Лен Дейтон - Смерть - дорогое удовольствие
Мария перестала умолять. Она вдруг обрела то ледяное спокойствие, которое бывает в женщинах перед тем, как они пускают в ход свои когти.
– Я люблю его, – сказала Мария тоном, как будто это означало, что его не следует наказывать ни за какие проступки, кроме неверности. Она взглянула на меня. – Это по вашей вине я здесь.
Дэтт вздохнул и вышел из комнаты.
– И это ваша вина, что он в опасности, – продолжала она.
– Хорошо, – сказал я, – обвиняйте меня, если хотите. «У меня душа такого цвета, что пятна на ней не видны».
– Вы не можете им помешать? – спросила она.
– Нет, – ответил я ей, – это не тот фильм.
Лицо Марии исказилось так, словно ей в глаза попал дым сигареты. Дым был густым, и она начала рыдать. Ее горе не было притворным, когда слезы выдавливают из глаз уголком крошечного кружевного платочка и одновременно краешком глаза наблюдают в зеркало за тем, как это выглядит. Она рыдала, и лицо ее осунулось. Рот запал, кожа сморщилась. Отвратительное зрелище и отвратительный звук.
– Он умрет, – сказала она странным слабым голосом.
Не знаю, что случилось потом. Не знаю, начала ли Мария двигаться до прозвучавшего выстрела или позже, как не знаю, в самом ли деле Жан-Поль бросился на Роберта, о чем тот позже сказал нам. Но я стоял непосредственно за спиной Марии, когда она открыла дверь. Автоматический пистолет сорок пятого калибра – мощное оружие. Первый выстрел ударил по кухонному столику, пробив столешницу и разбив полдюжины тарелок. Они еще падали, когда прозвучал второй выстрел. Я услышал, как Дэтт кричит насчет своих тарелок, и увидел, что Жан-Поль раскачивается, как волчок. Потом он упал на кухонный стол, поддерживая себя рукой и глядя на меня широко раскрытыми глазами. Лицо его искажала гримаса ненависти и боли, щеки были раздуты, как будто он высматривал место, где бы его могло вырвать. Он ухватился за свою белую рубашку и потащил ее из брюк. Он дернул ее так сильно, что пуговицы оторвались и покатились по комнате. Теперь у него в руке был зажат большой клок рубашки, и он затолкал его в рот, как фокусник, выполняющий трюк под названием «как проглотить мою белую рубашку». Или «как проглотить рубашку в розовую крапинку». «Как проглотить мою розовую рубашку, мою красную, мою темно-красную рубашку». Но ему так и не удалось выполнить этот трюк. Клочок ткани выпал изо рта, и кровь полилась ему на подбородок, окрасив зубы в розовый цвет, закапала на шею и испортила рубашку. Он стал на колени, как будто для молитвы, но упал на пол лицом вниз и умер, не произнеся ни слова, и ухо его прижалось к полу так, словно он прислушивался к стуку копыт, уносивших его в другой мир.
Он был мертв. Трудно ранить человека из пистолета сорок пятого калибра: вы либо промажете, либо разнесете его на части.
В наследство умершие оставляют нам свои скульптурные изображения – в полный рост, которые лишь отдаленно напоминают живые оригиналы. Окровавленное тело Жана-Поля мало походило на него живого: тонкие губы сжаты, и только на подбородке был по-прежнему нелепо торчал кружок лейкопластыря.
Роберт был ошеломлен. Он в ужасе смотрел на свой пистолет. Я подошел к нему и отобрал оружие.
Я сказал:
– Вам должно быть стыдно.
Дэтт повторил эти слова.
Неожиданно дверь отворилась, и в кухню вошли Гудзон и Куан. Прямо перед ними лежало тело Жана-Поля – смесь из крови и внутренностей.
Все молчали, ждали, пока заговорю я. Я вспомнил, что только я один держу оружие.
– Я забираю Куана и Гудзона и уезжаю, – сказал я.
Через открытую дверь в холл просматривалась часть библиотеки. Стол был задавлен научной документацией, фотографиями, картами, засохшими растениями с большими этикетками на них.
– О нет, вы этого не сделаете, – сказал Дэтт.
– Я должен вернуть Гудзона в целости и сохранности, потому что таковы условия сделки: Информацию, которую он сообщил Куану, нужно передать китайскому правительству, иначе не было смысла ее получать. Поэтому я обязан забрать и Куана тоже.
– Мне кажется, он прав, – поддержал Куан. – В том, что он говорит, есть смысл.
– Откуда вы знаете, в чем есть смысл? – спросил Дэтт. – Я организую ваше передвижение, а не этот дурак. Как мы можем ему доверять? Он признает, что старается это для американцев.
