Борис Акунин - Смерть на брудершафт (фильма пятая и шестая)
Оказавшись в горнице, Алексей, следуя роли, сразу же притянул девушку к себе. Был уверен, что она снова, как тогда, даст ему отпор, после чего можно будет изобразить оскорбленное мужское самолюбие и перейти к деловой фазе – послушать, какую словесную канитель она начнет плести. По ее вопросам, по речевым и интонационным нюансам можно будет о многом догадаться.
Сюрприз!
Неожиданно для подпоручика бывшая неприступная дева сама подалась к нему, жарко задышала, приоткрыла сочные губы.
Когда он замешкался, глухо прошептала: «Ну что же ты?»
Хлестаков, которого изображал Алеша, в такой ситуации мог повести себя одним-единственным образом. Поступить иначе значило провалить дело.
Проклиная все на свете: свою легенду, чертову шпионку с ее дешевыми капканами, службу в контрразведке, он поднял соблазнительницу на руки и обреченно понес в соседнюю комнату. Дверь, будто нечаянно, была приоткрыта и виднелась кровать.
К досаде прибавилась еще и паника. Какой может быть любовный пыл в подобном расположении духа? А если примитивный армейский бабник вдруг окажется неспособен к любовным утехам, это сразу выдаст его внутреннее напряжение, притворство, фальшь.
Только зря Алеша беспокоился. Он так давно не обнимал женское тело, а безмолвная русалка была так покорна, так хороша собой, что ни малейших затруднений не возникло. Совсем наоборот: в определенный момент пришлось до крови прикусить губу, чтобы напомнить себе – это не любовь, это служба. Он нарочно заставил себя думать о другой шпионке, столь же привлекательной, которая однажды разбила ему сердце. Думал пробудить в себе ненависть к притворщице Мавке, но вместо этого испытал еще более острое желание.
Учительница исполняла свою роль ничуть не хуже. Должно быть, имела изрядный опыт в постельном лицедействе.
И все-таки, несмотря на злые мысли и неотступную настороженность, это было чудесно. Как будто исчезли война, смерть, измена, ложь. Таково мистическое свойство самого естественного из человеческих занятий.
После страсти она, конечно, изобразила разнеженность, стала приставать с расспросами – чего и следовало ожидать.
Он тоже играл сладкую расслабленность. Сам мысленно повторял: гадость, какая гадость.
Будто насильно себя уговаривал.
Далила и Самсон
Никогда себе этого не прощу, думала Мавка, а сама содрогалась от отвращения. Не к тому, что произошло – к себе.
Это было ужасно. Она готовилась вытерпеть унижение, боль, прилив тошноты. Вначале всё так и шло. Но потом…
Она ощущала себя предательницей. Но обманывать саму себя было не в ее правилах.
Следовало смотреть правде в глаза. Ей понравилось то, что произошло. Больше, чем понравилось.
Возможно, во время этого она забыла об Опанасе потому, что с другим мужчиной получилось совсем-совсем по-иному. Она думала, что они все непременно рвут, кусают, бросают короткие приказы. А оказывается, вовсе не обязательно. Что если мужчины в постели вообще все разные?
О, теперь она была опытной женщиной. Два с половиной любовника (за половинку она посчитала прапорщика Васю) – это вам не один.
– Ты всегда такой с женщинами? – спросила она.
– Какой «такой»?
– Ну, такой… Нежный.
Он поглядел на нее с недоумением. Улыбнулся.
Что за чушь я несу, спохватилась Мавка. Разве о том надо?
– Ты теперь стал большой начальник, да?
– Ты даже себе не представляешь, насколько большой, – с готовностью ответил подпоручик. – Начальство наконец признало, что Романов на многое способен. Если б я мог тебе рассказать, ты бы ахнула. Не имею права. Но скоро ты всё узнаешь. Я, может, буду считаться исторической фигурой. Когда ты меня трогаешь, – он положил ее руку на себя, – можешь считать, что прикасаешься к истории.
И захихикал, как бы довольный своим остроумием.
Чем больше он болтал, тем быстрее приходила в себя Мавка. Вот теперь ей сделалось по-настоящему тошно.
Я развратная, я гнусная, думала она. Как я могла с этим пошляком, с этим ничтожеством так забыться! С москальской тварью, с самодовольной скотиной! Завтра будет офицерам в штабе хвастать, как хохлушечка под него сама подстелилась.
И захлестнула Мавку такая жгучая ненависть, что она выпрыгнула из кровати и кинулась к божнице.
– Ты куда?
– Нагрешила я. Хочу лампадку зажечь…
Трясущимися пальцами поднесла спичку к красной стеклянной чашечке.
Губы беззвучно шептали: «Здохни, зникни!»
Это был не секундный порыв. Обернувшись, она поглядела на оскорбителя холодным, брезгливым взглядом. Как на придорожную падаль.
Мужчина этот смертельно перед нею виноват. За смертельную вину расплата одна – смерть.
О Деле в эту минуту она не думала.
И расплата наступила…
Нимец прятался где-то во дворе. Когда Мавка входила в дом, на ветке можжевельника висела белая тряпица – условный знак, что прикрытие обеспечено.
