Николай Еремеев-Высочин - Афганская бессонница
Пока я шел к нему, я понял одну вещь: Хабиб говорил обо мне. Фарук смотрел на меня не просто потому, что я направлялся к нему, а потому, что он во мне что-то заново оценивал. В какой-то момент он перевел взгляд на командира Гада, и я похолодел. Что, если они уже обнаружили пропажу камня, и Гада попал под подозрение? С кем это их офицер говорил по телефону в Душанбе в моем присутствии? И это я еще не знаю, что именно он сказал!
— Ты совсем больной! — как всегда, со смехом произнес Фарук, пожимая мне руку. — Может, тебе лучше вернуться в постель?
— Я их потерял, мне их и искать, — буркнул я. Каждое слово прорывалось сквозь горло, как морской еж.
Фарук запнулся на секунду, как бы размышляя, говорить ему это или нет.
— Ты, похоже, большой человек в Душанбе! — все-таки решился он.
— Что ты имеешь в виду?
— Сына нашего командира Гада.
Знаете, что сделал Хабиб? Кивнул и отошел, как если бы не хотел присутствовать при конфиденциальном разговоре. Нет, стукачом он был неопытным!
— А ты уже знаешь?
Фарук захохотал. Здоровый, кровь с молоком, рубашка чистая, толстые черные волосы блестят и переливаются — явно мыл только сегодня утром. А я как из землянки вылез: из-под свитера свитер торчит, глаза больные, глотка заложена! Что ему ответить? Да ничего! Посмотрим, что он дальше скажет.
— У меня в Душанбе тоже пара проблем есть, — продолжил Фарук. — Поможешь?
— Если смогу, конечно! Телевидение там, похоже, уважают. Но мне главное ребят найти!
— Найдем! До вертолета еще куча времени.
Народ во двор все прибывал. Хм, иранские телевизионщики тоже были здесь! Мы помахали друг другу рукой.
Командир Гада что-то крикнул, но его голос потерялся в общем гаме. Тогда он снял с плеча автомат и пустил в небо короткую очередь. Сигнал «слушайте все!» на афганский манер! Теперь действительно все взгляды обратились на него.
По его команде люди сначала построились, а потом стали выходить вперед по трое. Гада говорил им пару фраз, видимо, обозначал их сектор, и моджахеды, выстроившись в цепочку, выбегали со двора. Часть из них рассаживались по грузовикам и джипам, другие так же трусцой разбегались по улочкам.
— Точно не хочешь вернуться в гостиницу? — спросил Фарук. Я помотал головой. — Тогда поехали с нами.
Мы прошли к «Тойоте», похоже, той самой, которая встречала нас на вертолетной площадке. Когда это было? Мне казалось, месяц назад. Я залез на заднее сиденье, и тут же слева и справа меня сплющили моджахеды. Нас оказалось четверо, но я был этому рад: меня бил озноб.
В кузов залезло еще человек десять — они стояли, держась друг за друга. Фарук сел рядом с водителем, за ним проскользнул Хабиб, и машина тронулась. С западной стороны ослики в город не тянулись — как мы вчера убедились, фронт проходил лишь в нескольких километрах. Мы проехали через центральный перекресток, где посередине еще оставалось небольшое круглое возвышение для регулировщика. Трудно было представить себе, что оно еще когда-нибудь может здесь понадобиться.
Через десять минут мы были на северном выезде из города — я там еще никогда не был. Здесь, судя по всему, когда-то была автотракторная станция, но сейчас двор был заставлен в основном разбитыми самоходными орудиями и танками. Я отошел за один из них и с наслаждением отхлебнул из фляжки. Резь в глотке сразу отпустило, но я знал, что это ненадолго.
Когда я вернулся к нашей «Тойоте», около нее стоял только водитель. Толку от меня все равно не было. Я залез в машину, прислонился лбом к спинке переднего сиденья и провалился в тяжелый вязкий сон.
Я проснулся, когда машина тронулась, что-то промычал Фаруку, снова отключился. Смутно помню, что мы остановились еще где-то, после чего Фарук вернулся уже один — с ним не было даже Хабиба. В следующий раз я пришел в себя на базе — Фарук тряс меня за плечо. Я посмотрел на часы — было начало третьего. Вертолет мог вылететь самое позднее в пять.
— Ты совсем больной! Вот тебе лекарства, — Фарук сунул мне в руку какие-то две упаковки, — поезжай домой и лечись. Толку от тебя все равно немного!
Фарук улыбался, но я не обиделся — он был прав.
— У тебя вещи собраны?
Я вспомнил своего учителя Некрасова с его неисчерпаемым запасом поговорок и афоризмов на все случаи жизни.
— У нас говорят: «Солдату собраться — только перепоясаться».
— Ха-ха! Ты вещи ребят собери тоже. Я надеюсь, мы, их найдем до отлета, но все же. Пусть все будет готово.
