Сергей Донской - Если завтра не наступит
На секунду он задумался, а не стоит ли раздеться, вернуться в спальню и юркнуть под одеяло, прильнув к жене, спящей сладким сном? Ну ладно, ну никак не хочет уступить Аре, не идет навстречу его невинным желаниям, так не повод же это уходить из дому не простившись. Жена, как-никак: детей в муках рожала, на огороде спину гнула, вязала, шила, стирала, дом сердечным теплом наполнила.
Ара представил себе, как гладит тугую, румяную щеку жены, постепенно зарываясь пальцами в разметавшиеся по подушке волосы. На этом рука не останавливается, ныряет в вырез ночнушки, шарит там, поочередно разминая горячие округлости грудей. А потом? Жена снова оттолкнет Ару, пытающегося хоть одним глазком заглянуть туда, куда ему смолоду не велено заглядывать. И как быть? Он не старик, но и не мальчик, чтобы довольствоваться фантазиями. Ему надо видеть, вот в чем дело. У него в последнее время ничего не получается в постели именно из-за этого ослиного упрямства жены. Вечно они милуются в темноте, вечно под одеялом, нос к носу, кое-как, молчком, наспех, без всяких там штучек-дрючек, что по телевизору показывают. Жена, кстати, считала, что стремление Ары видеть ее голую – прямой результат увлечения развратными ночными передачами. Ему же всего-навсего хотелось немного эротики, так это называлось. За те годы, что супруги Саакян прожили вместе, Ара успел позабыть, как на самом деле женщины устроены, что там у них между ног находится. Хорошо ли это?
Сделав шаг к двери спальни, Ара остановился, говоря себе: «Стой, куда ты? Не подкаблучник же ты, Арно Саакян! Будь, наконец, мужчиной: решил уходить – так уходи, и дело с концом. Ты не в Россию уезжаешь, не в Германию, не в Америку и, слава богу, не с азербайджанцами воевать едешь. Ты всего-навсего уходишь из дома. Временно. Оскорбленный в лучших чувствах».
Выйдя на крыльцо, Ара потянулся, подбоченился и принялся разминать поясницу, вращая тазом и поглядывая на подрумяненный зарей небосвод. Это что же, из-за ослиного упрямства некоторых женщин люди ходить насупленными должны? – размышлял он, улыбаясь. И без того все эти проклятые новые порядки нас так доконали, что утром «доброе утро» сказать забываем, вечером – «доброй ночи». Не бывать этому! Неприятности приходят и уходят, а жизнь продолжается.
Рассудив так, Ара принялся протирать окна своей ненаглядной «Волги». Кормилица ты моя, ласково думал он. Не беда, что у человека в карманах пусто, если у человека есть машина с заправленным бензобаком. Шины еще не поистерлись, масло в двигателе недавно заменено, значит, причин для беспокойства нет. Свою копейку Ара всегда заработает, и гаишники ему не страшны. Правила нарушать он не любит – не только дорожные, а и жизненные тоже. Садись за руль и кати куда глаза глядят.
Так Ара и поступил. Кремовая «Волга» мягко тронулась с места и поехала вперед. Если жена не спала и слышала шум мотора, то она ни за что не заподозрила бы, что муж то и дело озирается назад, надеясь увидеть ее в окне. Убедившись, что она не встала, он не сумел сдержать горестный вздох, от которого большому сердцу сделалось больно в слишком тесной и тщедушной для него груди.
Ах, женщина, женщина…
Обычно их размолвки ограничивались укоризненными взглядами либо молчаливыми, невысказанными упреками – тем все и кончалось. Но нынешней ночью в супружеских отношениях четы Саакян появилась уже не трещина, а настоящая пропасть. Ара битый час настаивал на своем, жена стойко держала оборону, приговаривая: «нет и нет!» Вот так среди ночи супруги всерьез рассорились, после чего каждый замкнулся в отчуждении, мысленно возводя горы обид друг на друга.
Ара был настроен не слишком воинственно и силком действовать не стал, а то наверняка добился бы своего, даже если бы и встал поутру с синяком под глазом. Тем не менее в нем заговорила гордость, уязвленное мужское самолюбие, и он решил про себя (а может, и вслух произнес): вот, значит, как? Ты, женщина, мать моих детей, законная жена, плоть от плоти моей, отталкиваешь меня, на все замки от меня запираешься? Ну так не обижайся, если на рассвете я отправлюсь куда глаза глядят. Поглядите на нее: мужу перечит, да еще и обиженную из себя строит! Как будто Ара виноват, что у него сокровенные мечты имеются! Ну так вот гляди теперь, целомудренная ты моя: передо мной лежит весь огромный, необъятный мир, мужчина я относительно молодой, относительно здоровый, как говорится, в полном расцвете сил. Опять же машина под рукой – езжай, куда душа пожелает! Хоть бы и на родину, где уже сто лет не был.
