Богомил Райнов - Большая скука
Разумеется, эти соображения возникли в моей голове не вдруг и не под действием запаха миндального пирожного. Я кое-что прикидывал еще задолго до встречи с Тодоровым, но принимать окончательного решения не торопился, полагая, что поведение человека во время самой встречи, возможно, тоже придется принять в расчет. И вот, когда этот решительный момент наступает, мною руководит не разум, а глупость, или, мягко говоря, сентиментальность. Я пожалел не столько эти триста тысяч долларов, выкраденных из болгарской казны, сколько человека, оставшегося без родины.
Конечно же, у меня нет никаких оснований проявлять жалость к Тодорову. Напротив. При известных обстоятельствах, как я уже говорил, я даже охотно нажал бы на спусковой крючок пистолета, не испытывая угрызений совести. Как это ни глупо, но иногда и таких типов жалеешь, притом безо всякой серьезной причины, кроме той разве, что недавно и он, как и ты, был человеком и имел родину. Расчувствовавшись, ты уже готов помочь этому скоту, оставляешь перед ним открытой последнюю дверь. И садишься в лужу.
Мне думается, что Тодоров пошел на предательство не по доброй воле. Затем, уже став предателем и обеспечив себя известной суммой, он вынашивает убогий, но кажущийся ему заманчивым план — поселиться где-нибудь подальше и зажить новой жизнью. А что, если этого человека припугнуть как следует, удастся ли увести его с ложного пути, заставить отказаться от своих меркантильных планов и вернуться на родину?
Конечно, больно и обидно, что приходится силой заставлять человека вспоминать, что у него есть родина. Но что поделаешь, иных людей порой нужно принуждать совершать определенные поступки, особенно добрые дела. Если бы Тодоров решился вернуть стране триста тысяч долларов, это само по себе привело бы его к более важному для него решению: самому вернуться на родину. Но, очевидно, у моего старого знакомого не хватило духу пойти на такие действия. Остается надеяться, что у него не хватит духу совершить и некоторые другие действия, которые принесли бы мне немалый вред.
Возвратившись в мансарду и оставив сетку с драгоценной соковыжималкой на кухне, я сажусь в продавленное кресло у окошка и в эту сумеречную пору смотрю на унылый пустырь, на строение с потемневшим фронтоном, на рекламу, призывающую нас к бережливости. По зардевшемуся после заката небу с запада плывут тяжелые лиловые тучи, словно торопясь скорее восстановить статус-кво — вечную пасмурность и сырость.
В мансарде становится темно, занятые пытливым наблюдением, мои глаза утрачивают зоркость, и в конце концов, чтобы справиться с осаждающими меня со всех сторон думами, я решаю прибегнуть к простейшему и, видимо, единственно возможному способу — уснуть.
На мою беду, а может, и к счастью, это не тот глубокий и сладкий сон, когда ты погружаешься в полное забытье, а скорее полусон, в котором мне является всякая чушь, какие-то насекомые, видения тягостные и жуткие; среди них и тот голый каменистый холм, по которому мне предстоит совершать перебежки, чтобы швырнуть на вершину две-три лимонки. Порой мои отяжелевшие веки размыкаются и слух рассеянно следит за вкрадчивыми шагами на лестнице. Озадаченные тем, что в окошке мансарды темно, и мучимые вечной подозрительностью, прилипалы, похоже, добрались до самой двери, чтобы, прислушавшись, убедиться, что я не улизнул из своего жилища.
Светящиеся стрелки часов показывают девять тридцать. Пожалуй, надо внести в это дело полную ясность. Я встаю и поворачиваю выключатель. Осторожные шаги неторопливо удаляются. Свет под дверью успокоил недоверчивых топтунов.
Вынув из чемодана небольшой портфель, который я для солидности два-три раза брал с собой на симпозиум, кладу в него пачку долларов и еще кое-какие вещи, в том числе свой плоский маузер. Я настолько привык носить под мышкой эту вещицу, что уже перестал ощущать ее тяжесть. Не исключено, что маузер скоро мне понадобится, но пока придется с ним расстаться. Отныне держать пистолет при себе небезопасно.
Заведенный на час ночи будильник стоит у изголовья. Сняв пиджак, ложусь в постель.