– В этом есть смысл, – повторил Куан. – Информация Гудзона подлинная, не сомневаюсь: она дополняет то, что я узнал из неполного комплекта документов, который вы передали мне на прошлой неделе. Если американцы хотят, чтобы я получил информацию, то они должны хотеть вернуть Гудзона домой.
– Разве вы не понимаете, что, вполне возможно, они хотят захватить вас, чтобы допросить? – сказал Дэтт.
– Чушь! – прервал его я. – Я мог бы организовать акцию в Париже в любой момент, не рискуя привозить Гудзона сюда, в эту тьмутаракань.
– Вероятно, они ждут внизу на дороге, – продолжал развивать свою мысль Дэтт. – Через пять минут вы можете быть мертвы и похоронены. Здесь глухомань, никто не услышит и не увидит, где вас закопают.
– Все же попробую воспользоваться представившимся шансом, – решил Куан. – Если он смог доставить Гудзона во Францию по фальшивым документам, то сможет аналогичным образом вывезти меня из этой страны.
Я следил за Гудзоном, опасаясь, как бы тот не сказал, что я ничего подобного не делал, но благоразумно кивнул, и Куан, похоже, успокоился.
– Идемте с нами, – пригласил Гудзон, и Куан согласился. Казалось, что из всех присутствующих в комнате только двое ученых испытывали взаимное доверие.
Мне не хотелось покидать Марию, но она только махнула рукой и сказала, что с ней будет все в порядке. Она не могла оторвать глаз от тела Жана-Поля.
– Накрой его, Роберт, – сказал Дэтт.
Роберт вынул скатерть и накрыл тело.
– Идем, – позвала меня Мария и заплакала.
Дэтт обнял ее и притянул к себе.
Гудзон и Куан собрали свои документы, и я, все еще размахивая пистолетом, сделал им знак выйти и последовал за ними.
Когда мы проходили через холл, появилась старуха, несущая тяжело нагруженный поднос.
– Там еще осталось poulet saute chasseur,[60] – объявила старуха.
– Да здравствует спорт, – сказал я.
Глава 31
Из гаража мы взяли фургончик – крошечный серый металлический фургончик, потому что дороги Франции полны таких фургончиков. Мотор оказался маломощным, и мне приходилось все время переключать скорости, а свет крошечных фар едва доставал до живых изгородей. Ночь была холодная, и я завидовал мрачным пассажирам больших теплых «мерседесов» и «ситроенов», которые с ревом проносились мимо, лишь слегка сигналя при обгоне.
Казалось, Куан всем вполне доволен и полностью полагается на то, что я сумею вывезти его из Франции. Он откинулся назад на жесткое сиденье с прямой спинкой, сложил руки и закрыл глаза, как будто выполнял какой-то восточный ритуал. Время от времени он что-нибудь произносил. Обычно это была просьба дать сигарету.
Переезд через границу оказался немногим сложнее простой формальности. Мы могли гордиться работой своего парижского офиса: три хороших британских паспорта, хотя Гудзон был не слишком похож на свою фотографию, двадцать пять фунтов небольшими купюрами – бельгийскими и французскими – и несколько счетов и квитанций, соответствующих каждому паспорту. Когда мы прошли проверку документов, я испытал облегчение. Хотя при заключении сделки Люазо и гарантировал, что неприятностей не будет, но все же, когда мы миновали границу, я радостно вздохнул.
Гудзон, лежащий в глубине фургончика на груде старых одеял, вскоре начал храпеть. Куан заговорил:
– Мы остановимся в отеле, или вы собираетесь использовать одного из своих агентов, чтобы обеспечить мне укрытие?
– Это Бельгия, – объяснил я. – Пойти в отель – все равно что пойти в полицейский участок.
– Что будет с ним?
– С агентом? – Я колебался. – Его отправят на пенсию. Жаль, конечно, но именно его надо было использовать в последний раз.
– Из-за возраста?
– Да, – ответил я.
– А у вас есть в этом районе кто-нибудь получше?
– Вы же знаете, что мы не имеем права это обсуждать, – сказал я.
– У меня не профессиональный интерес, – пояснил Куан. – Я ученый. То, что британцы делают во Франции, не имеет ко мне отношения, но если мы подведем этого человека, я обязан обеспечить его работой.
– Вы ничем ему не обязаны, – ответил я. – Какого черта вы об этом думаете? Это его работа. Так же, как я сопровождаю вас потому, что это моя работа, а не одолжение вам. Вы никому ничем не обязаны, так что забудьте обо всем. Что до меня, так вы для меня просто пакет.
Куан, глубоко затянувшись сигаретой, вынул ее изо рта своими изящными длинными пальцами и затушил в пепельнице.
Я представил, как он убивает Анни Казинс. Страсть или политика? Он стряхнул с пальцев крошки табака такими движениями, как пианист, исполняющий прелюдию.