Теперь где-то там, во мраке, дикий и страшный человек, от одного вида которого у нее всегда шел мороз по коже, готовился к убийству…
Скорей бы уж, сказал себе Мавка, гадливо содрогнувшись. А потом нагреть воды и мыться, мыться, мыться. Только такое не смоешь…
Она повернулась к подпоручику, ненавидя его еще лютей. Взялась за нижнюю юбку. Боялась, он станет мешать, снова лезть, но он тоже поднялся и быстро, по-военному оделся.
– Поговорим о работе? Потехе час, как говорится, а делу – время, – сказал Романов, важно супя брови. – Не только на мне, но и на всех моих сотрудниках нынче большущая ответственность. Теперь мы с тобой, можно сказать, свои люди. – Он подмигнул. – Служи, старайся. А я тебя отблагодарю.
И показал жестом, как именно отблагодарит.
Она деланно рассмеялась:
– Сейчас поговорим. Только мне, пардон, на двор нужно.
Надо было спросить Нимца, где и как он будет… выполнять свою работу.
– Я с тобой. Кавалер даму ночью из дома одну не выпустит. – Он щелкнул каблуками. – Шучу. У меня тоже зов природы. Ха-ха-ха.
Так оно даже лучше, подумала Мавка.
Ответила в тон:
– Мерси. Зачем тебе портупея? В латрину пускают без оружия.
Засмеялся. Но ремни с кобурой и шашкой надевать не стал. Очень хорошо.
Фиглярствуя, противный подпоручик с преувеличенной галантностью повел ее к дощатой будке, что стояла в дальнем конце двора. К сожалению, ночь была лунная. Мавка забеспокоилась, не помешает ли это Нимцу. Его пока было не видно, не слышно.
– Апре ву, мадам. Не тушуйтесь, я отойду.
Он пропустил ее вперед, сам остался снаружи. Громко топая, отошел на несколько шагов, стал насвистывать «Ах зачем эта ночь». Слух у подпоручика был отменный.
Вдруг ей стало очень страшно. Вот бы хорошо, если б Нимец выскочил прямо сейчас, пока она ничего не видит, и всё закончилось…
– Ау, киска, ты не уснула?
Она спохватилась, что ведет себя подозрительно. При такой тишине слышен каждый звук. И отсутствие звуков тоже… Чуть не плача от ощущения бесконечной мерзости происходящего, Мавка подняла юбку – но ничего не вышло. Внутри всё было словно зажато в кулак. Наконец сообразила. К стенке был приделан рукомойник, под ним наискось шел желоб. Пролила немного воды, позвенела струйка.
– Всё уже! Я сейчас!
Вышла, игриво посмеиваясь.
– Теперь вы, мой рыцарь. Не буду вас смущать. Подожду в доме.
– Нет уж, – живо сказал Романов. – Это нечестно. Я один боюсь, ха-ха. Ждать не заставлю. Раз-два и готово.
Он не хочет меня отпускать. Что-то заподозрил, испугалась Мавка. Тем более нужно кончать…
Стоило русскому закрыть за собой дверцу, как из густой тени абсолютно беззвучно вынырнул Нимец. Левой рукой показал: тихо! Правая была опущена. В ней поблескивала узким лезвием бартка.
Знаками крестьянин показал: пускай этот приступит к делу, тогда его и кончу. А потом кину в дыру.
Мавка задрожала. Но сказала себе: всё правильно. Кобелю собачья смерть. А зловонному греху зловонную могилу. Заодно и трупного запаха не будет…
И вдруг она словно очнулась. Что со мной? Я ли это?
Замотала головой: не надо! Схватила Нимца за рукав.
В этот миг из будки донесся звук льющейся струи. Нимец оттолкнул Мавку, сделал два быстрых шага.
Ударом ноги вышиб хлипкую дверь и тем же движением, весь подавшись вперед, обрушил страшный удар топора в раскрывшуюся щель. Раздался сухой треск.
Свет луны озарил внутренность латрины.
Мавка увидела, что на сиденье никого нет – лезвие с размаху вонзилось в доски. Сам Нимец едва удержался на ногах, упершись рукой в заднюю стенку. Романов же стоял сбоку, у рукомойника, пуская из него воду – в точности так, как недавно это делала Мавка…
Стремительный, словно распрямившаяся пружина, Нимец обернулся, хотел выдернуть бартку, но подпоручик коротко и резко ударил его кулаком в челюсть. Контрабандиста бросило в сторону. Он кинулся на офицера, норовя схватить его за горло. Второй удар, еще сильней первого, снова отшвырнул Нимца к стенке. Тогда он выдернул из-за пояса нож, занес его. Романов качнулся назад, сунул руку в карман галифе, и карман дважды выплюнул злое желтое пламя. На фоне ночного безмолвствия выстрелы были невыносимо громкими.
![Борис Акунин - Смерть на брудершафт (фильма пятая и шестая) [Странный человек + Гром победы, раздавайся]](/uploads/posts/books/243721/243721.jpg)
![Борис Акунин - Смерть на брудершафт (фильма пятая и шестая) [с иллюстрациями] [Странный человек + Гром победы, раздавайся]](/uploads/posts/books/243726/243726.jpg)
