Борис Акунин - Квест. Коды к роману.
– В Париже. Скоро казаки будут жечь костры на Елисейских полях. Там я и живу, у самой заставы Этуаль. Дом барона Анкра вам укажет всякий. Я буду ждать.
До рассвета профессор шёл в северном направлении, ни разу не остановившись и не чувствуя ни малейшей усталости. Дорога была ему знакома, ноги сами знали, где повернуть. Мозг же был занят до того плотно, что Самсон и не заметил, как оказался на идеально прямой просеке, что вела через лес к усадьбе. Просто шагал-шагал, да вдруг оказался перед знакомыми воротами. За решёткой в смутной предрассветной дымке виднелись аллеи, кусты, а за ними белел фронтон господского дома.
Внутри было пусто. Дворовые, должно быть, разбежались, опасаясь врага, а французы в эту лесную глушь не добрались.
За вчерашний день и за ночь Фондорин отмахал не один десяток вёрст, а всё не мог остановиться. Он бродил из комнаты в комнату. Несколько раз с решительным видом доставал из кармана бутылочку с «эликсиром бессмертия», подносил ко рту – и прятал обратно.
Одно из помещений, бывшая Кирина детская, которую по просьбе тестя сохранили в неизменности, Самсон особенно любил. Здесь всё оставалось точь-в-точь таким же, как во времена, когда жена была ребёнком: потолок разрисован сказочными фигурами, на полках и каминной доске расставлены старые куклы. Почтеннейшее место средь них занимал бархатный медведь по имени Бальтазар, живот которого служил маленькой Кире самым первым её тайником – там прятала она леденцы и конфекты.
Глядя на эти милые пустяки, профессор вдруг содрогнулся, будто очнувшись после долгого, глубокого сна. Он снова выхватил из кармана флакончик, порывисто распахнул окно и вышвырнул склянку в серый туман.
А потом схватился за голову и опрометью выбежал вон.
С полчаса Самсон Данилович ползал на четвереньках, разыскивая место, куда упала бутылочка. В конце концов, нашёл.
Стекло, хоть и упало на щебень, не разбилось. Бутылочка была цела, эликсир из неё не пролился. Фондорин увидел в этом маленьком чуде ответ на мучивший его вопрос и больше уж не сомневался. Бережно вытер флакон, спрятал его и вернулся в дом, где оставил сак с химикатами.
Нужно было объясниться с женой. Невозможно взять и просто исчезнуть из жизни той, которая вверила тебе свою судьбу. Даже Анкр не смог обойтись подобным образом с Наполеоном…
Звукосохраняющую смесь Фондорин изготовил быстро. А вот над посланием размышлял очень долго. Давно уж настал день, а профессор всё писал на бумажке тщательно взвешенные слова. Зачёркивал, снова писал. « Прости меня, забудь меня, я тебя недостоин ».
Нет, Киру не удовлетворит эта слащавая нелепость. «Недостоин» – будто из глупого романа.
«Долг требует, чтоб я тебя оставил. Я не могу тебе ничего объяснить, но так нужно. Ты всегда верила мне, поверь и ныне ».
Пожалуй, она решит, что он спятил. И, наоборот, кинется разыскивать, чтоб вылечить от сумасшествия.
« Настоящий учёный, желающий миру добра, не имеет права обзаводиться семьёй. Прощай и не ищи меня ».
Совсем чушь!
Наконец Фондорин утвердил формулировку: «Я не создан для супружества. Ты всегда это знала и не зря похоронила наши кольца. Я буду тебя помнить как лучшую страницу моей жизни. Но есть вещи более важные, чем счастье. Прощай».
Ну вот и всё. Самое существенное сказано, остальное не имеет значения.
Он налил раствор в подходящий сосуд – узкий и строгий, как могильная стела. Набрал полную грудь, наговорил в «телефон» длинноватый текст скороговоркой, чтоб ничего не пропало. Закупорил своё последнее послание жене – будто закрыл крышку гроба над дорогим прахом.
Над тайником ломать голову не приходилось. В усадьбе есть место, куда Кира обязательно заглянет, – грот Мнемозины. Ещё девочкой она устроила там секретную нишу, а в пору медового месяца у молодожёнов образовался род игры. Если Кира желала, чтоб ночью они испили любовного напитка, она прятала фиал с дурманным зельем в тайник, а на камне угольком рисовала бабочку, которую называют Parnassius mnemosyne или Чёрный Аполлон. Они водились здесь в изобилии. Юный супруг, бывало, проходил мимо грота по нескольку раз на дню, будто бы прогуливаясь, – и всё смотрел, не появилось ли нового рисунка. К исходу незабываемого месяца на белом мраморе набралось семь чёрных бабочек…
Они виднелись ещё и теперь, семь теней былого счастья, не до конца смытые дождями. Первое, что сделал профессор, – тщательно стёр их рукавом. С счастьем этого рода отныне покончено. Затем он подцепил бронзовое кольцо, укреплённое на каменной плите, под которой располагалась ниша. Когда-то маленькая Кира обустроила этот «секрет» для своих не очень-то сильных рук, и крышка была совсем тонкой, фунтов в десять весу. В счастливом марте Фондорин вырезал на камне инициалы KS, как на церковной ступеньке. Глядя на буквы, он тяжко вздохнул.
