? — спросил я.
Отто страшно побледнел, и Маргарет испуганно вскрикнула.
Он улыбнулся и покачал головой.
— Не беспокойся, Маргарет. — Он сделал над собой усилие, взглянул на меня. — Это верно. Но откуда вы узнали, что я именно этого человека ищу?
— Мало ли откуда, — сказал я с расстановкой, пристально глядя на него. — А откуда я узнал, что вы состояли в партии нацистов?
— Вы мерзкий клеветник!
Это воскликнула, разумеется, Маргарет, и так, словно бичом щёлкнула.
Я сердито прикрикнул на неё:
— Довольно! Я пришёл сюда, чтобы узнать правду, и говорю только правду. Если вам это не нравится, тем хуже для вас. Мне ещё очень многое нужно сегодня выяснить, и если не хотите помочь, то по крайней мере молчите и не мешайте.
Отто весь дрожал. Я только сейчас понял, что он любит её, и это осложняло дело. Мне вдруг стало жаль его. Что-то подсказывало мне, что ему нет места на земле, что он, в сущности, уже мертвец.
— Я буду с вами откровенен, Бауэрнштерн, — сказал я спокойно, чтобы он мог взять себя в руки. — Вам показалось, что вы видели одного человека, немца, нациста, которого знали раньше. Этот человек узнал, что вы здесь, и решил донести, что вы бывший нацист. Он, конечно, не пошёл сам доносить, этого он не мог сделать, но сообщил кому следует. Вот почему к вам вдруг начали относиться, как к врагу. Всё это мне сегодня подтвердили из Лондона. Вы вышли из партии, но вы в ней состояли несколько лет и, эмигрировав, пытались это скрыть. К несчастью для вас, в Лондоне есть два человека, которые помнят, что вы были нацистом.