Автоматически управляя «Волгой», Ара перенесся мысленно далеко-далеко, в родную деревню. Вспоминая тряскую, пыльную, ухабистую дорогу к дому, представлял себе односельчан, стоящих на обочине и значительно качающих головами: «Вы только поглядите на этого Арно Саакяна! Какой молодец! Ради того, чтобы навестить отца с матерью, совсем свою замечательную машину не жалеет, по горам ее гоняет, бензин литрами тратит. Ну и человек, ну и щедрая душа!»
А уж какая радость озарит родительский дом! Приезд сына как яркий рассветный луч: так слепит глаза, что зажмуриться впору. Этот свет согревает душу, наполняет ее и все льется и льется, ширится, становится морем. Родители счастливы так, что можно подумать, будто Ара с войны вернулся. Соседи толпами приходят в дом, спеша присоединиться к празднику в доме Саакянов. Здравствуй, здравствуй, Арно-джан, с приездом тебя. Что в большом мире слышно? Расскажи нам, темным, а то мы тут совсем запутались. Голова ведь у тебя толковая, не чета нашим.
Ара уж собирался поделиться с односельчанами соображениями, возникшими в его толковой голове, когда резко затормозил, ударившись грудью об рулевое колесо. Мыслей-то хватало, и были они самые разные, но среди них выделялась одна, главная.
Ну и болван же ты, Арно Саакян!
Постепенно вокруг этой мысли выстроились другие, образовывая единую логическую цепочку.
О какой поездке на родину может идти речь, если у Ары нет денег даже на скромное угощение гостей? Сколько он заработает извозом за день? Пять лари, десять, двадцать? Крохи, жалкие крохи. А ведь есть возможность разбогатеть по-настоящему, разбогатеть сразу, уже сегодня. Разве не читал Ара в газетах про смерть и похороны Давида Гванидзе, который на самом деле живет и здравствует? Мало кто знает об этом, потому что малочисленные соседи Гванидзе неграмотны, а дом «покойника» находится вдали от райцентра. Но Арно Саакян в курсе, он не далее как вчера видел Гванидзе за рулем «Лендровера» возле продуктового магазина в Марнеули. Они даже поздоровались и обменялись парой вежливых фраз о погоде.
Ара досадливо хлопнул себя по лбу: и действительно болван, иначе не назовешь. Не так давно он возил в дом у озера Табацкури важного московского адвоката и получил от Гванидзе солидную сумму лишь за то, что уехал, не дождавшись гостя, и пообещал забыть обрывки беседы, состоявшейся во дворе. Почему бы теперь не потребовать надбавку за молчание? Нужно немедленно наведаться к Гванидзе и заявить, что дешево от Ары не отделаешься.
Если ты труп, то твое дело лежать в могиле, а не раскатывать по округе в шикарном джипе, набитом вкусной едой и дорогой выпивкой. А если ты живой, то плати за то, чтобы не возникало ненужных вопросов. На этот раз Арино молчание обойдется дороже. Пожалуй, Ара запросит с Гванидзе пятьсот… тысячу… нет, две тысячи долларов!
Не его вина, что нынче все измеряется в деньгах. Надпись «Продается» повсюду красуется, куда ни глянь: на машинах, на киосках, магазинах, домах. Родина тоже продается, это ясно любому, кто хоть раз видел заседание парламента по телевизору, где у депутатов в глазах всякие циферки высвечиваются вместо законотворческих идей. Бедная наша страна, бедные люди, подумал Ара. Никакому врагу не дано было завоевать нашу любовь, а доллар сумел, да как скоро! Впору каждому выходить на улицу с картонкой на груди: «Продается. Цена договорная».
Ладно, пусть будет договорная, заключил Ара, снимая «Волгу» с ручного тормоза. Это что значит? Это значит, он отправится отсюда прямиком к Гванидзе, они посидят, потолкуют, все хорошенько обсудят и скрепят меж собой договор. Тут главное суметь настоять на своем, да так, чтобы и самому было выгодно, и противной стороне не в ущерб. А какой Гванидзе ущерб, когда он один-одинешенек живет и оружием, почти не таясь, приторговывает? Небось от потери двух тысяч долларов не обеднеет.
– Нет, не обеднеет, – произнес Ара вслух, поднимая стрелку спидометра до восьмидесятикилометровой отметки. – Почему одним – все, а другим – айвовые косточки на постном масле? Я так не согласен, – заявил он и насупился, но тут же расплылся в довольной улыбке, представляя себе, что в его кармане уже лежат завязанные в платок и свернутые в тугую трубочку деньги с портретами американских президентов.
Нет, сегодня Ара к родне не поедет, и завтра – тоже. Лучше прокатится он в Тбилиси, где всласть позабавится с тамошними проститутками. Жена сама виновата. Не желает подчиняться мужу, что ж, он свое все равно получит. И сам жизни порадуется, и домой денег привезет, как подобает хорошему семьянину. Так уж он устроен, Арно Саакян. Не только о себе думает, а о близких тоже.
