Вадим Пеунов - Последнее дело Коршуна
Виталий протянул руку за газетами.
— Принесла? Давай.
Мария Васильевна подала сверток и стала дожидаться, когда муж развернет газеты.
Виталий Андреевич заметил, что Мария ждет.
— Тебе чего?
Она промолчала, обиженно закусив нижнюю губу. Он с недоумением перевел взгляд на газеты и, увидев розовый листок, мгновенно приподнялся на локте. Глаза его налились яростью:
— По карманам моим начала лазить?!
Мария Васильевна оторопела. Она ждала, что он начнет ее разубеждать… каяться… а он кричит. Неожиданно в ней вспыхнул гнев:
— Я… я по карманам не имею привычки лазить… Я его нашла под диваном.
— Врешь!.. — Он вскочил с дивана и встал перед ней огромный и страшный.
— Ты бы детей постеснялся. Какого мнения они будут об отце, если узнают все это?
— Ты!.. ты мне указывать? Мой хлеб жрешь!!!
Танечка заглянула в кабинет и остановилась в дверях, испуганно глядя на отца.
— Ты лучше не кричи… Если о твоем поведении узнают в обкоме…
Виталий Андреевич побледнел, опустил на плечи жены свои огромные ручищи.
— Пугаешь… Сволочь!.. С капитаном путаешься… Думаешь, не знаю…
Он был страшен. Но Мария не испугалась. Она дернулась, стараясь освободить плечи от тяжелых рук. Платье треснуло. Виталий с силой оттолкнул ее от себя. Мария попятилась и, зацепившись за ковер, упала.
Танечка закричала, бросилась к матери:
— Не бей маму… не бей… — она подняла ручонки, загораживая собою лежащую на ковре мать…
Мария Васильевна рывком вскочила с пола. Подняла на руки дочь. Встала перед мужем, гордо подняв голову.
— Подлец! — и, не глядя на мужа, вышла из кабинета.
Оставшись один, Виталий Андреевич сразу остыл. «Эх, как вышло… Глупо. Придется мириться». Но к жене он пошел не сразу. Ждал, пока та выплачет свое горе, станет мягче.
Мария Васильевна не плакала, и от этого становилось еще больнее. «Ребенка не постеснялся…». Вспомнила, как Танечка загородила ее своим тельцем и, поднимая вверх ручонки, кричала: «Не бей маму!» «На всю жизнь останется у ребенка в памяти этот случай. И я тоже не сдержалась. Нехорошо».
Когда Виталий пришел к ней в спальню, Мария Васильевна сидела у стола, держа на коленях Танечку. Перед ними лежала книжка и цветные карандаши.
Скрипнула дверь. Мария продолжала раскрашивать картинку.
— Мусенька, не сердись на меня… Я… полностью виноват… прости…
Теперь на ее глазах появились слезы. Они безудержно закапали на раскрашенного медведя.
— Мусенька… Ты знаешь мои нервы… А я был виноват… ну и… погорячился.
Он подошел к жене и попробовал обнять за плечи. Она брезгливо сбросила его тяжелые руки.
— Уйди…
— Мусенька, я тебе расскажу, как все было с этой Зиночкой. Все это случайно, и давно кончилось…
— Мне это неинтересно… Да и не в том дело…
— А в чем же?..
— Во всем твоем поведении за последнее время…
— Мусенька… ты должна простить меня… Слышишь… Ради нашей любви…
— У тебя ее никогда и не было. Я раньше была просто слепа.
Виталий стал на колени. Танечка со страхом подобрала ножки, прижавшись всем телом к матери, обхватила ручонками ее шею.
— Мама!..
Мария с ужасом поймала себя на том, что она опять поддерживает этот разговор при ребенке.
— Я тебе отвечу потом… А пока уйди отсюда.
Виталий Андреевич воспринял это как первый шаг к примирению:
— Спасибо, Мусенька… Я знал, что у тебя добрая душа… Я во всем виноват… Ты меня прости… хотя бы ради детей.
Он покрыл поцелуями ее руки и вышел из комнаты, сутулясь как старик. Цветной карандаш опять неровно заскользил по бумаге. «Какой же ты мелкий, подленький, трусливый… Как я могла этого не замечать? Что увидела в нем? И эта Зиночка тоже…».
На смену медведю пришел горный козел. Танечка хотела, чтобы он был раскрашен непременно зеленым.
«И ты еще смеешь обвинять меня! Иван Иванович… Он выше подозрений. У него благородная душа. Он умеет уважать женщину, любить детей».
У зеленого барана вырастали оранжевые рога.
* * *Зиночка не получала ответа. Виталий Андреевич не приходил ни к магазину, ни на квартиру. Первые дни она ждала его, задерживалась при выходе с работы: может быть, подойдет? Никуда не выходила из дома. «Вдруг придет, а меня нет». Но постепенно она привыкла к мысли, что надеяться ей не на что.
