Франсин Мэтьюз - Клуб «Алиби»
— Мне от вас ничего не нужно.
Моррис вздохнул, как человек, который долго терпел.
— Я говорю о бумагах Филиппа Стилвелла, украденных из папок моей фирмы, которые, как я полагаю, вы затем стащили из квартиры его любовницы, когда чуть не убили ее два дня назад.
Спатц сосредоточился на том, чтобы зажечь спичку, не повредив пальцы.
— В той комнате не было документов.
Юрист сжал губы, когда Спатц бережно поднес пламя к сигарете, кончик «Данхилла» засветился теплым огнем, ему было совершенно безразлично.
— Я послал вас туда, чтобы вернуть себе свою собственность. Но вы слишком долго где-то пропадали, и сегодня я поехал туда сам. Русская шлюха пустила меня в комнату за скромное… вознаграждение. Я внимательно их искал.
— И ничего не нашли.
— Я хочу вернуть то, что принадлежит мне.
Моррис положил руки на стол: маленькие, беспощадные, влажные от желания. В одной руке он держал короткоствольный пистолет.
— Если вы не будете помогать мне, фон Динкладж, я буду вынужден прибегнуть к помощи друзей, — настаивал юрист. — Ваша… подруга явно не арийского происхождения. Она украсит рабочие лагеря фюрера.
— Вы теряете время. Я не видел ваших документов. Я не брал их. Я не знаю, где они находятся.
— Вы знакомы с рейхсфюрером Гиммлером? — спросил Моррис.
Спатц был спокоен. Его глаза скользнули по лицу юриста: маленькие влажные глазки, сжатые губы со злобной ухмылкой.
— А вы? — спросил он.
— Наши пути пересеклись. Я имел возможность оказать ему… некоторую услугу. Рейхсфюрер предпочитает говорить, что он передо мной в долгу. Смею надеяться, что Великий человек прислушивается к моему мнению.
— Глава СС никому ничем не обязан. Если вы считаете иначе, вы не доживете до завтра.
— Ха! Очень хорошо, фон Динкладж! Аплодирую вашей проницательности!
— Так вы потеряли бумаги Гиммлера? Неудивительно, что вы так обеспокоены. Я бы не хотел сообщать Великому человеку, как вы его зовете, такие новости.
— Я ничего не говорил ни о Гиммлере, ни о каких-либо документах, — пистолет качнулся в руке Морриса. — Ничего.
— Вам и не нужно было, — Спатц закурил сигарету. — Если бы у меня были эти бумаги, я бы продал их вам за хорошую цену. Поверьте мне. Но у меня их нет. Тогда где они?
— Все нити ведут к его подружке, — сказал Моррис в раздражении. — Я уверен.
— Почему?
— Потому что Стилвелл никогда бы их не уничтожил, и я искал уже везде. На фирме, в обеих квартирах…
Через тонкие стены доносилось пение Мемфис.
«…я ничего не знаю о голубых небесах, мистер, мое небо серо… потому что мой мужчина оставил меня…»
Спатц думал о ее теле, которое он так любил, как мягкие изгибы ее плоти могут быть уничтожены в горниле Сашенхаузена, как ее могут разорвать на части грубые руки тысячи мужчин.
— Если бы Альянс получил бумаги Гиммлера, — возразил он. — Я не дал бы вам и трех часов после того, как нацисты захватят Париж.
На это Эмери Моррису было нечего ответить. Они оба знали о жестокости Великого человека.
— Очень жаль. При таких отношениях, когда сам Гиммлер прислушивается к вашему мнению, вы могли бы многое сделать, если прийдут немцы. Вы были бы нужны. Показать лучшие бордели города, например. Однако теперь у вас есть только один выбор — бежать.
— A y вас другой выбор? — бросил Моррис.
— Я никогда не видел тех документов. Я сторонюсь Гиммлера и ему подобных, как чумы, — Спатц внимательно смотрел на него. — Конечно, я все еще могу вам помочь.
— Как?
— Вы ищете подругу Стилвелла, верно?
Моррис алчно подался вперед.
— Следуйте за телом. За трупом Стилвелла. Его или похоронят на французской земле, или отправят на родину на корабле. Подружка определенно поедет с ним. Вам нужно только позвонить в парижский морг и узнать о планах на похороны.
Юрист вскочил.
— Спасибо, фон Динкладж.
— С этого момента, друг мой, — сказал он язвительно, — вы оставите Мемфис Джонс в покое.
