Курт Сиодмак - Искатель. 1995. Выпуск №2
— Кто там? — послышался ее звонкий голос.
Я ужаснулся: она не успела убежать!
— Открой, — приказал Донован.
— Дверь не заперта, — ответила она.
Дженис сидела на постели, поджав под себя ноги и держа в руках мой журнал. Она даже не попыталась закрыть его, когда в комнату вошел Донован!
— Привет, — не меняя позы, спокойно произнесла она.
Донован сказал:
— Меня пригласили на ланч. Ты поедешь со мной.
Она кивнула, не сводя глаз с его лица. Ее состояние выдала неловкая улыбка, застывшая у нее на губах.
Дженис встала, убрала дневник в стол и заперла ящик. Затем взяла сумочку и положила в нее ключ.
Неужели она надеялась, что Донован сам заговорит с ней о моем журнале?
Я не мог понять ее намерений. Она должна была сообразить, какой опасностью ей угрожала поездка в автомобиле Донована. И, прочитав мои записи, не могла не догадаться, что моим телом сейчас управляет мозг, который она столько раз видела в лаборатории. Почему же она так безрассудно рисковала? Зачем лезла в уготовленную для нее петлю?
— Пошли.
Надев пальто и шляпку, она вышла в коридор. Донован пошел следом.
Если бы я мог схватить ее за плечи! Если бы я мог остановить ее! Дженис явно переоценивала свои силы. У нее не было никаких шансов устоять против Донована.
Проходя мимо портье, она отдала ему сумочку и сказала, что скоро вернется.
Донован молча провел ее к машине. Затем так же молча открыл правую переднюю дверцу.
— Откуда у тебя этот «бьюик»? — уже поставив одну ногу в салон, но вдруг заколебавшись, спросила она.
Ей хотелось задержаться еще на несколько мгновений, воспользоваться хотя бы этой небольшой передышкой.
— Взял напрокат, — усмехнулся Донован.
Она села на пассажирское сиденье. Донован тронул машину с места.
На Хайлэнд-авеню он повернул на север.
— Куда мы едем? — поинтересовалась Дженис.
— Мне нужно поговорить с тобой, — произнес он таким тоном, будто отвечал на ее вопрос.
С шоссе Вудро Вильсона он свернул в горы и через несколько миль остановился.
Под обрывом простирался город — точно паук, раскинувший длинные белые лапы. Слышался отдаленный шум уличного движения, в безлюдных горах завывал ветер.
Выключив двигатель, Донован медленно повернул голову и посмотрел на резиновый шланг, лежавший на заднем сиденье. Затем снова уставился в ветровое стекло.
Дженис заметила его взгляд, и я понял, что все это время она осознавала грозившую ей опасность.
— Послушай, зачем тебе убивать меня?
Ее голос прозвучал совершенно спокойно. В нем даже слышалось любопытство.
— Я никому не позволю стоять на моем пути, — не поворачивая головы, пробормотал Донован. — В том числе и тебе. Вы все настроены против меня. Все, весь мир желает моей смерти.
Эти слова он произнес без горечи, почти вяло — будто излагал общеизвестные факты.
— Брось, никто не настроен против тебя, — положив руку ему на плечо, сказала Дженис. — Ты всегда видел мир в каком-то извращенном свете. Тебе всю жизнь казалось, что люди замышляют против тебя какие-то козни — но ты ошибался. Поверь мне! Это было заблуждение. Ты путал причину и следствие, вот и все.
Донован слушал. С ним впервые говорили так открыто, без обиняков. Казалось, он был удивлен, даже заинтересован. Этого Дженис и добивалась, пытаясь говорить с ним на языке логики.
Я понимал всю тщетность ее стараний. Видел, какой опасности она подвергалась.
— Всю свою жизнь ты первым нападал на людей, — продолжала Дженис. — И удивлялся, когда они наносили ответные удары. Иногда — чтобы защитить себя и своих ближних. Тебе казалось, что они без всякой причины причиняют тебе зло. В твоих глазах все они были несправедливы — все, кроме тебя. Ты никогда не понимал, что человек должен уметь подавлять свои желания. Жизнь — это взаимный компромисс. Если бы ты понял эту простую истину, ты бы не был так несчастен.
Он слушал с интересом, но не понимал ее. Он был бездушен. Его жизнь ничем не отличалась от работы бульдозера, старательно убирающего булыжники с одной и той же дороги.
— Если ты будешь думать только о любви, она вернется к тебе, — сказала Дженис.
Она видела перед собой меня, Патрика Кори. Ей казалось, что личность Донована всего лишь совместилась с моей, немного потеснила — и только. Сейчас Дженис хотела, чтобы Донован исчез и вместо него ответил Патрик. Она верила, что, объединив нашу волю, мы сможем преодолеть силу телепатического паралича, сковавшего мою нервную систему.
