Лен Дейтон - Берлинские похороны
— Его не все не любили. Н-н-немцы очень даже любили. Они любили его почти так же, как его деньги. Почти как его деньги, — повторил он. — Видите ли, немцы за деньги оказывали услуги.
— Какие услуги?
— Какие угодно, — сказал Пулемет. — Например, офицер-медик продавал за деньги самые разные штучки. За к-к-крупную сумму вас могли вылечить.
Я кивнул.
— Вылечить, — повторил старик. — Вы понимаете, что я имею в виду?
— Да, — сказал я, — они могли мучить невиновных и отпустить на свободу виновных.
— Виновных, — откликнулся старик. — Странные слова вы употребляете.
— Кто убил Брума? — спросил я, решив прервать риторику старика.
— Международное равнодушие.
— Кто лично убил его?
— Невилл Чемберлен, — ответил старик.
— Послушайте, кто задушил его? — Мне хотелось отвлечь его от философических парадоксов.
— Ах, кто задушил? — Он надел на голову шляпу, будто судья перед вынесением смертного приговора. — Кто послужил орудием смерти?
— Да.
— Охранник, — сказал старик.
— Офицер?
Йозеф снял шляпу и вытер внутренний кожаный обод носовым платком.
— Это был офицер-медик? — подсказал я.
— Разве мой брат не сказал вам? Он знал.
— Я вас спрашиваю.
Старик водрузил шляпу на прежнее место.
— Landser[43] по имени Валкан. Мальчишка. Не плохой и не хороший.
Он вышел через дверь на яркий солнечный свет. Белые могильные камни тонули в зеленой траве. Я вышел следом.
— Вы знали солдата по фамилии Валкан?
Он быстро повернулся ко мне.
— Не больше, чем вас. Вы что, думаете, Треблинка — это что-то вроде клуба консервативной партии? — Он пошел дальше. На солнце кожа его казалась желтовато-восковой.
— Постарайтесь вспомнить, — сказал я. — Это важно.
— Это меняет дело, — сказал старик и потер подбородок. — Раз важно, я должен вспомнить. — Он жевал каждый слог и помещал получившееся слово на кончик языка, избегая исказить гласную или же потерять хоть какой-нибудь оттенок. — А я занимаю вас такими мелочами, как удушение в газовых камерах полумиллиона человек. Он посмотрел на меня откровенно издевательски и пошел на улицу.
— Заключенный Брум, — сказал я. — Что он сделал?
— Сделал? А что я сделал? Чтобы попасть в концлагерь, достаточно быть просто евреем. — Он открыл воротца кладбища, ржавые петли заскрипели.
— Он был замешан в убийстве? — спросил я.
— А разве мы все не были замешаны?
— А может, он был коммунистом?
Старик остановился в воротах.
— Коммунистом? — переспросил он. — В концлагере люди иногда признавались в убийстве, многие сознавались, что были шпионами. Заключенный мог даже признать — на очень короткое время, — что он еврей. Но коммунистом — нет. Этого слова никто никогда не произносил. — Он вышел за ворота на улицу и направился к старой синагоге.
Я шел рядом.
— Может, в ваших руках последняя возможность наказать виновного... — умолял я, — ...предателя.
Старик вцепился в слово «предатель».
— Что это значит? Еще одно из ваших словечек? Как назвать человека, который бросил кусок хлеба из своего дневного рациона в детскую зону, если он немецкий солдат и нарушил приказ, запрещающий делать такие вещи?
Я молчал.
— Как назвать человека, который отдавал свой хлеб только за деньги?
— Как назвать еврея, который работал на немцев? — вставил я.
— Так же, как француза, работавшего на американцев, — задиристо ответил старик. — П-п-посмотрите вон на те часы.
Я посмотрел на Старанову синагогу, туда, где на солнце золотились старые часы с еврейскими цифрами.
— Там было гетто, — сказал Йозеф, резко взмахнув рукой. — Когда я был мальчишкой, я каждый день смотрел на эти часы. И только в восемнадцать лет я выяснил, что они не похожи на все остальные часы в мире.
Из-за угла выехал громадный блестящий туристский автобус, сверкающий, как стеклянная брошка. Звучный, усиленный радиосистемой голос говорил:
— ...богатство скульптурных предтеч высокой готики. Это самый старый из сохранившихся еврейских молельных домов в Европе.
— Эти часы идут назад, — сказал Йозеф, — против часовой стрелки.
Из автобуса выходили серьезные туристы, перепоясанные ремешками кино— и фотокамер.
