Борис Акунин - Смерть на брудершафт (фильма пятая и шестая) [Странный человек + Гром победы, раздавайся]
Она спохватилась, что терзается не из-за главного — не из-за своего провала, а из-за ерунды, мелочи. Подумаешь, кто-то с кем-то поскрипел кроватными пружинами — к Делу это не имеет никакого отношения.
Но для меня имеет, ответила себе она. И для Опанаса. Не то, что «поскрипела», а что заноза в сердце осталась. Как ему об этом рассказать? Но и умолчать нельзя…
Через подземный ход она шла на подгибающихся ногах, готовая ко всему. Сейчас он спросит… Нет, просто взглянет на нее, и всё сразу поймет. Упреков, конечно, не будет. Он ведь сам ей это поручил. Можно представить, чего стоило ему ожидание…
Дойдя до погреба, Мавка остановилась, чтобы собраться с силами. Она знала, как всё произойдет.
Опанас выслушает ее отчет. Сухо поблагодарит за важные сведения. Обязательно скажет что-нибудь про ее самоотверженность и про то, как сильно она помогла Делу. Наверное, еще и руку пожмет. Этого рукопожатия она страшилась больше всего. Оно будет означать, что главное меж ними кончено. Навсегда…
Наверху откинулся квадратный люк, вниз пролился неяркий свет.
— Нимец, ты? — донесся тихий голос Опанаса.
— Это я…
Он быстро спустился по лесенке, прикрыв за собой дверцу. В руке у него была керосиновая лампа, за поясом револьвер.
— Почему ты? Я же запретил…
Она молчала, опустив глаза.
Сейчас спросит: «Было?»
— Черт тебя подери! Я ведь предупредил, тебе здесь появляться нельзя! За тобой слежка!
— Нет слежки. Я проверила…
Опанас раздраженно взял ее за подбородок, поднял лицо к свету. Сейчас увидит глаза, и всё поймет…
Она зажмурилась.
— Что ты молчишь? — нервно сказал он. — Я тут, как на иголках… Ты раскусила Романова? Что он за фрукт? Простак или хитрец? И почему не пришел Нимец?
Ему наплевать! Он об этом и не думал!
Мавка открыла глаза и увидела, что не ошибается. Терзающийся ревностью мужчина так не смотрел бы. Во взгляде Опанаса читались лишь нетерпение и требовательность.
Только что внутри у нее всё трепетало, жгло, саднило. И вдруг стало холодно, бесчувственно.
— Да проснись ты! Отвечай!
Ну, она и проснулась. Как после долгого горячечного сна. Поглядела на стоящего перед ней усатого настырного мужчину, словно никогда раньше его не видела.
— Нимец убит. Романов его застрелил.
— Проклятье! Так я и знал! «Дурочку» подкинули! — Он тряхнул ее за плечо. — Говори, не молчи! Как это случилось? И, главное, почему тебя отпустили? Ты точно не привела хвоста?
Грубый, хищный, чужой, подумала она.
И вдруг, неожиданно для самой себя, наврала:
— Это произошло случайно. По недоразумению. Я заваривала чай, а болван Романов взял да зажег красную лампаду. Захотелось ему пущей интимности…
Ужаснулась: что я несу? И замерла — вот сейчас он скривится на слово «интимность» и наконец спросит.
Но Опанас упустил свой последний шанс.
— Холера! Всего не предусмотришь! И Нимец решил, что это сигнал? Понятно. Что было потом?
— Русский вышел во двор, до ветра. Я всё еще с самоваром возилась… Вдруг — выстрелы. Два.
— Я их слышал.
— Романов решил, что на него накинулся какой-то мой воздыхатель. Из ревности. Я не перечила. Да, говорю, ходил за мной полоумный какой-то, проходу не давал.
— И он поверил?
— Почему нет? Разве я не способна внушать безумную страсть? — Она улыбнулась презрительно — презрение адресовалось Опанасу, а он и не понял.
— Значит, подпоручик глуп?
— Как пробка. Я ему говорю: спрячь труп, сейчас патруль прибежит. Этот инцидент повредит твоей службе и моей репутации. Знаешь, что он сделал?
— Что?
— Кинул Нимца в отхожую яму.
Опанас только головой покачал.
— А дальше?
— От патруля он избавился быстро. Сказал, что учит меня стрелять из пистолета по горшкам. Показал удостоверение контрразведчика — они ушли.
— Буффонада какая-то. Но выстрелы были давно, в третьем часу ночи. Что было после?
— Всё, — с многозначительной улыбкой ответила она. — Всё, чего ты хотел.
Ну-ка, что он на это?
Удивился:
— После убийства у вас хватило куражу на любовные утехи?
Мавка зло рассмеялась.
— Романов так перья распустил. Как же, герой — одолел соперника. Самец-победитель.
Вот теперь он ее поцеловал — деловито.
— Умница ты у меня. Довела дело до конца. Разъяснила ты подпоручика?
