Богомил Райнов - Агент, бывший в употреблении
— Понимаю.
— Потому что, когда в дело вмешиваются любители, Боев, события теряют предсказуемость. У кого-то могут не выдержать нервы, и он выстрелит.
— Пока что они довольствуются ребяческими выходками.
И рассказываю ему о посланиях на тему «Отдай миллион». Мой рассказ вызывает у Манасиева обеспокоенность.
— Ты зря недооцениваешь опасности этих действий. Ведь не важно, каков их характер — умный или глупый. Важно, что это полностью подтверждает мои опасения относительно вмешательства посторонних факторов. Сегодня ему послали письмо, а завтра пошлют пулю.
Некоторое время он продолжает развивать эту тему, что выражается у него в многократном повторении одного и того же, а потом заключает:
— Что касается тебя, то ты остаешься в распоряжении нашего ведомства.
— Как вспомогательное средство…
— Оставь комментарии. Остаешься в распоряжении ведомства и точка.
— И надо понимать, что машину мою забирают?
— Ее тебе вернут. И напрасно не беспокойся: из нее ничего не исчезнет.
— Я скорее опасаюсь обратного: как бы мне не оставили в ней что-нибудь на память.
— Смотри, как бы твоя мнительность из защитного рефлекса не переросла в болезненное состояние.
— Один раз мне подложили наркотики. Второй раз я нашел под сиденьем пистолет.
— Какой пистолет?
Теперь приходится ему рассказывать истории с Пешо и его Макаровым.
Полковник притворяется удивленным.
— Этот парень все выдумал.
И чтобы сменить тему, бросает:
— Учти: невернувшийся водитель тоже записан тебе в пассив.
— Я не просил у вас навязывать мне этого водителя.
— Знаю, знаю. Но это ничего не меняет.
Он смотрит на часы и бросает:
— Иди забирай машину.
Чуть было не спрашиваю: «Вместе со звукозаписывающим устройством?», но воздерживаюсь. Полковник и так не в настроении.
Встаю и направляюсь к выходу, когда слышу за спиной вопрос:
— Кстати, что ты сделал с тем Макаровым?
— Ничего. Оставил его у Табакова.
— Чудесно. Мы его уже вооружать начали. Если руководство узнает об этом, оно нас в порошок сотрет.
— Ну и пусть его сотрут в порошок! — повторяет Борислав, когда в тот же вечер на уже знакомой нам кухне и с тем же уже знакомым нам меню передаю ему разговор с полковником. — Можешь быть уверен: парень взял пистолет не по собственной воле, а по приказу.
— Чтобы против кого использовать его при случае?
— Во всяком случае, не против Табакова.
— Все-то у тебя плохо.
— Возможно. А кому из нас сейчас хорошо? Не считая тебя. Ты все-таки остаешься в распоряжении ведомства.
Не возражаю. Когда Борислав в плохом настроении, самое разумное — не возражать.
— Одного не могу понять: почему они так вцепились в этого Табакова, — продолжает мой друг. — Вокруг бандит на бандите, а им исключительно Табакова подавай, словно он альфа и омега нашей катастрофы.
Не отвечаю. Как уже говорил, когда Борислав в плохом настроении…
— Ну, скажи, — призывает он меня. — Почему все закручено вокруг Табакова?
— Да потому, что надо было с кого-то начинать. В нем увидали ту петлю, с которой можно начать распускать чулок. Он стал символом грабежа, идеальным и поучительным примером для разоблачения. Если мы сумеем его одолеть, за ним потянется масса других. Не сумеем — конец всем надеждам на справедливое возмездие.
— Не верю, что ты считаешь, будто Манасиев воспылал мечтой о справедливом возмездии.
— Я говорю не о нем. Я имею в виду простых людей. Ну, скажем, меня.
— Ясно. Ясненько. Яснее ясного. Теперь и у меня прояснилось в голове. Кстати, а как ТТ?
— Хорошо. Собаку завел.
— Наконец-то он сделал что-то бескорыстно, не имея цели извлечь доход. Я слышал, вы с ним очень сблизились.
— Верно. Если ты имеешь в виду собаку.
Мой друг некоторое время молчит. Потом опять берет слово:
— Я буду взбешен, если тебе не повезет. Но еще больше взбешен я буду, если ты выполнишь их план.
Два раза делаю ему знак, чтобы он замолчал, но он не обращает внимания.
— Борислав, — говорю, — пошел бы ты выгулять собаку.
— Не охота.
— Смотри только, чтобы она тебя не укусила.
— О себе лучше побеспокойся. Ах да, я забыл, что вы друзья.
Он дошел до такой стадии, когда уже все равно, подслушивают тебя или нет.
— Все-таки надо выгулять животное, — настаиваю, немного помолчав.