Человек, пивший аперитив в маленьком кафе на площади Тертр, уже давно осушил свой бокал. Он сидел на площади, служившей когда-то передним двором Бенедиктинского аббатства. Несколько веков тому назад здесь стояли орудия пыток и виселицы, а теперь это было место для греха и кофе. Инстинкт самосохранения предостерег его от того, чтобы заказать второй бокал «перно»: он не обедал, и от алкоголя в пустом желудке чувствовался дискомфорт. Бокал, как и газета, были выбраны для прикрытия, как повод пребывания одинокого человека в пустом уличном баре.
Он просмотрел военные новости, смесь бравады и слухов — «Великая французская армия с отчаянным бесстрашием противостоит немецким атакам», пропущенная правительственной цензурой в отчаянной попытке заполнить страницы газет, и вежливо отклонил предложение проститутки, словно тень скользившей по Рю Сент-Венсан.
Дверь клуба «Алиби» открылась, и оттуда вышел Эмери Моррис.
Юрист выглядел солидно: отличный, сшитый по фигуре костюм, одна рука в кармане брюк, взгляд устремлен вперед. Он быстро зашагал по тротуару, не обращая внимания на наблюдателя из кафе, который поднялся из-за стола и пересек площадь с таким расчетом, чтобы столкнуться с американцем. Только когда незнакомец поравнялся с ним, Моррис посмотрел в его сторону с невозмутимым выражением лица.
— Месье Эмери Моррис?
— Да?
— Этьен Фош. Surete National[78]. Прошу следовать за мной. У нас есть к вам вопросы касательно смерти вашего молодого коллеги, месье Филиппа Стилвелла.
На мгновение Моррис замер, словно плохо понимал значение его слов. Потом он вынул руку из кармана брюк и в упор выстрелил из пистолета в Фоша.
Пуля вошла детективу в живот. Он изумленно посмотрел на Морриса, инстинктивно потянулась к его пиджаку. Юрист. Такой маленький человек…
И револьвер выстрелил снова.
Глава двадцать третья
— Где мадам Блум? — спросила Салли, увидев, что Херст возвращается по коридору консульского отдела один.
— Я отправил ее домой с посольским водителем. Она очень устала, и ночью в городе ей ни за что не поймать такси. Все вышли на улицы.
— Я знаю. Я пришла сюда пешком, помните?
— Тогда я отвезу вас, — сказал он, — куда захотите. Но только не в вашу квартиру. Там небезопасно.
— Вы много на себя берете, мистер Херст, — она наклонилась и взяла чемодан. — Но мне не нужна машина. Я могу сама дойти до Латинского квартала.
— И ждать, пока убийца снова позвонит в вашу дверь? Не будьте дурочкой, Салли. Вы достаточно пострадали.
— Бог мой, — пробормотала она. — Что за мужчины? Вы и Шуп. Все время указываете мне, что делать…
— Макс Шуп?
— Он забрал меня вчера из больницы. Потом передал меня в руки своей жены. Ночью я сбежала от них. Не люблю, когда другие пытаются руководить моей жизнью, мистер Херст. Особенно мужчины.
— Вы были с Шупом?
Эта возможность не приходила ему в голову. Он был растерян. Она не сбежала с незнакомым парнем, каким-нибудь приятелем из прошлого. Он думал о Салли, а видел Дейзи. Ясное осознание собственной ревности — и того, как она исказила его способность трезво мыслить — на мгновение лишили Херста дара речи.
— На мой счет часто заблуждаются, — натянуто сказала Салли. — Я ношу эти невероятные изделия, шифон и шелк, бриллианты. С высокой прической, маленькая вуаль прикрывает один глаз. Перчатки. Я выгляжу, как мечта, мистер Херст. Мужчины думают, что я мечта. Они и предположить не могут, что я выросла на ранчо на Крайнем Западе, что, если понадобится, я могу оседлать лошадь и скакать два дня без перерыва. Большинство мужчин и не подозревают, кто я на самом деле. Это мечта, за которую они платят — Шанель, Скиапарелли — но Филипп видел больше, чем просто шелковые платья. Филипп понимал меня. И все равно любил меня…
— Разве мог он поступить по-другому?
Херст взял у нее чемодан. Она позволила ему это. Сегодня не было слез, только жестокость, но по бледности ее лица он догадался, что она на краю.
— У меня для вас кое-что есть, — сказал он. — Это принадлежало Филиппу. Идемте со мной, и мы поговорим об этом.
Он отвез ее прямо на свою квартиру на Рю Ларистон. С другой женщиной и при других обстоятельствах ситуация была бы отвратительная: Джо Херст сознательно соблазняет девушку, которой некуда больше пойти. Однако, зная Салли, он понимал, что ее мало заботила мораль. Ее прекрасные черты скрывали недюжинный здравый смысл и внутреннюю силу. Когда он сказал ей, что ей ни за что не найти свободного гостиничного номера в Париже, наводненном беженцами, она без звука согласилась.
