Станислав Гагарин - Ящик Пандоры
— Значит, вы продолжаете считать себя членом организации СС?
— Теперь уже нет.
— А такая дата вам известна — 16 октября 1946 года?
— В этот день в Нюрнберге повесили главных военных преступников.
— И на этом же процессе СС объявили преступной организацией.
— Это верно, — согласился Жилински. — Правда, вы амнистировали последних пленных эсэсовцев в 1955 году, тридцать лет назад. Если мое преступление состоит в принадлежности к этой организации, то срок давности по нему уже истек.
— Поскольку вы лично не были объявлены военным преступником — то да… Но вы, Жилински, ухитрились совершить уголовное преступление в эту последнюю неделю. Вы отдаете себе в этом отчет?
— Вполне. И готов нести заслуженное наказание.
— За этим дело не станет… Конечно, суд учтет и то, что вы сами явились сюда, и то, что помогали следствию. Скажите, а что подтолкнуло вас прийти с повинной?
— Тщательный и трезвый анализ всех обстоятельств, которые сопутствовали событиям. Я понял, что рано или поздно вы поймаете меня на временном несоответствии. Ведь я утверждал, что приехал утром, а меня могли видеть ночью. Сказать правду тоже не мог. Это означало бы, что мой приезд спугнул беднягу Андрея. А когда именно он был убит — не секрет для судебно-медицинской экспертизы. Связать эти два факта не составляет для следствия труда. Да и в истории с «фронтовым товарищем» была слабина. Ведь если бы вы стали копать глубоко, а я это вовсе не исключал, то названного мною человека в Свердловске, разумеется, не нашли бы… И вообще… Я ведь профессионал, гражданин генерал. И еще в молодости уяснил железное правило: разведчик до тех пор находится в безопасности, пока контрразведка не обратила на него внимания. Ни один человек в мире не в состоянии противостоять государственному аппарату. Можно было бы, конечно, вообще исчезнуть…
— И что же? — усмехнулся Мартирос Степанович.
— Я устал, генерал. И у меня есть дочь. Она дочь Никиты Мордвиненко. Вы понимаете меня?
— Понимаю, — сказал начальник управления. — Но посочувствовать не могу. Вы сами загнали себя в угол.
— Сам, — согласился Конрад Жилински. — Разом перечеркнул сорок лет жизни.
— Из чувства эсэсовского долга и верности бесноватому фюреру, трусливо сбежавшему на тот свет, — жестко сказал Мартирос Степанович. — Надеюсь теперь вы освободились от дьявольского наваждения? А что вы скажете дочери, которая благодаря вам потеряла любимого человека? Погубили такого парня…
Конрад Жилински, опустив голову, молчал.
XLVIII
— Рыба, — сказал Аполлон Борисович и с треском припечатал к столу костяшку домино. — Салаги… Учитесь играть у старых мореманов.
С несколькими матросами, которые под его началом занимались палубными работами, Свирьин сидел за столом в подшкиперской, где парни пили обычно десятичасовой утренний чай. От чайного тайм-аута оставался десяток минут, и ребята предложили Аполлону Борисовичу забить партию-другую «козла».
— Давайте, молодцы, за работу, — сказал Свирьин, — Время ваше истекло, — как сказал врач пациенту, устанавливая диагноз… Расходитесь по рабочим местам.
В это время голосом третьего штурмана с переборки рявкнул динамик:
— Подшкиперу Свирьину срочно явиться к старпому! Повторяю…
— Нет, — сказал Аполлон Борисович, — никак не позволят советскому моряку втянуться в работу… А вы, вы давайте по местам, до вас приглашение начальства не касается.
Через несколько минут Свирьин постучал в дверь каюты старшего помощника капитана Ларионова.
— Арсений Васильевич, — сказал он, — по вашему приказанию…
И запнулся. В каюте чифа сидел тот самый тип, которого подшкипер еще недавно видел у трапа спасательного судна «Мурманец».
— Долго ходите, Свирьин, — проворчал старпом. — Ладно, не оправдывайтесь… Слушайте сюда, подшкипер. Этот человек — наш гость. Он пожарный инспектор из Министерства, зовут его товарищ Ткаченко. Будет смотреть наш пароход с точки зрения пожарной безопасности. Вы, значит, в его распоряжении. Покажете ему «Калининград», все судовые помещения. Дубликаты ключей будете брать у меня…
— Весь пароход? — спросил голосом, севшим от пронизавшего все существо страха, Свирьин.
— Весь, Аполлон Борисович, — ответил, поднимаясь из кресла, Владимир Ткаченко.
Он приветливо улыбнулся подшкиперу.