Уже закрыв тайник, Самсон всё стоял у грота, терзаемый сомнениями.
Тот, кто решился посвятить себя великому служению, не должен проявлять слабости. А что есть это послание, как не appel voilé:[43] «не забывай меня!» Женщина, подобная Кире, – сильная, умная, любящая – сразу это поймёт и с присущей ей решительностью кинется на поиски супруга. Хотя бы лишь для того, чтобы спросить его в лоб, глядя в глаза, что стряслось. У профессора не было уверенности, сможет ли он вынести этот взгляд.
Уж рвать так рвать.
Он вновь поднял плиту и вынул бутылочку.
Правильнее будет исчезнуть бесследно, без прощаний и объяснений. В военное время всякое может случиться. Пускай уж Кира лучше скорбит о погибшем муже, нежели навсегда останется с тяжкой, недоумённой обидой на сердце.
Он осушил флакон с «эликсиром бессмертия», а вторую склянку расшиб об угол грота.
В ту самую секунду, когда стекло разлетелось вдребезги, хрустнуло что-то и в груди у Самсона Даниловича.
Не вынуть ли и локатор из-под ступеньки, сказал он себе. Но почувствовал, что душевных сил на это у него сейчас недостанет.
А если Кира окажется настолько дотошной и настолько любящей (он даже мысленно произнёс это слово с содроганием), что всё-таки разыщет предателя-мужа, то, может быть…
Додумывать эту мысль до конца Фондорин себе запретил.
Ночь он провёл на кровати в Кириной детской, а утром отправился в путь – в русский лагерь, чтоб вместе с армией дойти до Парижа. Самсон знал, что с прежней жизнью кончено, и собирался взять себе какое-нибудь новое имя. Вернуться в усадьбу, где он вначале был очень счастлив, а потом навеки потерял Любовь и обрёл Бессмертие, профессор не чаял.
Но спустя годы, ему было суждено провести здесь печальнейшую пору своей нескончаемой жизни. Тяжелее всего становилось в начале лета, когда в стёкла дома колотились крылышками бабочки-мнемозины.
VI.
Зря Самсон Данилович так себя изводил. Его супруга тоже умела делать выбор, и дался он ей куда проще. Во всяком случае, естественней.
Она попала в Москву лишь зимой. Древнюю столицу (или то, что от неё осталось) давно уж очистили от неприятеля, но в положении Киры Ивановны езда по тряской дороге была нежелательна, даже опасна. Госпожа Фондорина выехала из Нижнего, когда наконец установился хороший санный путь.
О печальном профессорша думать себе не позволяла. И рассудок, и внутреннее ощущение говорили ей, что грусть может повредить созревающему плоду. Всю жизнь Кира только и делала, что размышляла. Напряжение умственных сил она почитала главной обязанностью просвещённой личности. Ныне же почти совсем забросила мыслительные упражнения, поскольку они не сулили ей ничего доброго. Муж с лета не подавал вестей, и, судя по всему, его уже… Дойдя до этого пункта, Кира Ивановна осаживала себя и думать переставала. Старалась жить простыми чувствами и сиюминутными наблюдениями. Подолгу смотрела на белое поле или на скованную льдом Волгу. Улыбалась, видя, как скачут по снегу румяные снегири. Хотелось поплакать – плакала, но слёзы были не горькими, а утешительными.
Увидев, как страшно изменился родной город, Кира тоже заплакала. Потом улыбнулась, обнаружив, что Ректорий уцелел. В этом чуде она усмотрела доброе предзнаменование, а ведь прежде от одних только слов «чудо» иль «предзнаменование» фыркала и морщила нос.
Перевёрнутый глаз Ломоносова профессорша обнаружила сразу же, в первый свой обход разорённого дома. Вскрыла барельеф, прочла надпись мелом, сделанную почерком Самсона. Увидела четыре флакона. Безошибочно взяла амурчика, нежно погладила его по стеклянному животу.
А потом поставила склянку обратно и тайник закрыла. Чрево шепнуло молодой женщине, что ей сейчас не нужно знать этот секрет. Нет на свете секрета более великого, чем тот, что она вынашивает в себе. Пускай в бутылочке хранится ключ хоть к Бессмертию, что с того? Вот оно – Бессмертие, внутри тебя самой. Прижми ладонь и ощутишь, как бьётся его пульс.
