Богомил Райнов - Тайфуны с ласковыми именами
— Как?
— Так же, как Гораноф: ножом в спину.
— Но вы, как я вижу, не слушаете меня? — бормочет с легким укором Бенато. — А я говорю о том, что в наше время преступность приобретает действительно угрожающие масштабы…
Наконец на столе появляются крабы, а затем и телятина по-итальянски, с зеленью и овощами, кофе и по наперстку коньяку, чтоб лучше усваивалась пища. Таким образом, если не принимать во внимание несколько разбитых бокалов и опрокинутые приборы, обед проходил вполне нормально не только для Бенато, но даже для Флоры, которая, несмотря на преждевременную гибель знакомого соседа, явно не утратила аппетита.
— Давайте выпьем еще по чашечке кофе, — предлагаю я в надежде услышать то, что и слышу:
— Прекрасная идея, но лично мне пора. Не хотелось бы расставаться с такой приятной компанией, но у меня неотложная встреча.
Бенато не только расстаться с нами трудно, он уже говорит с трудом, так его разбирает послеобеденная сонливость, и встреча с собственной постелью для него и в самом деле неотложна.
Мне остается только смириться с этим, и, заказав еще один кофе, я обращаюсь к Флоре:
— Когда это обнаружилось?
— В одиннадцатом часу. Возвращается домой Виолета, идет на кухню и натыкается в прихожей на труп. В спине торчит нож. Его убили, вероятно, за несколько минут до ее прихода. Когда Виолета ушла из дому, чтобы съездить на Остринг, в кондитерскую, был десятый час.
— Между десятью и одиннадцатью — исправно действуют, — заключаю я.
— Пускай над этим ломает голову полиция, мой мальчик. Для нас важнее другое — кто следующий?
— Уместный вопрос. Я рад, что ты над этим призадумалась.
— Чему тут радоваться?
— Скорее поймешь, что тебе полезно сотрудничать со мной.
— Если ты не станешь водить меня за нос, — вставляет Флора.
— Об этом можешь не беспокоиться. Лучше подумай о другом: у тебя опасные соперники, дорогая.
— Я это и без тебя знаю. Надеюсь, они не только мои соперники, но и твои.
— Меня не интересуют…
Фраза остается незаконченной, потому что моя собеседница знаком предупреждает меня о приближении кельнера. А когда Феличе удаляется, разговор принимает иное направление:
— Ну как, встреча состоится?
— Я затем и пришла, чтобы тебя осчастливить. Ее ирония не предвещает ничего хорошего.
— Где и когда?
— Ровно в шесть. Внизу, у лифта.
— У какого лифта? Что у кафедрального собора? — невинно спрашиваю я.
— Да. У лифта Эмпайр Стейтс билдинг не так удобно.
До шести еще далеко. И так как Флоре захотелось остаться в центре и сделать кое-какие покупки на главной улице, я еду к Острингу с намерением узнать подробности убийства от своей сожительницы — милая Розмари всегда все знает.
Оказывается, ее нет дома. После памятной ночи, которую я провел у Флоры, в наших отношениях с квартиранткой стал ощущаться легкий холодок. Совсем легкий и едва заметный, но все же холодок.
— У меня создалось впечатление, что вы слишком усердно, я бы сказала, чересчур самоотверженно кинулись в атаку на эту немку, — заметила было Розмари, когда я пришел домой на следующее утро.
— Если мне память не изменяет, вы сами поставили передо мной задачу, — попытался я оправдываться.
— Да, но не в этом, не в сексуальном смысле, как вы это поняли.
— В сексуальном смысле… Стоит ли преувеличивать…
— Вы не подумайте, я не ревную, просто я боюсь за вас, — сказала Розмари, — отклонения от нормального вкуса начинаются с пустяков — скажем, человека потянет на вульгарную бабищу или что-нибудь в этом роде. А потом незаметно дело доходит и до грубых извращений.
— Стоит ли преувеличивать? — примирительно повторяю я. — Все делается только ради вас.
— Ну и какой же результат? Я имею в виду не то, что вас так занимает, а то, что интересует меня.
— Если вы полагаете, что такую крепость, как Флора, можно взять за одну ночь…
— И сколько же вам понадобится, чтобы полностью овладеть этой цитаделью? Тысяча и одна ночь? Или чуть больше?
— Ваша ирония становится безвкусной, милая. Отрицать не стану, это доставляет мне некоторое удовольствие. Но возможно, вы все-таки ревнуете.
— И не надейтесь. Мне абсолютно безразлично. И если мне было немножко обидно, то только потому, что за всю ночь вы не вспомнили обо мне и о том, что меня заботит.
— Не знаю, как вас убедить, но я ни о чем другом и не думал.
— Только фактами, милый. Одними только фактами, и ничем иным.
— Факты пока что таковы: Флора действительно интересуется брильянтами и находится здесь именно из-за них.
— Об этом нетрудно догадаться.
— И за Флорой, точно так же, как и за вами, стоит другой.
— Я подозревала.
— И этот другой — немецкий торговец Макс Бруннер.
— Чем же он торгует?