— Там нечего разъяснять. Парень он храбрый, ловкий. И кобель первоклассный…
Опанас на это и глазом не моргнул. Ей, правда, было уже все равно — моргнет, не моргнет.
— Но дубина дубиной. Говорю тебе со всей определенностью: этой дурьей башке ни за что не поручат вести важное дело. Исключено.
— Уверена? На сто процентов?
— На двести.
Тут он обнял ее по-настоящему, стал целовать, даже предпринял попытку повалить на топчан, где давеча они предавались страсти.
— Пусти, — сказала Мавка. — А то меня вытошнит.
Он не очень-то и настаивал.
— Бедняжка, что ты вынесла… — У самого глаза прищуренные, смотрят в сторону. О другом думает. — Но это было не напрасно. Теперь русские у нас вот где!
Он потряс кулаком, но его мысль уже бежала дальше.
— Нимца нет. Значит, не будет и обратной эстафеты. По уговору в этом случае пришлют дублера-инспектора, через двое суток. Сидеть без дела я не стану… Скажи-ка, кохана, — Опанас ласково погладил ее по волосам, — а на что, по-твоему, можно взять этого Романова?
— Ты хочешь его завербовать? — удивилась Мавка. — Офицера русской контрразведки?
— Попытка не пытка. — Опанас азартно улыбался. — Раз он способен втихомолку спустить соперника в выгребную яму, да еще хвастлив и глуп… Неплохой материал для вербовки. Что посоветуешь? Ты по Романову теперь специалистка. Деньги?
Она смотрела на него с мстительной усмешкой. Ловец человеческих душ! Попадись на собственный крючок!
— Скорее шантаж.
— Но ты говоришь, он храбр?
— Физически храбрые люди часто боятся мнения окружающих или начальства. У Романова есть начальник, какой-то подполковник, от которого этот болван просто леденеет. Козловский, кажется, — вспомнила она разговор между Романовым и Жилиным в самый первый вечер.
— Так-так, князь Лавр Козловский — начальник фронтового управления. Отличная идея! Ты у меня действительно золото. Теперь я знаю всё, что нужно. Твоя помощь больше не понадобится. И встречаться нам теперь нельзя. Держись от меня подальше, хорошо?
— Хорошо, — согласилась она, подставляя щеку для поцелуя. — Буду держаться от тебя далеко-предалеко.
Когда она выбралась из норы к реке, рассвет еще не начался, но небо на востоке начинало подсвечивать багрянцем. Дул свежий, вольный ветерок.
К себе в хату Мавка возвращаться не стала. Не было там ничего такого, что ей хотелось бы взять с собой.
Она долго шла по берегу, потом поднялась на обрыв и пошла тропинкой через большое темное поле. Чтоб ни о чем не думать, шептала любимые стихи:
Далi, далi вiд душного мiста!
Серце прагне буять на просторi
Бачу здалека — хвиля iскриста
Грає вiльно по синьому морi.
Неожиданный поворот
— Господи, Вася… Ведь она могла его предупредить! Да наверняка предупредила! Что ты натворил?!
Калинкин нахмурился:
— Кого «его»?
— Банщика! Или другого кого-нибудь, с кем она связана! Я тут сижу, а в это время, может быть…
Романов умолк — не потому что прапорщик сердито перебил его: «Ни с кем она не связана!», а потому что увидел в окно, как из-за угла выходит Петренко. Он выглядел спокойным, даже веселым. Шел к столовой. Некоторое время спустя из-за того же угла показался Слива. Унтер-офицер остановился подле входа в штаб и стал внимательно изучать доску с приказами.
— Марш отсюда! — быстро сказал Алексей. — Живо, живо!
Пухлые губы Калинкина задрожали от обиды.
— Вы не смеете со мной так! Я тоже офицер! Извольте по уставу!
— Да исчезни ты! — шикнул подпоручик. — Жди меня в умывальне! Он не должен видеть тебя со мной!
Когда Банщик вошел в залу, начальник дивизионной контрразведки увлеченно поедал яичницу, прихлебывая чай.
Петренко подошел с приветливой улыбкой.
— Я вижу, у вас свободно. Не возражаете?
— Милости прошу.
Что это значит? Была у него Учительница или нет?
По-прежнему доброжелательно глядя на подпоручика, Банщик сделал солдату заказ:
— Принеси-ка мне, хлопче, кофею. Харч у вас тут поганый, но кофей варить вы умеете.
Солдат, в прежние времена служивший официантом в первоклассном столичном ресторане, изобразил на лице одновременно восторг по поводу похвалы «кофею» и скорбь из-за критики «харча», умудрившись при этом за счет одной только мимики еще и обозначить деликатное несогласие с такой оценкой. Обслуживание в дивизионной столовой было выше всяких похвал.
![Борис Акунин - Смерть на брудершафт (фильма пятая и шестая) [с иллюстрациями] [Странный человек + Гром победы, раздавайся]](/uploads/posts/books/243726/243726.jpg)