Дженис знала, что я слышу ее. Отчаявшись, она вдруг закричала:
— Патрик! Тебя спасет только вера! Помоги мне!
— Я не Патрик, — сказал Донован.
Взглянув в его лицо, она окончательно осознала свою обреченность. Его глаза не выражали ничего, кроме ярости.
— Что тебе нужно от меня? Ты хочешь причинить мне зло, как и все, кого я встречал в жизни. Все были против меня. Но ты меня не остановишь!
Он занес над ней левую руку, и Дженис задрожала от страха.
— Нет! — прошептала она.
Ее тело словно оцепенело. Бледная как полотно, она не сделала ни одного движения.
Рука Донована схватила ее за плечо. Дженис вырвалась, быстро открыла дверцу и выскочила из машины.
Она даже не крикнула. Все равно никто не пришел бы на помощь.
Донован медленно вылез из «бьюика» и начал обходить его со стороны капота.
Маленькая и хрупкая, она стояла неподвижно — только длинные каштановые волосы развевались на ветру.
Надвигаясь на нее, он, вероятно, походил на лунатика. Его левая рука сжимала нож. Правая — моток веревки.
Дженис не отступила ни на шаг. Ее голубые глаза так пристально смотрели на него, будто она хотела убить его взглядом.
Когда он занес над ней нож, она ребром ладони ударила его по запястью. В клинике ее обучали приемам самообороны на случай стычки, какие часто имели место в психиатрическом отделении.
Я кричал от ужаса, я надрывался в крике — она меня не слышала. Я должен был стать свидетелем убийства!
Она выбила у него нож, но он тут же накинул ей на шею веревку и сдавил, наваливаясь на нее всем телом. Их силы были слишком неравны.
Я молился.
— Только вера… — прохрипела Дженис.
Я уже ничего не соображал. Меня словно бросили в какое-то адское пекло, откуда я видел беззащитное лицо Дженис, задыхавшейся в моих руках.
У меня не было сил сразу осознать то, что произошло в следующую секунду. Я вдруг почувствовал боль в левом запястье, по которому ударила Дженис. Затем ощутил, как сокращаются мои мышцы. Я дышал, двигался. Подобно приливу, схлынувшему с пологого берега, силы Донована отступили, и я, Патрик Кори, вернулся в свое тело!
Я разжал пальцы. Дженис не упала — продолжала стоять, пошатываясь, глядя на меня помутившимися глазами.
Наконец она поняла. Ее губы чуть слышно прошептали мое имя, руки обвились вокруг шеи.
Я прижал ее к себе и поцеловал. У меня не было слов, которыми я мог бы выразить свои чувства. Я только знал, что обрел свободу.
Оба обессилевшие, мы сели прямо на мокрую от дождя траву. Она прижималась к моей груди, будто слушала, как бьется сердце.
Какое-то время мы не могли говорить.
Когда мои мысли немного прояснились, я встал, взял ее за руку и поднял с земли.
— Бери машину и уезжай отсюда, — с трудом выговорил я. Быстрей, пока он не вернулся.
Она посмотрела мне в глаза и улыбнулась.
— По-моему, он уже никогда не вернется, — сказала она.
Через несколько минут мы уже мчались в город.
Остановив «бьюик» у ближайшей бензоколонки, я заказал междугородный разговор с узловой станцией Вашингтон.
Трубку я держал долго, но Шратт так и не ответил.
20 мая
Передо мной лежит отчет Шратта — всего несколько страниц, исписанных убористым почерком. Их сегодня принесла Дженис. Прежде она не хотела, чтобы я их читал.
Дженис пододвинула мою кровать к окну, и теперь я могу любоваться тенистым парком больницы Финкса. Там по узким аллеям прохаживаются больные — те, которым скоро предстоит выписка. Одни ходят группами, о чем-то разговаривают. Другие просто греются на весеннем солнышке.
Через несколько дней я присоединюсь к ним.
Отчет Шратта читается с трудом. Он написан в спешке, иные буквы нужно расшифровывать, как китайские иероглифы. В двух-трех местах не проставлены даты.
Дженис предложила привести эти каракули в порядок, но мне хотелось видеть их такими, какими они остались после Шратта.
Вот что он написал:
22 ноября
Проникая в сферу повседневного человеческого сознания, наука все меньше постигает смысл бытия. История с Донованом — прекрасный тому пример. Его мысли не имеют ничего общего с осмысленностью. Его цели абстрактны, а действия не укладываются ни в какую органичную систему.
