Норман Мейлер - Призрак Проститутки
35
Отель «Пале-Руайяль»
22 ноября 1963 года
Дорогая Киттредж.
Прошло довольно много времени с тех пор, как я вам писал. Во всяком случае, так мне кажется. Сижу у себя в номере в «Пале-Руайяль», комнате, пышно убранной в стиле ар нуво, — в книге постояльцев стоит даже запись Трумэна Капоте[210]: «Мой дом вдали от дома». (Скорей всего он всюду пишет так.) Сегодня пятница, три часа дня, и меньше чем через два часа мы с Галифаксом отправимся на встречу с особо важной персоной, ради которой мы сюда и приехали. Я сижу один, привожу в порядок мысли и сгораю от желания потолковать с вами. Если, говоря о данном проекте, я, к примеру, называю моего спутника Галифаксом, так это потому, что я хочу отослать письмо экспресс-почтой, поскольку дипломатическая почта для меня недосягаема. Так что мои излияния пойдут обычным путем.
Хватит об этом! Я хочу сказать, что люблю вас и всегда буду любить. Ни на секунду не забывая об этом — даже в ночных кошмарах и (признаюсь в недопустимом) в объятиях другой женщины, я никогда не мог заставить себя признаться вам. Но сейчас я в Париже со святой миссией, и волнение в моей груди окрашено крошечной капелькой страха — мой спутник, ветеран Галифакс, именует это состояние «прекрасным чувством — трепетом бабочкиных крыльев». Я с трудом могу дождаться, когда он постучит ко мне и мы отправимся на нашу встречу. В то же время мной владеет какая-то безмятежность, словно я могу весь день сидеть тут и писать вам. Видно, Альфа и Омега сейчас в мире друг с другом, будто утренняя заря и вечер соседствуют во мне, а потому я в силах сказать, что не только люблю вас, но буду ждать вас всю жизнь и готов жить в таком состоянии, понимая вашу глубокую лояльность к другим людям, с которыми вас связывает жизнь, да, я буду любить вас, ничего от вас не требуя, — только чтобы вы простили меня за то, что я взвалил на ваши плечи это бремя.
Может, так действует на меня магия Парижа, побуждая к признанию? Сегодня небо затянуто тучами, и Париж — единственный известный мне город, где все тонет в серовато-сиреневой дымке. Небо, и камни зданий, и сама Сена открывают глазу симфонии серых тонов, однако эти мягкие тона порождают глубокие, гармоничные и сильные чувства. Шагая сегодня утром по Левому берегу, я понял, что в такой день должен сказать вам, как я люблю вашу красоту и вашу неистовую страстную душу, — да, с того часа, как встретил вас.
Больше я ничего не скажу. Можно ли считать расчетом надежду, что вы будете обращаться к этим страницам всякий раз, как засомневаетесь во мне? Я чувствую себя таким необычно разумным (после того, как дал волю исповеди), что хочу говорить о мириадах не относящихся к делу мелочей. Мы с Галифаксом, например, совершенно необыкновенно пообедали в «Тур дʼаржан»[211]. Ничто не способно остановить Галифакса в Париже, когда он голоден. Не стану докучать вам подробностями обеда, на котором вас не было, — достаточно сказать, что мы начали с champigns farcis duxelles[212], сдобренных бутылкой «Сент-Эмилион-53». Поистине божественное наитие снизошло на «Тур дʼаржан». Никогда прежде я не знал, что шляпка гриба может быть фарширована луком-шалотом, чесноком, маслом и струганым орехом. Вино услаждало мое горло. Я представил себе, какое испытал бы счастье, преломи мы с вами хлеб в ресторане, который втайне считали бы своим.
Если иронией можно что-то исправить — а я думаю, что можно, — тогда позвольте вас заверить, что, поглощая эту роскошную еду, мы касались в разговоре тем, пограничных с нашей торжественно секретной миссией. Скажу лишь: мы собираемся провести совещание с агентом противника. Конечно, это будет происходить на нейтральной, даже дружественной почве, так что не буду ничего преувеличивать, но это будет совещание тяжелое по возложенным на нас обязанностям. Проходить оно, правда, будет легко и одновременно торжественно.
Галифакс всегда может улучшить атмосферу. Коллеги, наверно, любили его, когда он работал в Управлении стратегических служб. Вчера, пока мы летели на «пан-америкэн», он развлекал меня смешными анекдотами. Он немного боится самолетов — это напомнило мне теорию Дикса Батлера, утверждающего, что сильные мужчины не любят путешествовать по воздуху из боязни, как бы сидящий в них дьявол не перебрался в мотор. Услышав теорию Батлера о «крушении в пламени», Галифакс внес в нее дополнение: «В уничтожении своих собратьев есть нечто жутко завлекательное. Тебе открывается доступ в избранное братство. И человек, которого мы вскоре увидим, является прекрасным примером того». Тут Галифакс рассказал — а слухи об этом дошли до меня — о карательной вылазке, в которой он участвовал в Италии вместе с партизанами. В ходе ее Галифакс за три дня убил пятерых немцев: двоих из ружья, двоих из своего «люгера» (захваченного в качестве трофея), а одного — голыми руками.