Может быть, все так и пошло бы дальше, не стрясись с нею новая беда. Неожиданно арестовали директора магазина, где она работала. И теперь Зиночка не знала, как ей быть дальше. Временно исполняющий обязанности директора предупредил ее, что по штату машинистка не положена, а держать ее на ставке продавца-браковщика, как это делал Мирослав Стефанович, он не имеет права.
«Что же я теперь буду делать? Куда пойду?» Зиночка нагнала на себя страху черными думами о себе и судьбе будущего сына. «Послушалась Виталия… Ушла из Дома творчества».
Просить помощи было не у кого. Конечно, машинистка с ее квалификацией работу найдет. Но Зиночке казалось, что обязательно нужна протекция большого начальника. А где его, этого начальника, взять? Можно было сходить к Николаю Севастьяновичу. Но Зиночка уже давно начала избегать встречи с теми людьми, которые знают ее и Виталия. Особенно она стеснялась Мазурука, который после праздничного вечера больше всех имел право упрекнуть ее в чрезмерной привязанности к своему начальнику. «Все это произошло из-за Виталия!» После долгих колебаний она решила пойти в Дом народного творчества.
Ловить Виталия Андреевича на выходе ей не позволила маленькая женская гордость, которая вдруг проснулась в ней. Она решительно поднялась на второй этаж и остановилась у широких дверей, обитых белой клеенкой. Сердце, не то от нахлынувших чувств, не то от то-го, что быстро поднималась, усиленно стучало в груди.
Сколько раз она раньше бралась за дверную ручку и считала это самым обычным делом! А теперь ей показалось, что она открывает дверь в какой-то особенно близкий и родной уголок. Она постояла минутку, давая сердцу время успокоиться, изошла в приемную.
— Вам кого? Приема сегодня нет, — предупредила Зиночку секретарь-машинистка.
— Мне нужно Виталия Андреевича.
— Вам же сказано, что приема нет, — настаивала секретарь-машинистка. — Кроме того, Виталия Андреевича нет, и… я должна уйти.
— Идите, — равнодушно согласилась Зиночка. — Я подожду.
— Но надо же запереть приемную.
— Никуда я не пойду. Мне Виталий Андреевич велел прийти к четырем часам, — соврала Зиночка. — Я до вас работала здесь.
— А… — выдохнула собеседница. Должно быть, она уже кое-что слышала о своей предшественнице. — Тогда вы посидите, а я через несколько минут вернусь.
Зиночка осталась одна. Вечер подкрался к окну на цыпочках и закрыл его призрачным покрывалом темноты. Но вот улица вспыхнула огнями, и уличный мрак исчез. Зиночка подошла к столу, за которым когда-то сидела, и заглянула в темноту. В окне маячил каштан. Он, обращая на себя внимание одиночеством и тоской, протягивал голые ветки к свету огромного дома и, казалось, молил о помощи, просил защитить его от наступающей студеной зимы.
Зиночка прижалась к стеклу, не отрывая взгляда от несчастного дерева. Вот с длинной унылой ветки сорвался последний, чудом державшийся листочек и закружился, опускаясь на землю. Она не видала, как он упал, но почувствовала, что там, внизу, налетевший порыв ветра подхватил его и потащил по мостовой.
Зиночка еще долго не отходила от окна. Вновь и вновь вспоминала последние события в своей жизни. «Одна со своим горем. Даже с мамой поссорилась! Как этот листочек… оторвалась от дерева…».
* * *Слегка уладив семейную неурядицу, Виталий Андреевич поспешил на работу. Саженными шагами поднявшись на второй этаж, он хлопнул дверью в свой кабинет раньше, чем Зиночка успела что-нибудь сказать. Зиночка вошла вслед за ним. Виталий Андреевич с кем-то разговаривал по телефону. Увидев ее, он бросил в трубку резкое: «Позвоните позднее. Сейчас я занят!» — и поднялся ей навстречу.
— Зиночка! Зина…
Порывисто подошел к ней. Остановился. Проникновенно заглянул во влажные женские глаза. И медленно, как бы сдерживая себя, обнял Зиночку за плечи, крепко прижал к своей груди.
— Зиночка… как хорошо, что ты пришла. Я так соскучился… так истосковался, что не могу уже без тебя. Я вначале думал: ну — всё. А теперь вижу — не вынесу разлуки с тобой. Сегодня я приезжал к тебе… но не застал дома.
Виталий Андреевич мягко усадил Зиночку в кресло. Перегнувшись через стол, нажал кнопку звонка. В дверях появилась уже вернувшаяся секретарь-машинистка:
— Софья Марковна, вы можете быть свободны. Кабинет и приемную я закрою сам.
Софья Марковна наклонила голову в знак согласия и молча вышла, блеснув на Зиночку глазами, полными любопытства.