— Лайнер ваш новый и серьезной инспекции, кроме как при сдаче судна на заводе, еще не подвергался, — продолжал майор, подходя к подшкиперу. — Вот мы и посмотрим с вами, какова противопожарная обстановка на теплоходе в эксплуатационной, так сказать, стадии.
— Я тоже с вами буду ходить по судну, — сказал, вдруг помрачнев, Ларионов. — Мое святое дело… Но выборочно. У меня с пассажирами, с обслугой хлопот выше головы. А вот вы, подшкипер, при товарище Ткаченко будете неотлучно. Живет он в пятом полулюксе… Капитан хотел вас в первый Класс, но там, в пятом, будет удобнее. Обменяйтесь телефонами, чтоб держать между собой связь.
— А по машине, товарищ старпом? — спросил Свирьин.
Он понимал, что задает глупый вопрос, машина, понятное дело, не относилась к его компетенции, но подшкиперу надо было хоть что-то сказать, чтобы прийти в себя от неожиданной встречи с человеком, о котором Кеша-механик говорил ему: работает в органах!
— То не ваша забота, Свирьин, — жестко ответил Ларионов.
Вообще он был добрым и мягким, Арсений Васильевич, человеком и считал это свое качество большим недостатком, несовместимым с должностью капитана, которую намеревался занять в самом ближайшем будущем, Арсений Васильевич Ларионов уже имел диплом капитана дальнего плаванья. Поэтому старпом акцентировал командирский голос, особую подтянутость и четкий стиль отношений с командой.
Что же касается машинного отделения, то Ларионов уже договорился с судовым «дедом» — старшим механиком «Калининграда» Валерием Николаевичем Петрашевым — о том, что во всех его заведываниях «пожарного инспектора» будет сопровождать старший электрик Анатолий Андрианов. Опекать же в целом гостя из Минморфлота «дед» поручил второму механику Ланцевичу, ведь главный двигатель и все, что с ним связано, закреплено за этим инженером.
— Когда начнем, товарищ Ткаченко? — едва овладев собой, с вымученной улыбкой на лице спросил Аполлон Борисович.
— Меня зовут Владимир Николаевич, — сказал майор. — А вот прямо сейчас и начнем…
— Действуйте, Свирьин! — командирским голосом распорядился Ларионов, и Ткаченко с подшкипером покинули его каюту.
Когда Аполлон Борисович привел «инспектора» в подшкиперскую, здесь уже никого не было, на столе валялись в беспорядке костяшки домино.
— Забиваете? — спросил Ткаченко и кивнул в сторону стола.
— В свободное от работы время, — с готовностью ответил Свирьин.
«Что делать?! Что делать?! — лихорадочно думал он. — Случайно ли этот тип появился на судне? Да какое там «случайно»! У них ничего случайного не бывает… Но, может быть, это не за мной… Иначе б старпом не дал мне такого поручения. А если они как раз хотят усыпить мою бдительность? Нет, им явно неизвестно, что я знаю, кто этот «пожарник» на самом деле… В любом случае надо сообщить о его появлении Краузе… В любом случае!»
Приняв решение, Аполлон Борисович стал объяснять Владимиру Ткаченко, в чем суть его должности, какими располагает он помещениями.
— А где вы храните основной запас красок, олифы и других пожароопасных материалов? — спросил майор, несколько удивляясь про себя тому, как быстро он и естественно входит в роль пожарного инспектора.
— Тут же, на полубаке, имеется склад… Хотите посмотреть? — предложил Свирьин, спина у него похолодела, хотя в подшкиперской было довольно тепло: на этом складе упрятал он тот самый ящик, который положили ночью в багажник его «Москвича».
— Давайте глянем, — сказал Ткаченко.
На складе он с интересом осмотрел металлические стеллажи с ограждением, на которых располагались тяжелые банки с красками. На полубаке стояли ящики с различными судовыми материалами.
— Вы запасливый хозяин, Аполлон Борисович, — сказал майор.
— Стараемся, — скромно наклонил голову Свирьин.
— Кстати, интересное у вас имя… Оно, так сказать, обязывает…
— Бабушка, — ответил подшкипер. — Ее работа… Она у меня учительница в Мордовии, сейчас, конечно, на пенсии. Влюблена была в Гомера, мифы древних греков. Вот и наградила внука имечком. Сейчас вроде ничего, а в мореходке проходу не давали…
— Вы мореходное училище закончили? — спросил Ткаченко.
— Не закончил… Ушел с третьего курса. По семейным обстоятельствам.
Зачем, подумал он, знать ему, что его выгнали за самовольные отлучки и организацию коллективной пьянки… Впрочем, если эта фирма мною заинтересовалась, то меня уже просветили рентгеном.