— Часы идут верно, но каждые сутки они отсчитывают один день в обратном направлении. — Он постучал по моей руке. — Именно это нами и произойдет, если мы все время будем только вспоминать Валканов, Брумов и Моров, вместо того чтобы двигаться вперед к миру, в котором такие люди просто не будут рождаться.
— Да, — согласился я.
Йозеф Пулемет с любопытством взглянул на меня, пытаясь определить, действительно ли я понял его. Он сказал:
— Мы должны жить в соответствии с нашими личными решениями и верованиями, так меня учили. Когда я в свое время предстану перед моим Богом, он спросит меня не о том, почему я не вел жизнь Моисея, а почему я не сумел быть Йозефом Пулеметом.
Йозеф Пулемет прошел мимо высыпавших из автобуса туристов, он двигался, как механическая игрушка. Американец из отеля кричал своей жене:
— Быстро, Жани, неси кинокамеру. Смотри, какой прекрасный кадр, вон тот старик под часами.
Глава 36
Повторение позиции: возвращение через какое-то количество ходов к ранее существовавшему положению.
Лондон, пятница, 25 октября
Специалисты Метеорологического управления должны разобраться, почему каждый раз, когда я подлетаю к Лондонскому аэропорту, обязательно идет дождь. Надо, наверное, спросить у миссис Мейнард. Громадные серебряные крылья блестели от капель дождя, пропеллеры превращали лужи в причудливые ветвистые фигуры, самолет подруливал к стоянке. Послышалось щелканье расстегиваемых ремней безопасности и нервный говор облегчения. В первых рядах деловые мужчины в жилетах из верблюжьей шерсти ощупывали свои дождевики, бутылки и камеры.
Стюардессы стряхнули с себя летаргическое безразличие и в неожиданном приливе энергии бросились собирать свои личные вещи. Моторы взвыли напоследок, и, наконец, пропеллеры остановились. Снаружи на мокром асфальте грузчики толпились вокруг своих штурмовых лестниц.
Распахнулась громадная дверь города. В коридорах раздавались звуки последних приготовлений перед вступлением в действие боевых машин — так, видимо, жадные глаза смотрели на Бухару. Появились мужчины в голубой с золотом униформе, они держали при себе свои документы и сокровища, хотя разграбление города уже началось.
— Хорошо долетел? — спросила Джин.
— Нормально, — сказал я. — Почти весь полет я читал историческую книгу... и старался забыть вкус съеденной пищи.
— Это подчас очень нелегко. — Джин вывела свой «ягуар» со стоянки. Когда машина выбралась на дорогу, я расслабился на сиденье.
— Много работала?
— Каждый день бегала в парикмахерскую.
— Выглядишь прекрасно.
— Да? — Джин чуть повернулась и поправила шиньон. — У меня новый мастер, который раньше был помощником...
— Не выдавай секретов, — прервал ее я. — Для меня без секретов пропадает все очарование.
— Тебе надо сделать несколько вещей. Я написала пару писем, проверь, все ли там в порядке. На завтра назначена встреча с Гренадом, но наверняка я ему ничего не обещала.
— Чего ему надо?
— О'Брайен организовал в министерстве иностранных дел какую-то конференцию. Я предупредила его, что ты к этому времени можешь еще и не вернуться. Я попросила Чико сходить туда.
— Умница, — сказал я. — А почему Гренада интересуют такие вещи? Ведь конференции устраивают с единственной целью, чтобы О'Брайен мог писать свои длинные отчеты и приглашать своих соседей по Восточной Англии читать там лекции по двадцать пять гиней за штуку.
— Гренад посещает их, поскольку они дают ему возможность совершать бесплатные поездки в Лондон, где, как ты знаешь, он проводит все время на вокзалах, наблюдая за поездами.
— Ну, это достаточно безобидно.
— Когда ты заставляешь меня развлекать его, это перестает быть безобидным. В прошлом ноябре после прогулок с ним на вокзалы я провалялась десять дней с гриппом. Все, что я вынесла из этих прогулок, это знание, где расположены паровые аккумуляторы и почему их до сих пор используют, и умение распознавать по звуку трехцилиндровый локомотив.
— Мне кажется, что ты в душе гордишься собой.
— Если бы он не был таким симпатягой, я бы наверняка отказалась идти.
— Значит, ты снова пойдешь?
— Нахал.
— Понимаешь, все дело в чувстве вины, — сказал я.
— Ты имеешь в виду любовь к поездам?
— Да, — сказал я. — Во время войны он был в Сопротивлении. Он уничтожил очень много локомотивов. А теперь, когда их окончательно вытесняет технический прогресс, он считает, что должен защитить и сохранить их.
— Ты устраиваешь для него ленч?
— Да Ты тоже приходи. Ты ему нравишься.
