Роберт Ладлэм - Ультиматум Борна
Для того чтобы эта стратегия принесла конкретные результаты, должно было пройти целых десять лет, и хотя первые доходы едва ли способны были поколебать земные устои, они являлись явным прогрессом. Юридические журналы — сначала малозначительные, потом все более известные — начали публиковать его статьи полудискуссионного толка — как по форме, так и по содержанию. Молодой адъюнкт-профессор обладал даром убедительного изложения мыслей на бумаге: он приковывал внимание и был таинствен, временами цветист, а иногда — резок. Но определенные люди в финансовых кругах заметили прежде всего его точку зрения, которая сначала потихоньку, затем все более заметно стала проявляться в его статьях. Настроение нации менялось, кора благословенного Великого Общества стала распадаться, а на его теле начали расцветать язвы, инициированные словечками, введенными в оборот ребятами Никсона: «молчаливое большинство», «бездельники, живущие за счет социального обеспечения», презрительное «они» и тому подобное. Словно из-под земли появилась и, как эпидемия, стала распространяться подлость, которой не смог противостоять честный, проницательный Форд, ослабленный ранами, нанесенными Уотергейтом; она оказалась не по зубам и великолепному Картеру, слишком поглощенному мелочами, чтобы осуществлять правление, сострадательное к нуждам других. Лозунг «...что ты можешь сделать для своей страны» вышел из моды, его заменил — «что я могу сделать для себя».
Доктор Рэндолф Гейтс заметил нарастающую волну, способную его подхватить, выбрал для себя медоточивый голос, которым теперь только и разговаривал, а также пополнил запас неприличных слов, чтобы лучше соответствовать наступающей новой эпохе. В соответствии с его новой ученой, изысканной точкой зрения слово «больше» означало «лучше» — и юридически, и экономически, и социально, — а крупное всегда оказывалось предпочтительнее малого. Законы, которые поддерживали конкуренцию на рынке, он атаковал, заявляя, что они удушающе действуют в конечном итоге на рост производства, от которого каждый — или почти каждый — должен был получить разнообразные блага. В конце концов, они жили в дарвиновском мире, где — нравится это или нет — выживает тот, кто приспосабливается. Тут же зазвучали литавры и цимбалы — финансовые махинаторы нашли своего защитника, ученого-правоведа, придавшего респектабельность их вполне справедливым мечтам о слиянии и консолидации компаний: покупай, захватывай и продавай тут же по повышенной цене, — разумеется, для всеобщего блага.
Рэндолфа Гейтса призвали, и он с готовностью устремился в их объятия, ввергая в изумление один суд за другим своим искусством жонглировать словами. Он добился своего, но Эдит Гейтс не понимала, что за этим стоит. Она рассчитывала, что они будут жить безбедно, но не ожидала миллионов и того, что ее муж по всему миру — от Палм-Спрингс до юга Франции — будет летать на частных реактивных самолетах. Не чувствовала она себя спокойно и тогда, когда статьи и лекции ее мужа использовались в обоснование юридических прецедентов, которые представлялись ей явно несправедливыми или не имеющими связи с его выводами. Он отмахивался от нее, заявляя, что дела, о которых шла речь, были вполне законной игрой интеллекта. В довершение всего вот уже более шести лет она не спала с мужем в одной постели.
Эдит вошла в кабинет мужа и тут же замерла на месте, потому что он вздрогнул, резко повернулся и тревожно посмотрел на нее стеклянными глазами.
— Извини, я не хотела тебе мешать.
— Ты всегда стучишь. Почему ты не сделала этого сейчас? Ты ведь знаешь, как это бывает, когда я концентрирую внимание на чем-нибудь.
— Я же сказала: извини. Я задумалась кое о чем и не сообразила вовремя.
— Ты противоречишь сама себе.
— Я имела в виду: не сообразила, чтобы постучать.
— А о чем же ты задумалась? — поинтересовался прославленный адвокат, словно сомневаясь, способна ли вообще его жена на это.
— Будь добр, не умничай.
— В чем дело, Эдит?
— Где ты был прошлой ночью?
Гейтс насмешливо-удивленно приподнял бровь и сказал:
— Боже мой, ты меня подозреваешь? Я сказал тебе, где я был. В «Рице». Советовался кое с кем, кого знал много лет назад, но сейчас не могу принять у себя дома. Если — в твоем возрасте — тебе нужно подтверждение, позвони в «Риц».
Эдит Гейтс мгновение помолчала, затем посмотрела на мужа и сказала:
— Дорогуша, мне наплевать, если у тебя было свидание с самой похотливой проституткой в этом городе. Кому-то наверняка пришлось предварительно напоить ее, чтобы к ней вернулась уверенность в себе.
— Не так плохо, сука.
— Лавры жеребца тебе не светят, ублюдок.
— Есть ли какой-нибудь смысл в дальнейшем обмене мнениями?