«Я никогда не смог избавиться от этих воспоминаний, — сказал он. — Все время возвращаюсь к ним мысленно. Знаешь, это породило во мне чувство превосходства, ощущение власти над судьбами людей и великое беспокойство, не сумасшедший ли я».
«Почему вдруг сумасшедший?» — спросил я.
«Потому что я получил удовольствие от этих трех дней. Директор нашей школы, к моему удивлению, однажды сказал: если Господь захочет возложить на кого-то самую тяжкую миссию, он сделает его ангелом, несущим смерть коррумпированным, проклятым и порочным. Только редкие люди способны на такое, заверил он меня. Я не мог поверить услышанному. Мой отец, священнослужитель, не порицает уничтожение людей! Правда, когда он это говорил, глаза у него горели, а лицо было тупо-упрямое, как у многих янки. Я знаю, у меня тоже есть такое тупое упорство.»
Пусть вас, Киттредж, не собьет с толку выражение «тупо-упрямое». Галифакс употребляет его не в уничижительном смысле, нет, он имеет в виду упорство в сексе.
«В сексе я типичный янки, — признался он как-то мне. — По-моему, Гарри, у меня никогда не было эрекции, которую я не считал бы заслуженной и заработанной».
«Это не в моем стиле», — сказал я.
Мы рассмеялись. Тут довольно хорошенькая стюардесса, на которую Галифакс таращился с момента взлета (вызвав тем самым возрастающее глиссе улыбок с ее стороны), наконец остановилась поболтать с нами. Галифакс, естественно, приписал это исключительно себе, но, к его огорчению, интересовал ее я.
«Вы, случайно, не приятель Модены Мэрфи? — спросила она. И когда я позволил себе ответить „да“, она сказала: — Я работала в „Истерн“ вместе с Моденой, и она без конца говорила о вас. Я узнала вас по фотографии, которую она всегда носила с собой. Она считала вас замечательным».
«Ох как жаль, что она мне этого не сказала».
Мы условились: кто первый встретит Модену, передаст привет от другого.
Ну, Галифакс все это выслушал, а затем сообщил мне, что знал про Модену и всегда хотел с ней встретиться, хотя ловко поставленными вопросами я выяснил, что он всего лишь слышал ходившие по управлению сплетни о том, что я появляюсь в разных местах с красивой стюардессой, — заработал очко!
Я не собираюсь испытывать ваше терпение. Хорошенькая женщина не всегда любит слушать про другую хорошенькую женщину — это аксиома, но я взываю к вашему великодушию не без цели. Галифакс сделал мне в тот момент поразительное признание. У него появились, как он это назвал, «проскоки с эрекцией». Я упоминаю об этом не для того, чтобы выдать его тайну, а чтобы он был понятнее. По-моему, я начал понимать его отношения с Мэри — в последние годы такие проскоки, по-видимому, бывали часто, — зато какое возбуждение он испытывает в связи с нашей нынешней миссией. Несколько недель назад он ездил в Париж на рекогносцировку и вернулся, страшно довольный тем, что он снова в деле.
«Я чувствую, — сказал он мне, — что снова готов немного пожеребиться».
Я решил, что он возобновил отношения со своей секретаршей Элеонорой (которая обожает его), но оказалось, что вернулась старая приятельница — пристегните ремень! Могу поклясться, что она вам того не говорила! — Полли Гэлен Смит. Она умеет выбирать правильно!
Так что да, Галифакс был в отличном настроении. Он сберегает здоровье тем, что время от времени суется в дробилку, где перемалывают кости, и выходит из нее. Хотя в ходе предстоящей встречи нам не грозит физическая опасность — по крайней мере я так считаю, — она может привести к целому ряду малых и крупных катастроф в плане безопасности и карьеры. Промашка в этот момент может произвести такой же шум, как хлопанье крыльев гигантского птеродактиля. Но Галифакс, ведущий свой корабль в рискованные воды, пребывает в прекраснейшем настроении. Он рассуждает серьезно, с удовольствием об убийстве и смерти так, словно в его жилах течет средиземноморская кровь. В этом разговоре нас подогревает filet de boeuf aux poivres[213] и бутылка «Поммар-56». Галифакс сел на своего нынешнего конька, каковым является то, что Мэрилин Монро убили.