— Фарук, ты должен понимать, что я без них не полечу.
Фарук недоуменно посмотрел на меня. В глотке у меня снова был огненный шар. Я достал фляжку и отхлебнул.
— Извини, это единственное, что мне немного помогает.
— Ты серьезно? — спросил Фарук. — Я про вертолет.
— Совершенно!
— Ты не понимаешь, что завтра с рассветом здесь могут начаться бои?
— Они начнутся и для ребят. Которые непонятно где.
— Но ты-то можешь уехать! Даже я улечу.
Я покачал головой. Слов я старался произносить минимум:
— Я их здесь не оставлю.
Фарук, глядя на меня, расхохотался. Наверное, это и вправду было похоже на бред больного с температурой за сорок.
— Но как ты им можешь помочь? Мы продолжим прочесывать дома, хутора, всякие блиндажи. Они найдутся, и мы их отправим вслед за тобой! От тебя ведь действительно никакого толку, согласись!
Я упрямо качал головой. Фарук посмотрел на меня, и по его взгляду я понял, что он понял. Я здесь нужен был для того, чтобы ребят продолжали искать. Он тоже это знал.
— Хорошо, у нас еще есть время, — примирительно сказал Фарук и добавил пару фраз на дари для водителя. — Все-таки собери все ваши вещи — ребят могут найти в последний момент. Водитель отвезет тебя домой.
Я отказываться не стал.
А дальше… Как так могло получиться? Я вернулся раньше времени? Хабиб с Фаруком плохо друг друга поняли? Человек, который должен был стоять на стреме, отлучился на минутку, когда я подъехал? Не знаю! Но когда я вошел в комнату, Хабиб рылся в наших вещах.
Он повернул ко мне свое круглое лоснящееся лицо с бегающими глазками. Он был испуган. Рот у него был полуоткрыт и нижняя губа дрожала.
— Это ты? Я хотел… Я только хотел взять свои деньги!
Хабиб прекрасно знал, где лежат его деньги. Там, куда мы их при нем же положили — под провода в сумку с аккумуляторами, которую мы с собой на съемки не возили. Эта сумка лежала в самом низу, под всем нашим багажом. А руки у Хабиба были в моем чемоданчике, том самом, где в тайнике лежала «Слеза дракона».
Говорить мне было слишком больно. Я отпихнул Хабиба — возможно, слишком резко: он едва устоял на ногах. Ухватившись обеими руками за оттопыренный карман аккумуляторной сумки, я вытащил ее из-под груды вещей. Вышвырнув наружу провода, рамки и еще какую-то дрянь, я достал пакет с деньгами и, не глядя, протянул его за своей спиной. Пакету упасть не дали.
Я обернулся. Губа у Хабиба по-прежнему дрожала, но заговорить со мной он не решался. Я полез за бумажником: я должен был ему за вчерашний день. Наверное, он и на сегодняшний рассчитывал. «Снимаете вы или нет!» — вспомнил я. Я достал двести долларов, сунул их Хабибу куда-то за воротник — он был в бурнусе, а руки у него были заняты его походным банком. Потом взял его за шкирку, открыл дверь и молча вышвырнул его из комнаты.
И чуть не сбил Хабибом Хан-агу — мальчик едва успел увернуться. Что, это он должен был стоять на шухере? Но взгляд у Хан-аги был лишь удивленным, без тени замешательства или страха. Я кивнул ему и закрыл дверь. Я это понял чуть позже, но я был рад, что мальчик меня не предавал.
2. Размышления. Отъезд
Я собрал вещи, но надежды на то, что все мы через пару часов полетим в Душанбе, у меня не было никакой. Успокаивало то, что изумруд был на месте и, похоже, Хабиб даже и не пытался вскрыть контейнер. Хорошо бы, если бы он просто решил немного поживиться. А если он действовал по приказу Фарука и искал именно пропавший камень?
Я пытался сосредоточиться и никак не мог: в голове у меня была вата. Я разорвал упаковки с лекарствами, даже не читая их названия, достал по две таблетки, забросил их в рот и запил глотком текилы. «Думай, думай! Сейчас не время раскисать!» — сказал я себе.
В дверь робко постучали, и в проеме появилась голова Хан-аги. Смотри-ка, он стал стучать! Быстро учится!
— Чой? — спросил мальчик. Они здесь все произносят «чой».
— Чой! Чой! Лёт фан! — с радостью отозвался я. Хан-ага вернулся так быстро, что было ясно, что чай он заварил до того, как спросил. А единственным европейцем, которому это позволялось в это время года, был я. Он меня явно баловал, а сникерсы у меня кончились. Но это дело поправимое!
Я открыл термос и с наслаждением вдохнул пахучий дым. Сюда бы еще эвкалиптовых листьев! Я полез за таблетками и по порванным упаковкам сообразил, что уже выпил их. Только что! Нет, с головой что-то надо было делать!