— Не брильянтами. Но, как вам известно, брильянтами интересуются не только ювелиры. Иначе ювелирам было бы некому их сбывать.
— Как вы вовремя мне это сказали. А какие у нее отношения с Пенефом?
— Вы можете быть вполне спокойны. Она обозвала его кретином.
— Это еще ни о чем не говорит. Кретины для того и существуют, чтобы быть орудием в руках умных.
— Убежден, что на него она уже не рассчитывает. Не знаю, почему именно, но не рассчитывает.
— А как она относится ко мне?
— Просто боготворит вас.
Мы продолжали разговор в том же духе еще какое-то время. Однако, чтобы не показаться совсем неблагодарной, Розмари все же признала, что мои сведения небесполезны, и выразила надежду, что в ближайшее время я выясню еще кое-какие детали и окончательно овладею этой крепостью — конечно, не карабкаясь на ее стены в буквальном смысле слова. В общем, все кончилось довольно мирно, однако в наших отношениях стал чувствоваться какой-то холодок. Едва ощутимый холодок — чтобы мы не закипели в пылу страстей.
Поднявшись в спальню, я окидываю взглядом соседнюю виллу. Полиция, наверно, уже закончила свою работу. После двух убийств подряд в одном и том же месте люди приобретают определенные трудовые навыки, и все делается быстрее. В саду ни души, и холл с незашторенными окнами пустынный и немой. Немой — и все же говорит мне кое-что: значит, Розмари не пошла успокаивать то немощное существо. А может, уже раньше исполнила свою задачу.
Мне больше нечего делать в этой пустой вилле, разве что ждать, пока кто-нибудь пожалует и по мою душу. Я выхожу и иду по аллее в сторону леса, просто чтобы немного размяться и попробовать взглянуть на ситуацию со стороны. Лес, этот тихий и прохладный колонный зал, неторопливо заключает меня в свои объятья; за его колоннадами, там, вдали, просматривается изумрудно-зеленое поле, за ним — голубая цепь гор, а еще дальше — заснеженные громады альпийских вершин, над которыми синеет небо.
Я сворачиваю на тропинку, чтобы посидеть на первой попавшейся скамье, но скамья, оказывается, занята. На одном ее краю сидит пригорюнившись худенькая девушка в темном ученическом платье с белым воротничком. На коленях у девушки лежит плюшевый медвежонок. Заметив мое приближение, девушка вздрагивает, но я спешу ее успокоить:
— Не бойтесь… Я ваш сосед, хозяин Розмари.
— Мне кажется, я вас уже видела, — кивает девушка, которой, как я уже имел случай заметить, наверняка под тридцать.
— Вы мне позволите присесть на минутку?
— Почему нет? Скамейка не моя.
— Мне бы не хотелось вам досаждать…
— Что вы! Не станете же вы говорить об этом ужасном убийстве…
— Не беспокойтесь, — заверяю я ее, хотя мне не терпится заговорить с нею именно об убийстве.
— Тут все норовят меня успокаивать и все толкуют о вещах, которые меня расстраивают еще больше, будто мало мне того, что эта страшная картина до сих пор у меня перед глазами — труп… и эта кровь… Даже когда я закрою глаза…
— Не стоит закрывать глаза, — советую я ей. — Если вы хотите отделаться от какого-то кошмара, вы должны не закрывать глаза, а открывать их как можно шире, смотреть на окружающие вас предметы: на красивые деревья, на луг, на горы и небо… вслушиваться в говор простых вещей…
— Мне кажется, что простые вещи я в состоянии понять, — соглашается Виолета, прижимая к себе медвежонка, словно тот готов заплакать. — Единственное, чего я не понимаю, так это людей… И может быть, поэтому я всегда их боюсь, даже если они любезны и дружелюбны…
— Люди бывают разные, — внушаю я ей. — И дружелюбие — это еще не все. Важно знать, что за этим дружелюбием кроется: сочувствие или расчет.
— В сущности, что всем этим людям от меня нужно? — неожиданно спрашивает молодая женщина, словно мои банальные поучения задели скрытую рану. — И ваша квартирантка, и та рослая немка, которая сегодня утром угощала меня чаем с тортом в кафе… я господин Кениг. Вы слышали о таком?..
— Знакомое имя… — отвечаю неуверенно.
— Оно знакомо всему свету, потому что здесь каждый пятый — Кениг, но я имею в виду того господина, который вчера пришел ко мне и спросил, не продам ли я виллу, он, дескать, интересуется вполне серьезно, абсолютно серьезно, и не склонен верить, что я не собираюсь ее продавать, раз у меня есть где жить, я у него спрашиваю, о чем он толкует, а он все свое — ведь я где-то жила до сих пор, видя такое нахальство, я даю ему понять, что его вовсе не касается, где я жила, уперся как бык, конечно, не касается, просто я подумал, что вы продадите если не виллу, то хотя бы свое то, другое жилище, настаивает, чтобы я рассказала, где оно находится, открывается ли из него вид на озеро, я спрашиваю, о каком озере идет речь, а он говорит, мне лучше знать, и в конце концов, хоть это и грубо получилось, мне пришлось захлопнуть дверь у него перед носом…