Не знаю, как у других людей, но мой мозговой будильник почти непогрешим, так что ровно в час ночи глаза мои раскрываются, я встаю и, не зажигая света, собираюсь в путь. Как было установлено ранее, я могу уйти тремя путями, но во всех случаях должен пересечь пустырь за домом. Я мог бы через окошко вылезти на крышу, затем пойти по крышам соседних домов и спуститься через чердак, скажем, третьего или четвертого. Операция не из легких и не из самых верных. Невольный шум или непредвиденная встреча могут вызвать неожиданные осложнения. Можно бы тихо спуститься вниз прямо по лестнице и выскользнуть черным ходом. Этот путь самый простой, но и самый опасный — ведь не исключено, что один из «сторожей» бдит здесь, затаившись в темном углу коридора. Наконец, можно спуститься только до второго этажа и из лестничного пролета спрыгнуть во двор. Прыгнуть с трехметровой высоты не ахти какой подвиг. Единственно, чем я рискую, — столкнуться с одним из своих недоверчивых преследователей, если тот решил провести ночь во дворе. Но противник, пожалуй, не будет выставлять два поста, если можно обойтись одним: в коридоре и даже с улицы можно держать под наблюдением и тот и другой выход.
Бесшумно спустившись на второй этаж, я без всяких осложнений покидаю дом. Выручает меня бетонный козырек над дверью, ведущей во двор. На пустыре никого — это я установил в результате длительных наблюдений из окна мансарды, — и я легко пересекаю его и осторожно обхожу бараки. От улицы меня отделяет лишь ограда. Перепрыгивать через ограды небезопасно.
Поэтому я иду вдоль ограды до дома с рекламой сберегательной кассы. Задняя дверь распахнута, так же как и парадная, и я, как порядочный гражданин — полагаю, что так оно и есть, — спокойно выхожу на улицу.
Несколько больше времени отнимают у меня поиски такси, потому что в такую пору только сумасшедший может мечтать о подобной роскоши. Мне пришлось отмахать километра два, пока я наконец увидел на стоянке три захудалые машины, очевидно ровесницы моего «волво».
Через четверть часа такси доставляет меня к месту назначения — на вокзал, — увы, не для того, чтобы сесть на поезд, хотя поезда тут курсируют всю ночь. Именно этим объясняется оживление, царящее в огромном светлом зале. Так что мой приход удивить никого не может. Через зал попадаю в помещение со шкафчиками для ручной клади. Опустив в автомат монетку, получаю ключ от шкафчика, и это избавляет меня от необходимости непосредственного общения с людьми. Кладу портфель в шкафчик № 87, доставшийся мне как выигрыш, запираю его и возвращаюсь в такси.
Освобождаю машину недалеко от здания, несущего на своем фронтоне призыв к бережливости. Преодолев без происшествий пустырь, я должен теперь приступить к довольно-таки рискованному атлетическому упражнению: по возможности бесшумно залезть на подоконник первого этажа, с него — на бетонный козырек задней двери, а оттуда через окно попасть на лестницу. Я немного ободрал себе ладони, зато избежал столкновения в коридоре с теми любопытными типами — людьми Сеймура.
Остается выполнить еще одну задачу — самую важную. Но это завтра. В самый плохой день — вторник, и в такое неподходящее время — в семь часов вечера.
Стук в дверь, сперва не очень деликатный, а потом просто нахальный, отрывает меня от чашки чудесного эликсира, получаемого путем смешивания молотого кофе с кипятком. Эликсир, преимущество которого можно в полной мере оценить только в Дании, поскольку здесь это единственный продукт, не имеющий запах миндаля.
«Вот и начинаются неприятности, — думаю я, направляясь к двери. — Что ж, пускай, они ведь тоже предусмотрены программой». Решительно распахнув дверь, оказываюсь лицом к лицу с очаровательной Грейс.
— Ах, вы еще не одеты? — бросает она с упреком вместо приветствия. — Не иначе и этой ночью принимали участие в брачных церемониях «Валенсии»…
— Что поделаешь, других развлечений нет, — небрежно отвечаю я, провожая ее в свои скромные покои.
— Надеюсь, не в роли жениха?
— Чашку кофе? Только что сварил. Сам лично.
— Это не может меня отпугнуть, — заявляет дама, располагаясь в продавленном кресле. — Я все же попробую вашего кофе.
Так что немного погодя я снова принимаюсь за дегустацию этого ароматного эликсира, на сей раз в обществе женщины.
— Не так уж плох, — отпив глоток, выносит свой приговор секретарша. — Но я так и не услышала, чем вы занимались ночью.
— Если имеется в виду прошедшая ночь, то об этом вы могли бы справиться у сеймуровских соглядатаев. Вы, вероятно, заметили их. Они торчат здесь уже вторые сутки.
— Верю. Но ведь это Сеймур их подослал, не я.
— Какое это имеет значение? Скажите, что вы по поручению шефа требуете, чтобы вам дали справку о том, как ведет себя этот сомнительный тип Михаил Коев.
