Николай Томан - Прыжок через невозможное
— Мне вообще больше всего понравилась в идее майора Булавина ее простота, естественность. Замысел его построен ведь не на какой-то там эффектной выдумке или хитрости, а на положениях принципиального характера.
Остановившись перед Муратовым, генерал посмотрел на него повеселевшими глазами и убежденно заключил:
— Сила решения майора Булавина в том, товарищ Муратов, что возможно оно только в наших условиях. И именно этим обстоятельством оно прекрасно защищено от врагов, не верящих в наши принципы, не понимающих их.
Взглянув на все еще пасмурное лицо полковника, Привалов спросил:
— Ну скажите мне, пожалуйста, разве гитлеровцы в состоянии допустить мысль, что план наш может строиться на непостижимом для них энтузиазме рабочих, решивших удвоить свою производительность для ускорения победы над врагом?
— Да, пожалуй, ставка на такой энтузиазм может показаться им зыбкой, — вяло согласился полковник.
— Вот видите! Однако этот энтузиазм уже дает себя знать. Машинисты Воеводино перевозят вдвое больше грузов, не пополнив при этом своего парка ни одним новым паровозом. А противник все еще в полном неведении. Это теперь совершенно очевидно из перехваченной нами директивы гитлеровской разведки своим резидентам, находящимся на нашем участке фронта.
Полковник Муратов, сидевший возле письменного стола Привалова, не раз пытался встать, неловко чувствуя себя перед генералом, ходившим по комнате, но Привалов всякий раз снова усаживал его на место. Вот и сейчас он сердито махнул на него рукой, как только Муратов поднялся, чтобы ответить.
— А может быть, расценщик Гаевой хитрил и притворялся все это время? — осторожно заметил полковник. — Теперь же, когда началась подготовка на нашем участке фронта, начнет действовать активнее. Знает же он, оказывается, о лектории и нашел даже нужным донести об этом своим хозяевам.
— Но когда послано это донесение? — прищурился генерал. — Несколько месяцев назад. Значит, Гаевой не придавал особого значения этому лекторию, в противном случае поинтересовался бы его результатами и сам донес об этом, не ожидая напоминания своего начальства.
Сказав это, генерал сел за стол и на листке блокнота размашисто написал текст телеграммы.
— Вот, — протянул он листок полковнику, — распорядитесь, чтобы это немедленно отправили Булавину. Я предоставляю ему свободу действовать в зависимости от обстановки. Пошлите, кстати, ему и вызов на завтра. Пусть доложит нам о своих намерениях лично.
Генерал торопливо записал что-то на листке настольного календаря и спросил Муратова:
— Ну, а как обстоит дело с Глафирой Добряковой? Подозреваете вы хоть кого-нибудь из ее домочадцев?
— Ведем осторожное наблюдение за ними, товарищ генерал. Семейка-то у нее сами знаете какая!
— Вы ускорьте это. Не можем мы так долго быть в неведении — через кого же донесения Гаевого поступают к его резиденту?
Анализ предполагаемых действий Гаевого
Майор Булавин прибыл в управление Привалова на следующий день рано утром. Полковник Муратов встретил его очень холодно, не стал ни о чем спрашивать и сразу же повел к генералу.
— Здравствуйте, товарищ Булавин! — как всегда, приветливо поздоровался с ним генерал. — Садитесь и докладывайте.
Булавин всю дорогу волновался, не зная, как отнесется Привалов к его решению об отправке письма Марии Марковне нераскодированным. Не без робости сел он в кожаное кресло против генерала. Привалов, не скрывая своего интереса к предстоящему докладу Булавина, сосредоточенно смотрел в глаза майору.
— Прежде всего, — начал Булавин, чувствуя неприятную сухость во рту, — позвольте доложить вам, что, получив вашу телеграмму, разрешающую мне действовать в соответствии с обстановкой, я счел возможным отправить ответное донесение Гаевого его резиденту, не расшифровав его.
Замолчав, он пристально посмотрел на Привалова. Лицо генерала казалось ему все таким же спокойным и сосредоточенным. Значит, генерала не встревожило это.
— Объясните, почему решились, — спросил он спокойно, но майору показалось, что внимательные глаза его стали чуть строже.
— Решился потому, товарищ генерал, что не сомневался, каков может быть смысл зашифрованного донесения Гаевого, — уверенно ответил Булавин, твердо выдержав испытующий взгляд Привалова.