— В такую-то погоду? — недовольно говорит Борислав. Наконец он соизволяет встать и следует за мной на темную улицу.
— Интересно, что происходит с Манасиевым? — спрашиваю. — Чувствую, что он не в духе.
— Говорят, его то ли выгнали, то ли вот-вот выгонят, а он продолжает обивать пороги нашего ведомства. Пытается использовать свои связи и общую неразбериху, чтобы показать, как он необходим со всем его профессиональным опытом. Но тебе-то известно, что он не годится для оперативной работы.
— Может, и годится. Смотря для какой.
— И чего ты не остался в Вене, а вернулся сюда и тревожишь мою спячку всякими вопросами? Я уже начал забывать, кто я и откуда. В одном лишь спасение: все забыть. Как говорят наши нынешние шишки, «со старыми шлюхами нового борделя не откроешь». Старые шлюхи — это, понятное дело, мы. А они — новаторы.
— Не принимай все так близко к сердцу, — пытаюсь его успокоить. — Таков порядок. Свой, не свой — а использовав, тебя выбрасывают. Не то чтобы они имеют что-то против тебя лично. Просто ты им уже не подходишь. Ты скомпрометирован. А то, что ты скомпрометирован тем, что служил им, это значения не имеет.
— Ладно, пошли домой, а то собака простудится, — предлагает Борислав. — Удивляюсь тебе. Как это тебе взбрело в голову бросить светлую Вену и приехать сюда, в этот мрак.
— Терпеть не могу такой погоды, когда ни лето, ни осень, — говорит Однако, пока мы идем с ним бесцельно по улице Раковского.
Впрочем, идем не совсем бесцельно. Мой приятель отыскал какое-то доступное для таких, как мы, заведение, притулившееся на втором этаже одного из домов возле площади Славейкова.
— Тут собираются журналисты, в основном, третьей молодости, так что и мы можем затесаться среди них. А иначе — куда податься? На улице — дождь, никуда не зайти — дорого. А здесь дешево и более-менее тепло.
Небольшие комнаты бывшей квартиры заставлены столиками, а за столиками сидят компании людей в стариковских куртках. Атмосфера — почти задушевная, с тяжелым запахом табака, мятной ракии и влажной одежды.
— Еще одно преимущество этого места в том, — поясняет Однако, — что можно не опасаться аудиозаписи. Не то чтобы тут не прослушивают, просто гвалт стоит такой, что ничего не разберешь.
— Но и нам друг друга не расслышать.
— Это только поначалу. Потом привыкаешь. Надо только кричать громче.
Выпиваем по сто граммов ракии, потом обогащаем вкусовые ощущения чашкой кофе и пытаемся болтать о том о сем, напрягая голосовые связки.
— Допускаю, что здесь не так, как в Вене, — замечает Однако на выходе из заведения. — Однако в чем именно разница — судить тебе. Я ведь не из тех, избранных, которые ездят на Запад так же запросто, как иные — на трамвае в Княжево.
Продолжая кричать, как это делал в журналистском кафе, пытаюсь выяснить у своего приятеля некоторые подробности хозяйственно-финансового толка, но безрезультатно, так как он знаком с ними не лучше моего.
— Я понял, что тебя интересует, но ты обратился не по адресу. Я направлю тебя к Весо Контролю. Он тебя просветит. Определись только с местом и временем, а остальное предоставь мне.
— Не слишком ли шикарное заведение? — спрашивает Контроль, опасливо оглядываясь по сторонам.
— Что здесь шикарного? Обыкновенная забегаловка.
— Я в том смысле, чтобы вы не слишком потратились.
— Такой опасности нет. Цены тут доступные. Или почти доступные.
— Вам лучше знать. Лично я уже давно никуда не хожу.
Под «уже давно» он, вероятно, подразумевает «много лет».
— Как ты можешь переживать по поводу таких мелочей, когда через твои руки проходили миллионы? — спрашиваю, незаметно переходя на «ты».
— Миллионы проходили через руки тех, кто их получал и тратил, — уточняет Весо. — Я же имел дело с цифрами. А цифры, как вы понимаете, сколь велики бы они ни были, не потратишь.
Я выбрал субботний послеобеденный час, когда в этом заведении спокойнее, чем обычно. Вообще же, тут весьма оживленно. Детвора и молодежь слетаются сюда на легендарных кентуккских цыплят, довольно безвкусные, как всякая еда из полуфабрикатов.
Занимаем столик, заказываем американский деликатес и начинаем его потреблять. Я никогда не был особенно близко знаком с Контролем, к тому же не видел его несколько последних лет, а потому позволяю себе бросить на него беглый оценивающий взгляд. Обычное пристрастие людей третьей молодости разглядывать друг друга в надежде обнаружить, что сами они выглядят моложе того постаревшего бедняги, которого они рассматривают.