— Думаю, да. Примерно час назад — как раз перед тем, как ты вернулся с работы, — к нам постучали. Дениза протирала серебро, поэтому дверь пришлось открыть мне. Должна заметить, что выглядел он впечатляюще: необыкновенно дорогая одежда, черный «перше»...
— Ну и что? — перебил ее Гейтс, подавшись вперед, — в его широко раскрывшихся глазах внезапно появилась настороженность.
— Он велел передать, что Le grand professeur[24] должен ему двадцать тысяч долларов и что «он» не был прошлой ночью там, где должен был быть. Я поняла, что речь шла о «Рице».
— Нет. Что-то пошло не так. О Боже, он не понимает. Что ты сказала ему?
— Мне не понравился ни его лексикон, ни его отношение ко мне. Я сказала, что не имею ни малейшего понятия о том, где ты был. Он понял, что я лгу, но ничего не мог с этим поделать.
— Великолепно. Лгать о том, что он и так знает.
— Не могу представить, что двадцать тысяч для тебя — такая сложность...
— Дело не в деньгах, а в способе платежа.
— За что?
— Ни за что.
— По-моему, теперь ты противоречишь сам себе, Рэнди.
— Заткнись!
В это мгновение зазвонил телефон. Гейтс подпрыгнул в кресле, уставился на него и не сделал ни малейшего движения в сторону стола. С клокотанием в горле он обратился к жене:
— Кто бы ни звонил, скажи, что меня нет... Скажи, что я уехал, что меня нет в городе, — ты не знаешь, когда я вернусь.
Эдит подошла к телефону. «Ведь этот номер ты называешь немногим», — сказала она, поднимая трубку после третьего звонка.
— Резиденция Гейтсов, — начала Эдит, пользуясь испытанной за многие годы уловкой; ее друзья прекрасно знали, кто с ними говорит, а остальные для нее ничего не значили. — Да... Да? Простите, он уехал, и мы не знаем, когда он вернется. — Жена Гейтса взглянула на телефон, затем повесила трубку. Повернувшись к мужу, она сказала: — Это была телефонистка из Парижа... Странно. Кто-то звонил тебе, но, когда я сказала, что тебя нет, она даже не спросила о том, где тебя найти. Раз — и отключилась, вот так — резко.
— О Боже! — вскричал явно потрясенный Гейтс. — Что-то случилось!.. Что-то пошло не так, кто-то солгал! — С этими загадочными словами адвокат выскочил из кабинета, копаясь на бегу в кармане брюк. Он подбежал к возвышавшимся от пола до потолка книжным полкам и протянул руку к встроенному в них на уровне груди сейфу, окрашенному в коричневый цвет, сталь которого прикрывала узорчатая деревянная дверца. В панике, словно его только что поразила еще одна мысль, он резко обернулся и завопил: — Убирайся отсюда! Убирайся, убирайся, убирайся!
Эдит Гейтс медленно подошла к двери, обернулась на пороге и спокойно обратилась к мужу:
— Все это тянется из Парижа, не так ли, Рэнди? Семь лет назад в Париже. Именно там что-то произошло, верно? Ты вернулся оттуда испуганным человеком — человеком с глубинной болью, которой ты не хотел поделиться.
— Убирайся отсюда! — завизжал всеми превозносимый профессор правоведения; в его глазах сверкала ярость.
Эдит вышла из кабинета, прикрывая за собой дверь, но не отпуская ручку, — она повернула ее таким образом, чтобы защелка не захлопнулась. Через мгновение она чуть-чуть приоткрыла дверь и взглянула на своего мужа.
То, что она увидела, потрясло ее: мужчина, с которым она прожила тридцать три года, колосс в юридическом мире, человек, который не курил и не прикасался к алкоголю, вводил себе в предплечье шприц.
Глава 10
Над Манассасом сгустилась тьма, и сразу же сельская местность наполнилась звуками невидимой ночной жизни. Борн крался сквозь заросли, окружавшие «ферму» генерала Нормана Суэйна. Потревоженные птицы вспорхнули из скрытых в темноте гнезд, на деревьях проснулись и тревожно закаркали вороны и вдруг, словно успокоенные каким-то заговорщиком, собратом по охоте, умолкли.
Он подобрался к ограде, все еще сомневаясь, здесь ли то, что он ищет. Ограда была из толстой проволоки, покрытой зеленым пластиком. Поверху, слегка выдаваясь наружу, спиралью извивалась колючая проволока. «Вход воспрещен». Пекин. Питомник Джин Сян. Там действительно было что прятать, поэтому доступ в питомник девственной восточной природы был почти наглухо закрыт правительством. Но с чего это вдруг просиживающий штаны генерал, получающий обычное жалованье военного, станет воздвигать такую ограду вокруг «фермы» в Манассасе, в Вирджинии, — настоящую баррикаду, на которую ухлопали тысячи долларов? Ограда была сооружена не для того, чтобы внутри поместья разводить живность, наоборот — для того, чтобы там не появлялись лишние люди.