Торопливо отстегнув полевую сумку, висевшую у него на поясе, майор вынул из нее листок бумаги, исписанный четырехзначными цифрами. Протянув его генералу, продолжал:
— Вот цифровые группы обнаруженного нами шифра Гаевого. По количеству их видно, что текст не длинный. О чем же мог доносить Гаевой так немногословно? Если бы ему был известен наш замысел, он, конечно, сообщил бы об этом, не ожидая напоминания агента номер тринадцать. Ответил же он своему резиденту только после его запроса. И судя по лаконизму этого ответа, едва ли смог изложить в нем так коротко суть лектория наших машинистов.
— А почему бы не предположить, — придирчиво заметил Муратов, — что, получив запрос «Тринадцатого», Гаевой тайно навел справки и теперь в самых кратких выражениях доносит об этом, обязавшись в следующем письме сообщить обо всем подробнее?
— Это совершенно исключено, товарищ полковник, — убежденно заявил Булавин. — Мы следим за каждым шагом Гаевого и точно знаем, что он никуда не ходил и ни с кем не встречался. Прочитав шифровку на почтовой марке письма Глафиры Добряковой, он в ту же ночь принялся писать ответ «Тринадцатому». О наведении каких справок может тут идти речь?
Заметив, что Привалов одобрительно кивнул ему, Булавин решил, что генерала удовлетворяет ход его рассуждений, и он продолжал уже с большей уверенностью:
— Что же мог ответить своему резиденту Гаевой, даже зная о лектории? Мог ли он поверить в его практическую ценность? Думаю, что нет. Для этого ему пришлось бы поверить в нечто большее. Во всяком случае, ему пришлось бы если и не поверить в идеалы нашего народа, то хотя бы понять их.
Сказав это, майор Булавин посмотрел на Привалова и смущенно заметил:
— Извините, товарищ генерал, что приходится говорить такие прописные истины. Но я считаю необходимым повторить их, чтобы яснее представить логику предполагаемого ответа Гаевого.
— А я вовсе и не считаю лишними эти рассуждения, — ответил генерал, поудобнее усаживаясь в кресле.
Взглянув на полковника Муратова, застывшего в неподвижной позе, майор продолжал:
— Мог ли Гаевой поверить в искренность желания ведущих воеводинских машинистов передать свой опыт отстающим? На этот счет у меня нет ни малейших сомнений. В противном случае он не ограничился бы донесением о лектории, посланном более месяца назад, а сообщал бы о нем в каждой своей шифровке. Сомневаюсь я и в том, что верит он в патриотизм лучшего нашего машиниста Сергея Доронина. Убежден, наверно, что все свои трудовые подвиги совершает Сергей из одного только желания завоевать сердце нашего диспетчера — Анны Рощиной, в которую влюблены у нас почти все молодые паровозники.
— А что, эта Рощина — красивая девушка? — улыбаясь спросил Привалов.
— Красивая, товарищ генерал, — серьезно ответил Булавин. — Но ведь не из-за этого же только водит Доронин тяжеловесные поезда! Разве понять это Гаевому? Поверит он разве в бескорыстное стремление лучших наших машинистов поделиться своим опытом с менее опытными?
— Ну, положим, все это не так уж бесспорно, конечно, — улыбаясь проговорил генерал Привалов, которому искренняя убежденность, звучавшая в словах Булавина, явно нравилась, — но поступили вы правильно, не задержав донесения Гаевого. Мне тоже его мировоззрение представляется типичным мировоззрением профессионального шпиона. Но шпион он, видимо, опытный, и следить за ним следует теперь еще бдительнее, чтобы не «прозрел» он незаметно для нас. А до тех пор, пока Гаевой заблуждается в истинных наших намерениях, он невольно помогает нам скрывать тайну направления главного удара, информируя своих хозяев о мнимом спокойствии на станции Воеводино.
План генерала Привалова
Когда майору Булавину было разрешено возвратиться в Воеводино и Привалов с Муратовым остались одни, генерал спросил своего помощника:
— Ну-с, полковник, удовлетворены вы точкой зрения Булавина?
Был отличный солнечный морозный день. На стеклах появились первые нежные узоры причудливых ледяных кристалликов. Они сверкали в солнечных лучах всеми цветами радуги. Не торопя полковника с ответом, Привалов любовался этой призрачной живописью окон.
Вспомнилось почему-то детство и ужасно вдруг захотелось на улицу, в санки, на лыжи, на крутые спуски, в глубокие сугробы снега…
